рядом, затем пошел к дому.
На этот раз я докурил сигарету до фильтра. Вдали у горы снова завыла собака. По коже прошел мороз, я бросил окурок в лужу и поспешил к Андрею.
Он стоял у стеллажа со стекляшками, открывал их поочередно, подносил к носу, осторожно нюхал, морщился, затыкал и ставил на места. Услышав скрип двери, обернулся.
- Вдруг спиртягу найду, - подмигнул мне. - Выпить нам сейчас в самый раз. Ты бы жахнул, Михалыч?
- Жахнул. Но лучше пива. Холодного пива.
- Губа не дура. Кто ж от пива отказался бы. Но, как мне кажется, в этом кельдиме пива не пили. Самогон, брага еще может быть, но пиво - вряд ли.
Я уперся руками в низкий подоконник, посмотрел на серое промозглое небо, на прерывистые почти вертикальные нити дождя, на расквасившуюся землю и мне стало тоскливо, как той собаке, что выла. Хотелось поскорее выбраться из этой дыры и забыть, забыть про все, что здесь случилось.
Андрей выглядел бодро, казалось, происшедшее и увиденное его нисколько не касалось:
- Неа, нет ни шиша.
Я обернулся на голос. оАндрей поставил последнюю склянку и придирчивым взглядом обводил комнату. - Похоже, старикан здесь один прозябал.
- С собаками, - добавил я.
- Да, с собаками. И сам в животное превратился. Поэтому псы его не трогали, за своего приняли. Все думаю, как он столько народа замочил? Собаками затравил что ли? Или как нам, подмешивал в еду яд?
Я пожал плечами. Еще около получаса мы ходили по дому, заглядывали в углы, открывали двери.
- Кажется, дождь заканчивается, - Андрей подошел к окну и тоже посмотрел на небо. - Надо улетать. Забираем консервы и двигаем к самолету. Время поджимает, - он засуетился, - этот мешок подойдет. Давай, Михалыч, сгребай сюда банки. - Андрей взял с полки мешок, растянул горловину.
- Как пойдем? - спросил я, укладывая трофеи.
- Так же, как и пришли. Через коровник.
- Там же эта…, собака со щенятами.
- Она не опасна. А в случае чего и пальнуть можно. Кстати, один патрон дал осечку, ты слышал?
- Да, слышал. Еще старик там с самого начала был и все видел.
- С чего ты взял? - Андрей пристально посмотрел на меня.
- Я не слышал, чтобы пружина на двери скрипела, когда он заходил. Только когда мы выходили, - я перестал складывать банки и смотрел на него.
- Вона как. Получается, он стоял и смотрел, как нас собираются сожрать?
- Не знаю.
- Тварь. Правильно, что его подстрелил. А я думал, он на шум прибежал, - Андрей задумался на мгновение, потом встрепенулся и сказал. - Ладно, хватит болтать, давай догружаем и чешим по холодку.
Спустя минуту все было готово.
- Михалыч, попробуй. Поднять сможешь?
Я скрутил горловину в жгут, подсел, закинул мешок на плечо, выпрямился. Было тяжело, но я не сомневался, что смогу донести.
- Нормально, - сказал я.
- Вот и добренько, - он еще раз осмотрел комнату. - Больше нам здесь делать нечего. Двигаем, старичок.
Андрей открыл шире дверь, перешагнул через труп старика и устремился к двери, ведущей в хлев. Я старался не отставать. С замиранием сердца, и внутренней неприязнью переступил через мертвеца. В какой-то момент показалось, что он схватит меня за мошонку. Поспешил сделать шаг, споткнулся о деда и чуть не упал.
В это время со звуком растягивающейся пружины Андрей распахнул дверь в коровник. Узкие, пыльные, засиженные мухами окошки едва пропускали дневной свет. Болезненный и слабый он только рыхлил темноту на середине, но под стенами оставалась густая чернота, в которой скрывались мои страхи и копошились крысы.
- Давай в темпе, - Андрей щелкнул выключателем на фонаре. Мы двинулись по центряку за бледным желтяком. Светлый контур по краю железного листа, закрывающего проход, казался неимоверно далеким. Я семенил за Андреем, изредка подпрыгивал, поправляя мешок на спине, что сопровождалось глухим жестяным бряцаньем.
Пройдя шагов тридцать, услышали знакомый утробный рык. Андрей направил фонарь в ту сторону. Изуродованная собака лежала на соломенной подстилке, у ее брюха копошились щенки.
Мы уже прошли мимо, когда она залаяла. Хотя я и ожидал, что она, в конце - концов, откроет пасть, громкий резкий звук, отраженный от стен прозвучал, как грохот выстрела. Я вздрогнул.
- Закрой пасть! - зло прикрикнул на нее Андрей. - Жаль на тебя пулю тратить, дура!
Собака зашлась еще громче. Откуда-то справа за хлевом ей вторило заливистое гавканье из нескольких глоток.
- Бежим, - крикнул Андрей и сорвался с места. Он быстро разорвал между нами дистанцию. Я не поспевал, тяжелый мешок мешал двигаться, банки больно колотили по спине. Андрей уже подбегал к выходу, а я даже не преодолел половины коридора. За спиной надрывалась искалеченная сука.
- Ан-дрей, - прохрипел я. Пот катился по лбу и щекам, мышцы налились свинцовой тяжестью, воздуха катастрофически не хватало. Сердце лупило в грудную клетку, как боксер по груше. Казалась, что я двигаюсь непростительно медленно, почти топчусь на месте, что меня сможет догнать даже собака с отсохшими ногами. Андрей остановился у выхода. Он отодвинул железный лист и целился из пистолета в сторону приближающегося гавканья.
