летней простуды! Лежи, потей в такую жару… А вы, конечно, та самая Марьяна? Из Казани?
– Та самая.
Я улыбнулась в ответ совершенно искренне, а не пытаясь произвести благоприятное впечатление.
Ефим Борисович обладал редким даром моментально, с первых же слов, располагать к себе людей. Внешность у директора была самая заурядная: невысок ростом, круглолиц и лысоват. На вид около пятидесяти лет. Глаза невыразительного светло-карего цвета, утиный нос, очки, брюшко…
Но было что-то искреннее, неподдельное в его облике. Что-то, что внушало безусловное доверие. В глазах светился интерес к собеседнику, и всем своим видом Ефим Борисович словно говорил: «Спасибо, что говорите со мной. Вы важны для меня, я рад вас видеть!»
Должно быть, вся деревня от него без ума. И для учеников он сто процентов был любимым учителем, не то что Гаранина – суровая и сухая, как обструганная доска.
– У нас тесновато, но ничего, места всем хватает. На первом этаже актовый зал и экспозиция музея, – говорил тем временем Ефим Борисович. – Если будет желание, могу устроить экскурсию. На втором – библиотека, там же и литераторы наши по субботам занимаются. Мой кабинет тоже наверху. Там и поговорим.
Поднимаясь за директором на второй этаж, я думала, что усталость моя диковинным образом растаяла. А еще – вопреки логике и здравому смыслу – казалось, что Ефим Борисович чем-то да сумеет помочь. Впервые после того, что произошло с родителями, мне захотелось откровенно, ничего не утаивая и не приукрашивая, поговорить с кем-то старшим по возрасту, с тем, кто опытнее и мудрее меня, кому я смогла бы довериться.
Через несколько минут, едва оказавшись в тесном, немного захламленном, заваленном книгами и папками с документами, но уютном кабинете директора, я принялась рассказывать ему все, о чем прежде молчала. Про настоящую смерть Жанны, про все остальные трагедии. Да что там, даже про то, как увидела мертвую сестру в своей комнате, даже про Верочкины слова сказала. Видела этого человека впервые в жизни, а уже выкладывала всю подноготную.
Мне и в голову не пришло попытаться обманом выведать у него какие-то сведения. Это было как на приеме у врача или адвоката: хочешь помощи – говори как есть, без утайки.
Ефим Борисович сидел за своим столом, я устроилась в кресле напротив. Больше расположиться было негде. Небольшой диванчик, стоявший возле окна, был почти не виден под наваленными на нем бумагами и книгами. Директор музея слушал внимательно, время от времени ободряюще кивая, не делая попытки перебить. Слушатель он был превосходный. Когда наконец я выдохлась, он некоторое время задумчиво глядел на меня, потом вздохнул и предложил выпить кофе.
– Мне так лучше думается. А подумать тут определенно есть над чем.
Я с благодарностью согласилась, обрадовавшись, что кофе у Ефима Борисовича молотый, а не растворимый. Пока директор включал простенькую электрическую кофеварку, наливал воды и сыпал коричневый ароматный порошок, я думала о том, как мне сейчас легко и свободно. Будто я много лет знаю Ефима Борисовича и потому могу запросто переложить свои проблемы на его плечи.
– Занятная история, – сказал он. – Вы говорили с Марией Михайловной и Галиной Ивановной. Удалось узнать что-то полезное? Появились предположения?
– Про Илью узнала много чего. Мне он казался совсем другим – отзывчивым, добрым. Даже не предполагала, что он такой… – Я щелкнула пальцами, пытаясь подобрать слово.
– Двуличный, хотите сказать?
Я поспешила было объяснить, но он коротко взмахнул рукой:
– Не спешите судить. Я ведь тоже знал Илюшу. Он выделялся из всех: красивый, умный, старательный. Природа щедро одарила его, он чувствовал, что способен на большее, но попробуйте-ка реализоваться, живя в такой глухомани. Илья знал чего хочет и шел к своей цели. Да, возможно, был немного надменным, иногда жестоким. Но это не означает, что Илья плохой, дурной человек. Потом, не забывайте, он был совсем мальчишка. В подростковом возрасте многие ведут себя как законченные болваны: бахвалятся друг перед другом, выпендриваются перед девчонками, строят из себя опытных прожигателей жизни. Уверен, Илья повзрослел и перерос это.
Мне не слишком хотелось сейчас обсуждать душевные качества Ильи. Какой бы ни был, сейчас он мертв, и какими бы ни были его душевные качества, мне это мало могло помочь в поисках. От Ефима Борисовича нужно было услышать нечто другое, поэтому я сказала:
– Гаранина упомянула про историю с одной девушкой, Любой Васильевой. Но говорить о ней отказалась. Я подумала, может быть, это имеет какое-то значение. Возможно, они обидели ее и… – Я замялась, ожидая, что Ефим Борисович поднимет меня на смех. Это же водевиль какой-то: барышню обидели, и спустя годы она мстит обидчикам. Когда теряюсь, я, бывает, перехожу в наступление, так что следующая моя фраза прозвучала громче и резче, чем следовало: – Согласна, звучит как бред! Но, по-моему, очевидно: всех их что-то связывает, некое событие! Помимо того, что они вместе учились в школе и жили в этой деревне! И случилось это «что-то» именно здесь!
