Но это так — к слову…
Командир отряда как-то выжидающе смотрел на разведчиков. Те — так же точно на него. Наконец Корней заговорил, доверительно навалившись грудью на стол:
— Ну что, орлы-соколики, когда ж наконец наше наступление? Где десант будет? А воздушный тоже выбросят? Что в штабах слышно?
Этакое изобилие и густота вопросов заставили Войткевича и Новика переглянуться в немалой степени. Нет, не удивлённо — привыкли уже по немецким тылам рожи корчить соответственно легенде. Напряжённо переглянулись.
Более искренний Войткевич даже бровью повёл, но и первый же проявил инициативу.
— Тю, товарищ командир?.. — произнёс он всеохватное по смыслу южное «тю» и также доверительно навалился грудью на стол со своей стороны. — Так где мы, фронтовая разведка, и где тот штаб?
Первобытная наивность старшего лейтенанта разведотряда при штабе КВЧФ так подкупала, что Евсеев, переведя взгляд на лицо командира того же отряда и найдя на нём не меньшее простодушие, вынужден был смириться.
— И то правда… Откуда вам… — Впрочем, через секунду он вновь оживился. — Ну, так вы же разведчики? Неужто не отметили для себя, я не знаю, например, концентрацию войск? Накопление боеприпаса и амуниции, мобилизацию плавсредств? Много, поди, набралось?..
— До хрена! — всё так же искренне, но уже по секрету привёл Войткевич самые точные данные разведки.
— Во-во!.. — почти обрадовался командир отряда. — А направления высадки? Тоже ведь можно сообразить. Где войска-то скапливаются?
— А кругом! — внёс свой вклад в дезориентацию любопытного командира теперь и Новик, щедро обводя рукой все возможные румбы и градусы.
Повертев головой туда и сюда за рукой капитана, Евсеев окончательно убедился, что сидят перед ним ребятки в лучшем случае сержантского состава — по определению тактики, ничего не смыслящие в стратегических замыслах командования.
— Ну, тогда к нашим баранам, — отпрянул командир партизан от стола. — Вернёмся, в смысле, к украинскому строительному батальону. Куда вас «наш» староста направил. Есть у меня там такой самозваный хорунжий Охрименко, то есть немцы-то его за фельдфебеля держат, а он хорунжим величать себя требует. Так вот, — самодовольно потер сухие, словно мумифицированные, ладошки Евсеев. — Он давно уже выявлял желание чуть ли не всем своим батальоном к нам в катакомбы податься, да немец гоняет их сейчас туда-сюда так, что и продохнуть некогда. Береговых укреплений они сейчас городят уйму. — Корней важно округлил и без того совиные глаза, дескать, он и то «больше вашего в курсе». — Григорий незаметно подведёт вас к заводской платформе, покажет хорунжему, тот посадит в вагон, и там в вашей форме вы запросто затеряетесь.
Заметив недоверчивые переглядывания разведчиков, Корней поспешил пояснить:
— У хохлов конечно же своя форма, но их же постоянно немецкий конвой пасёт, чтоб не разбежались, как козы, а то б они уже давно у меня были.
Новик решительно замахал головой.
— Мы же в форме береговой охраны, какой из нас, на хрен, конвой?..
— А мы вам пехотные шинельки подыщем, — нашёлся Евсеев. — У нас немецкой формы на любой вкус и цвет, так что затеряетесь, и с ними доедете до Жуковки. Там и фрицев поменьше, и море поближе; и в рыбацком поселке опять-таки затеряться среди местного населения легче. В городе-то, сами видели, его и вовсе нет.
…Всё на той же понурой лошадёнке, всё тот же угрюмый Григорий повёз их балками к железнодорожной колее. И вдруг ни с того ни с сего бросил фразу, заставившую его седоков не столько недоуменно, сколько значительно переглянуться.
— А як вам, хлопці, той Могильов, ад’ютант командирській, здався?
— Мутный какой-то, — после некоторой паузы пожал плечами капитан Новик
— А командир ваш — так вообще немецкий шпион, — без обиняков бросил старший лейтенант Войткевич.
— Що до Корнія — нічого не скажу, — пробормотал полицай и смешливо фыркнул. — У боях помічений не був, якщо не вважати за бої розстріли самих партизан. — И добавил, после намеренной паузы и по-прежнему не оборачиваясь: — А ось Могильова у гестапо я бачив…
По материалам «СМЕРШ» КЧФ и Военного трибунала НКВД Крыма:
«Противник весьма умело использовал тот фактор, что со второй половины октября, в связи с активными наступательными операциями частей Красной армии и высадкой десантов на Керченский полуостров, резко возросло стремление населения с оружием в руках оказать помощь советским регулярным частям в освобождении города <…> что и было использовано противником для широкого внедрения своей агентуры в партизанские отряды как для проведения подрывной работы непосредственно среди партизан, так и для глубокого внедрения на оставленной территории через партизанские организации.
В свою очередь, мероприятия противника не остались незамеченными для органов советской разведки и контрразведки. Так, 13 октября 1943 года начальник разведотдела ЧФ полковник Намгаладзе информировал об этом члена Военного совета ЧФ контр-адмирала Кулакова и начальника КШПД[49]Булатова.
