– Они после шторма сбежали с Клинка? – уточнил Рикассо, обращаясь к Куртане.
– Нет, они раньше спустились. Если мы правильно разобрались, две его спутницы вообще не клиношницы.
Кильон решил, что, если молчать и дальше, его так ни о чем и не спросят.
– Я очень благодарен Куртане за спасение. Плотоборги едва не убили нас.
Рикассо наконец взглянул на него:
– Как вы спутались с плотоборгами?
– Нас угораздило попасть в лапы к черепам.
– Да уж, за пределами Клинка опасно.
– Я заметил. Могу поинтересоваться, чем вызван ваш интерес к боргам?
– Он всегда так прямолинеен? – спросил Рикассо Куртану.
– Вообще-то, очень хорошо, что мы его встретили. Он хирург. Ну, по крайней мере, доктор. Гамбезон разрывался на части. С потоком раненых он едва справлялся и до того, как мы нарвались на мародеров на обратном пути.
– Ты предложил свои услуги, доктор?
– Это наименьшее из того, что я мог сделать. Жаль, что один из раненых все-таки умер.
– Гамбезон говорит: если бы не доктор Кильон, жертв было бы куда больше, – вставила Куртана.
– Хочешь купить наше доверие, доктор?
– Если бы мог купить, отдал бы все, что есть. Но, кроме своих умений, мне предложить нечего.
– Я привык смотреть в глаза тому, с кем разговариваю.
Кильон коснулся очков:
– Проблема чисто медицинская. Мои глаза гиперчувствительны к дневному свету. Если вам интересно, подробности можно обсудить наедине.
– Можно, – медленно произнес Рикассо.
– Доктор Кильон и есть тот интересный гость, которого я обещала, – проговорила Куртана. – Возможно, вам стоит продолжить беседу на «Переливнице».
– Деликатность снова на пике популярности?
– Вроде того. Мерока, другая клиношница, ранена, но Гамбезон надеется на ее полное выздоровление. Еще двух спутниц доктора Гамбезон посадил в профилактический карантин.
– Да, с землеройками рисковать нельзя. Но ведь причин не держать их всех на «Переливнице» нет?
– По-моему, нет, – ответила Куртана.
– Борга пусть отправят туда немедленно и разместят вместе с остальными. А вот из клетки пока лучше не выпускать. – Рикассо повернулся к Кильону. – Ты, доктор, можешь пойти со мной.
На корабле Рикассо они скорее болтались в воздухе, чем летели: украшенный позолотой кораблик больше напоминал аэростат, чем дирижабль. На трех пассажиров приходился один пилот и один охранник. Раскачивание и мягчайшие плюшевые сиденья навевали приятную дремоту. Куртану сон уже сморил. Она заснула, едва кораблик расстыковался с ремонтной станицей, – прижалась лбом к иллюминатору и негромко захрапела.
– Вряд ли она спала с тех пор, как спасли нас, – проговорил Кильон.
– Ничуть не удивлюсь. Почти с каждого задания Куртана возвращается на грани полного изнеможения. Разумеется, мой долг – защитить ее. – Рикассо сидел напротив Кильона: ноги разведены, живот висит, как наполовину сдутая газовая подушка. – Я очень хорошо знал ее отца. Он погиб, защищая нас при нападении черепов в пять тысяч двести семьдесят третьем году. В минуты отчаяния опасаюсь, что Куртану ждет такой же конец. Иначе долг перед Роем она будет считать невыполненным.
– Она сказала – вы ее крестный. – Кильон замялся. – Кстати, как мне к вам обращаться?
– Рикассо, как и все остальные. Скоро ты поймешь, что формальности я не особо жалую.
– Вы… управляете Роем?
– Официально – да, – ответил Рикассо и заговорщицки понизил голос: – В реальности ничего подобного. Работу я переложил на очень толковый административный персонал. Если честно, у меня есть занятия поинтереснее, чем управлять. Мне это в тягость.
– Говорят, вы увлечены наукой.
– Правду говорят. А ты, доктор? – Глаза Рикассо загорелись от любопытства. – Ты, часом, не писатель?
– Я изучал медицину.
– Ну да, раз доктор. Я имел в виду – в общем. Историей не интересуешься?
– Думаю, не больше, чем рядовой гражданин.
– Надеюсь, это не так, ведь, насколько подсказывает мой скромный опыт, рядовые граждане совершенно не интересуются историей. И ведь их в этом не упрекнешь.
– У вас иная позиция.
– Это за грехи мои. Большинство считает мое увлечение безобидным, слегка эксцентричным хобби, которое не даст старому бездельнику проказничать. Раз хотят, пусть думают, я только за, но я знаю, что они не правы.
– На Клинке историю сравнивают с тасованием карт. Мол, не происходит ничего нового, все повторяется, наверное, в тысячный раз. Так какой толк изучать историю? Выясните одно – дальше будет примерно то же самое, это как погода.
– Календарь у вас тот же, что у нас, доктор. Я только что упоминал нападение черепов в пять тысяч двести семьдесят третьем году.
Кильон схватился за поручни: кораблик резко развернулся – куда резче, чем, по идее, способны дирижабли, – вклинился меж двумя приближающимися кораблями, чиркнул оболочку одного и нырнул под гондолу другого.