– Не горячитесь, дорогая. – Ефим Борисович дернул краем рта, видимо сдерживая усмешку. – Кстати, могу я задать вам вопрос? Как вас называют близкие? Машей, может быть? Простите мое любопытство, просто имя у вас красивое, такое… торжественное. Изабелла, Виолетта, Инесса, Марьяна, Элеонора – не могут же папы и мамы постоянно так звать своих дочек! Должен быть вариант для, так сказать, повседневного использования.
В устах любого другого это прозвучало бы бестактным выпытыванием. Но Ефим Борисович был человеком необычным во многих отношениях.
– Родители звали Марьяшей. А Илья сократил до Яши.
– Выходит, Яша. Что ж, мило и оригинально.
Ефим Борисович открыто улыбнулся, и я тоже. Едва заметное напряжение, возникшее из-за моей недавней вспышки, рассеялось без следа – и удалось это директору блестяще и без всякого напряжения.
Он достал печенье и чуть жестковатые пряники, разлил кофе по кружкам, и письменный стол превратился в обеденный.
– Конечно, я расскажу вам про Любашу. Собственно, здесь нет никакой тайны. И я понимаю, почему Мария Михайловна не захотела говорить с вами об этой девушке.
Директор подвинул ближе ко мне тарелки с едой.
– Угощайтесь, Яша. Ничего, если я вас так назову? Боюсь, пряники не очень мягкие, но зато вкусные. Шоколадные.
Я поблагодарила и взяла один, чтобы не обижать хозяина.
– Люба Васильева была года на три старше Ильи, Валеры и других ребят. Когда приключилась эта история, она успела закончить педучилище после девятого класса и вернуться в Кири. Работала учительницей младших классов. Все знали, что Валера в нее по уши влюблен.
«Видимо, ему всегда нравились женщины постарше», – подумала я.
– Такие вещи сложно скрыть, да к тому же Валера был простодушен, как новорожденный щенок, простите за сравнение.
– А она? Любе он тоже нравился?
– В том-то и дело, что нет, – грустно улыбнулся Ефим Борисович. – Любаше нравился другой. Можете сами догадаться кто.
– Илья.
Выходит, сцепились из-за девушки.
– Чем же все закончилось?
Ефим Борисович поболтал ложечкой в чашке, хотя сахар давно уже растворился, глянул в окно, словно ответ на мой вопрос следовало искать именно там.
– Не очень хорошо все это закончилось, прямо скажем. Некрасиво. Илья к Любаше был равнодушен. Его не могла увлечь такая девушка, как она. В Любаше не было ничего особенного: ни острого, парадоксального ума, ни яркой внешности. Обычная девушка – милая, хорошая, жалостливая, животных любила. Такая, знаете, эмоциональная: то смех, то слезы – все близко. Пела хорошо – голос был выдающийся, этого не отнять, а в остальном… Ну, в общем, любовный треугольник образовался. Он любит ее, она любит другого…
– А этот «другой» любит только себя.
– Примерно так. – Ефим Борисович снова замолчал.
Я нетерпеливо ждала продолжения истории. В районе желудка появился противный холодок. Похоже, они сотворили что-то плохое с бедной Любашей. Что там случилось? Изнасилование? Издевательство?
– До сих пор не знаю, было ли у нее что-то с Ильей. Чувство свое к нему она скрывала – все же она учительница, а он ученик, пусть и почти ровесники. Когда мы после беседовали, Илья клялся и божился, что ничего ей никогда не обещал и пальцем не тронул, и наедине-то с ней никогда не оставался. А она утверждала другое. В общем, Люба ему письмо написала. И из письма этого явствовало, что кое-какие надежды он девушке подавал и было между ними что-то. Но потом он перестал замечать Любу, посмеивался над ее любовью. Трогательное такое письмо, пронзительное, простодушное, как и она сама… И всем про него стало известно. Всей школе.
– У Ильи что, хватило совести обнародовать…
– Говоря по чести, не помню, как это вышло. Некоторые подробности выцветают, пропадают из памяти. Но у меня есть привычка вести дневник, так что мы с вами этот момент проясним. Когда все выяснилось, Валера ходил как оглушенный. До этого момента он не знал, кто его соперник. В общем, драка была, и он побил Илью, сильно побил. Дружбе конец пришел. Вроде и помирились после, но как раньше уже не общались, по-моему. А там уже и выпускной, разъехались и…
– А Любаша?
– Ей, бедняжке, хуже всех пришлось. И сердце разбито, и позор. Многие над ней смеяться стали. Старшеклассники проходу не давали – насмешки, обидные слова, рисунки на стенах, намеки… У Ильи синяки зажили, Гаранин уехал и забыл свою первую любовь, а ей каково тут жить? В общем, она попыталась руки на себя наложить. Выпила уксусную эссенцию.
– Боже мой! – выдохнула я. Что за способ уйти из жизни! Мучительный, жуткий… – Так она умерла?!
– Выжила, – отрывисто проговорил Ефим Борисович. – Инвалидом осталась. Ожог пищевода. Говорить не может, не то что петь.
Я не могла найти слов. Банальная, тривиальная история закончилась трагедией. Хотя закончилась ли?
– Где она сейчас? Любаша живет здесь, в деревне?