В результате проведенного на этот предмет расследования, отряд “Красный Сталинград” был признан “лжепартизанским”, организованным немецкими спецслужбами (через начальника полиции рабочего поселка завода им. Войкова (Колонки) Д. Годыну).
Двенадцать партизан, в том числе командира, признали виновными в измене Родине и сотрудничестве с немецкой разведкой. В 1944–1945 годах они были осуждены Военным трибуналом войск НКВД Крыма к разным мерам отбывания наказания согласно УК РСФСР. К высшей мере наказания, расстрелу, были приговорены К.И. Моисеев[50] и партизан И. Меняйлов[51].
По протесту председателя Верховного суда СССР определением Военной коллегии от 21 февраля 1945 года Моисееву расстрел заменили каторжными работами сроком на 20 лет. В отношении Меняйлова приговор был приведен в исполнение 12 мая 1945 года.
Остальных партизан приговорили к различным срокам исправительно-трудовых и каторжных работ. В 1955–1956 годах все они были реабилитированы.
И только в 1965 году отряд был признан действительным».
«Эски-меджит». Партизанский отряд Ф.Ф. Беседина
Возмездие избирательное
Беседин почесал завитки седины под папахой, соображая дальнейшую судьбу пленных, которая, впрочем, напрашивалась вполне однозначной. Тем более комиссар Руденко уже наклонился над его папахой, шепнув:
— Досидимось, що й насправді сюди німці припхаються…
— Может, встретим? — также шёпотом спросил командир. Скорее, чтобы разрешить собственные сомнения, чем посоветоваться. — Чтоб, так сказать, достовернее было?
— А скільки їх буде?
— Тоже верно, — поморщился Беседин и решительно припечатал ладонью по столу. — Ради одной декорации людей класть не годится. Отряд уводить надо… Сколько там времени? — недоверчиво покосился Фёдор Фёдорович на конторские часы с облезлой эмалью циферблата.
— Половина двенадцатого, — щёлкнув крышкой, уточнил на своём брегете Тарас Иванович.
— Ну что ж, если полагаться на немецкую пунктуальность… — задумчиво пробормотал командир отряда. — То через полчаса где-то…
— Всех этих гавриков, — зыркнув на полицаев, сбившихся у стены, повысил голос Фёдор Фёдорович, обращаясь уже к подчиненным, — в расход! На майдане, публично расстрелять. Хотя по-хорошему, — добавил он, вставая и оправляя гимнастёрку, — надо бы вздёрнуть вас с одной лавки, чтобы и Аллаху неприлично было с вами дело иметь, и патронов, так сказать, экономия.
И направился к выходу. Тут же из толпы помертвевших полицаев — дюжины татар и двух русских — вырвался всё тот же сутулый мужичок со спитой физиономией «тыловой крысы» и, брякнувшись с разгону на колени так, что особист едва успел ухватить его за ворот шинели, принялся хватать и тыкаться губами в руку командира.
— Мы же свои, мы ж православные, что же нас не пожалеть, товарищ, гражданин?! Мы ж не по своей воле, как эти нехристи! Что ж нас вместе с ними? — отчаянно забормотал он, захлебываясь истерикой.
— Нет, конечно, как можно… с ними?! — процедил Фёдор Федорович, брезгливо вырывая руку из цепких пальцев. — Ты ж, поди, не по своей воле лагерную голодуху на сытный харч предателя Родины поменял? Заставили?! Ногти рвали?! Огнём жгли?! Этого отдельно! — бросил он через плечо Шурале Сабаеву. — Чтоб из-за него, паскуды, шайтан с чёртом не переругались.
— А что этих испанцев, тоже? — переспросил Шурале, перехватывая винтовку, чтобы конвоировать пленных по обыкновению — прикладом. — Или в штаб бригады тащить?
Только теперь, когда татарин вышел наконец из сумеречного своего угла, зрителям открылась картина, доселе невидная и даже невиданная. По крайней мере даже среди соплеменников Шурале прошёлся шорох недоумённых вздохов и перешёптываний.
Со скрученными за спиной руками на низкой скамеечке нехитрой резьбы сидел знакомый «оборонцам» немецкий «старший унтер», как они по смыслу переводили непроизносимое звание гауптштурмфюрера Боске.
Только теперь испанец, подчёркнуто вежливо обращавшийся со своими немецкими подчинёнными и столь же беззастенчиво понукавший татарами, точно в отместку, — теперь он как-то мгновенно помолодел, хоть при этом и странным образом зарос густой недельной щетиной. А с вечера ещё пах одеколоном и брезгливо морщился на обмотки татарских ичиг…
Теперь же он и сам был в обмотках румынских горных ботинок, в румынском же мундире, но в традиционном русско-советском стёганом ватнике и с вислоухой ушанкой, помеченной красным околышем. Партизан партизаном. «Отчего ж они его тогда предателем кличут? Не оттого ли…» Как бы ни было пленным «не до того» сейчас, можно сказать, «на краю могилы», но даже их ряд всколыхнул новый вздох удивления. «Не оттого ли, что их два?!»