– Не вижу связи.
– Раз история все время та же, раз ничего не меняется, зачем нам вообще календарь? Нет, понятно, с ним счетоводам проще, и землеройкам есть что царапать на надгробиях. Однако дело не только в этом, так ведь? Само существование летоисчисления подразумевает некое событие, достаточно существенное, чтобы ознаменовать начало бытия. Что-то воистину эпохальное.
– Ну вот, началось, – буркнула проснувшаяся Куртана.
– Ладно, дорогуша, уж будь снисходительнее к дурному старику!
Теперь они были в самой гуще Роя, в окружении кораблей и соединяющих их канатов и мостков. Небо и земля виднелись только местами. Так и подмывало представить все эти громадины неподвижными ориентирами, эдаким городом опрокинутых небоскребов.
– Из того немногого, что нам известно, получается, что календарь наш восходит к Библии. Там говорится, что Око Бога сияло сквозь твердь земную пять тысяч двести восемьдесят с лишним лет назад. До того были бесформенный хаос и непроглядная тьма.
– Око Бога, по сути, это то, что в более просвещенные времена переименовали в Метку, хаотичную точку начала зон, верно?
– Так серьезно к этому никто не относится, – ответил Кильон.
– Никто, за исключением многомиллионной армии, до сих пор читающей Библию или другие памятники религиозной литературы.
– Даже самые ревностные из них не воспринимают каждое слово буквально, – заметил Кильон. – Библию они читают для моральной поддержки, чтобы утешиться в трудную минуту, а не как учебник истории, не как трактат о происхождении мира.
– А если кто-то изучает так историю?
– Этот человек обманывает себя.
– Тебя послушать, ты абсолютно уверен в этом. Ничуть не сомневаешься? Эй, не будь таким консервативным! Только не после всего, что случилось недавно!
– Дело всего лишь в сильном шторме.
– В Библии сказано – цитирую по памяти, так что прости, если неточно: «…И придут в те времена великие, знаком хранителей райских врат отмеченные, и сдвинут они небеса и горы, и станут их страшиться». – Рикассо улыбнулся, довольный собой: память его не подвела. – Иными словами, речь о тектомантах.
– Насколько мне известно, горы с небесами никто не двигал.
– Сделаем оговорку на вольности поэтической интерпретации. Имей в виду, что Библия пришла к нам через триста с лишним поколений. Разве удивительно, что частности слегка исказились?
– По-моему, не слегка.
– Так ты веришь в тектомантов, вопреки всем доказательствам обратного?
Кильон постарался ответить максимально откровенно:
– Я верю, что некоторые люди имеют определенный, очень небольшой контроль над зонами. Пусть даже это выставляет меня консерватором.
– Я не призываю уверовать в разную чепуху, доктор. Прошу лишь допустить возможность того, что ты прежде отвергал или вообще не удостаивал вниманием. Например, то, что мир не всегда был таким, как сейчас, и, похоже, не будет таким в будущем.
– Если мир сильно изменится, в нем может не найтись места для Роя, – заметил Кильон.
– Небось, решил, что я об этом не задумывался? Отнюдь. Если честно, доктор, мой интерес к науке вовсе не абстрактный. Считаю своим долгом оценить любую угрозу, любое изменение обстоятельств, которые могут затронуть Рой и его граждан. Хочешь, расценивай это как стратегическое мышление. Для меня очевидно, что невозможно ни предсказать будущее нашего мира, ни тем более спланировать свою реакцию на перемены, если не понимать, как мир стал таким.
– А то, что заодно ты копаешься в легендах и пыльных старых картах, – чистое совпадение, – проговорила Куртана с многострадальным видом человека, который от таких разговоров заработал уже мозоль на языке.
– Счастливый союз желания и необходимости, только и всего, – отозвался Рикассо и грустно посмотрел на Кильона. – Прости, доктор, я размечтался. Твоей вины тут, разумеется, нет.
– О чем вы размечтались?
– Что ты окажешься подходящим собеседником, готовым выслушивать мои бредовые идеи. Но ты мыслишь иначе, и тебя не упрекнешь. Медицина – наука точная, требует усердия, а не воображения.
Кильон не позволил себе расстроиться из-за этой колкости.
– Доктор Гамбезон рассказывал, что вам нравится с ним беседовать.
– Гамбезон – исключение из правил. Увы, он часто в разъездах. Прежде мне нравилось беседовать с отцом Куртаны, но его больше нет…
– Мне не хотелось бы прослыть абсолютно чуждым новым идеям, – заметил Кильон.
– Да, понимаю, – успокоил его Рикассо. – Уверен, по-своему, ты…
– Все же неплохо было бы нам поговорить наедине.
Рикассо подался вперед и похлопал Кильона по колену: так дядюшки утешают маленьких племянников.
– Я позабочусь об этом, дружище. Уверен, мы найдем немало общего.
Пилот опустил решетчатый люк и обратился к пассажирам:
– Сэр, мы подлетаем к «Переливнице ивовой». Если не возражаете, подведу корабль к главному стыковочному порту.
– Возражений нет, – отозвался Рикассо. – Смотри внимательно, доктор. Немногие видят «Переливницу» с такого близкого расстояния. Разве она не чудо? Даже для клиношника?