Прогрохотал выстрел, громко, раскатисто, пробежал по коровнику, ударил по ушам, забежал за спину и отразился вторым эхом от торцевой стены. Следом послышался жалобный, пронзительный визг. Гавканье на мгновение стихло, но потом возобновилось.
- Скорее, Михалыч! - раздался нетерпеливый голос Андрея, - что ты тащишься, как беременная баба!
Я разозлился, весь вспыхнул, но ничего не мог ответить, я задыхался и изнемогал. Мешок с консервами все сильнее и сильнее гнул меня к полу. Уже шагом, едва волоча ноги, даже не пытаясь изображать бег, наконец, доплелся до выхода. Андрей критически осмотрел меня и по-дружески, сочувственно сказал.
- Давай, старичок, держись. До самолета рукой подать. Каких-то сраных сто метров.
Тяжело дыша, я кивнул.
- Я пошел, - сказал Андрей и выскользнул наружу, не дав мне даже отдышаться.
- Давай, Михалыч, черт тебя дери! За мной!!
Неутихающее гавканье набирало силу. На полусогнутых, прогибаясь под тяжестью, я выбежал (если так можно назвать ковыляние хромой утки) из хлева. Взглядом нашел самолет и потрусил в его сторону, снося удары банок по пояснице, позвоночнику, ребрам. Ноги разъезжались на раскисшей земле, глина липла к подошвам. Я поскользнулся и едва не упал. Широко расставляя ноги, кое-как удержал равновесие. Преодолев квашню перед коровником, ступил на сырой гравий, где меня поджидал Андрей. Когда пробегал мимо него, грянул второй выстрел. На открытом пространстве он не слышался таким громобойным, как в хлеву, но все равно, звучал грозно. Я не смотрел, куда он стрелял, но то, что за грохотом не последовало визга, понял - Андрей промахнулся. Гавканье немного поутихло и откатилось назад.
- Волки′ позорные! - прокричал Андрей и снова выстрелил. На этот раз последовал жалобный визг.
- Шевели поршнями, Михалыч!
До самолета оставалось метров десять, когда я вдруг почувствовал облегчение. Я стремительно стал расти, что-то жесткое и ребристое заколотило по ногам. Обернулся. Банки раскатывались в разные стороны. Я сдернул, ставший невесомым мешок, и осмотрел его. Нижний край у шва разошелся.
Жгучая обида на такую чудовищную несправедливость сдавила горло, на глазах навернулись слезы. Я развернулся и бросился к банкам, упал на колени, стал судорожно собирать их. Слезы текли по щекам, все кругом расплывалось.
- Брось ты их! - сквозь надвигающийся лай услышал крик и вслед за этим щелчок, такой же, как в коровнике, когда патрон дал осечку. Я продолжал собирать банки, тыльной стороной ладони со злостью размазывал по щекам гребаные слезы. Послышался лязг затвора, снова щелчок.
- Все, нет патронов!! - орал Андрей мне на ухо. В следующий миг он вцепился в ворот футболки и резко дернул вверх. Поставил меня на ноги, затем поволок к самолету. Собранные банки сыпались из рук. Они падали под ноги, я спотыкался, перепрыгивал через них, тянулся за ними. Не сделав и десятка шагов, запнулся о свою же ногу. Руки инстинктивно вытянулись вперед готовые принять на себя вес тела, но сильный рывок вверх не позволил мне упасть. Проймы футболки больно врезались в подмышечные впадины, горловина сдавила шею. Как марионетка в пьяных руках кукловода я снова принялся переставлять ватные ноги, выворачивая их под невероятными углами, и бежал, все-таки бежал.
Не помню, как очутился в кресле пилота. Все происходило, словно в тумане. От гула работающих двигателей и тряски самолета по гравийной дороге стал приходить в чувства. Вокруг носились собаки, их лай заглушали моторы, пасти безмолвно открывались и закрывались, как заведенные.
Я держал курс на ливийский Лаблар. По словам Андрея на аэродром этого города когда-то посадили Тушку, а груз сбросил восточнее, недалеко от прибрежной зоны.
- Интересно, - пробурчал Андрей себе под нос, - как долго продержится спутник?
Я пожал плечами. Он не обратил на меня ни малейшего внимания, продолжал сверять навигатор с картой.
Кажется, уже давно слышу этот звук, но только сейчас обратил на него внимание. Я повернулся. Откинувшись в кресле, Андрей храпел. С широко разинутым ртом его лицо приняло идиотское выражение. Я ухмыльнулся и одобрительно кивнул, за последние сутки он спал от силы часа два. Хороший сон ему только на пользу.
Воспользовавшись моментом, когда никто не мешает, и я как бы остался один, мои мысли вернулись к женщине с первого этажа, под окном которой распустились красные георгины. Вспомнил ее лицо, хотя и видел издали, воображение дорисовало невыразительные детали. Сейчас меня вовсе не смущало, что про нее рассказал Шурум. Даже наоборот, то, что она немного не в себе придавало ей какой-то возвышенный ореол жертвы. Любой мог воспользоваться ее недугом и удерживать в сетях обмана. Я почувствовал необходимость покровительствовать, защищать ее. Попытаться понять, научиться правильно обращаться с ней. Надеялся, что она по-иному смотрит на вещи, на людей, в самую их суть. Не придаст значение моему росту, неказистости, дурацкой застенчивости. А будет видеть во мне только друга, бескорыстного человека, желающего ей добра. А мне только и надо, чтобы хоть иногда быть рядом.