торгах. Наша экспертиза, в отличие от тех, что проводила Марта, была точна и всестороння, поэтому рассчитывать на низкую цену он не мог.
Он прошел дальше и остановился возле белой нефритовой брачной чаши, датированной серединой 1700-х годов.
— Лакомый кусочек, — сказал он.
— Лучшее из всего, что здесь есть, — согласилась я.
Он наклонился, чтобы получше рассмотреть чашу. Ее покрывал замысловато вырезанный узор из хризантем, астр и бамбука, она представляла собой почти безупречный образец тонкого мастерства эпохи правления императора Цяньлуна.
По правде говоря, я не ожидала выручить много за раздвижные столы — при большом везении, долларов 750. Но чаша была уникальна и могла принести до 50 000 долларов. И я с гордостью подумала, что именно мне доверили ее продажу.
В девять вечера мы с Сашей распрощались с последними посетителями. Полиция к тому времени закончила обыск, и я почувствовала себя реабилитированной, когда Альварес сообщил, что ни на складе, ни дома, ни в машине полиция не нашла ничего подозрительного. Я рассказала об этом Максу, и по его мнению, это был хороший признак.
Саша тяжело опустилась на стул возле регистрационного стола и, скинув мокасины, облегченно пошевелила пальцами — она провела на ногах более двенадцати часов.
Я взглянула на ее туфли и мысленно ахнула.
— У тебя сороковой размер?
— У меня?
— Да.
— А что?
— Просто интересно.
Она пожала плечами:
— Это зависит от обуви. Обычно я выбираю тридцать девятый или сороковой.
— Узкая колодка?
— Да.
Хотя размер ее стопы и соответствовал найденным отпечаткам, я была уверена в ее невиновности. У меня не укладывалось в голове, что Саша может быть причастна к преступлению. Она не отличалась большими амбициями. Казалось, ее не волнуют ни деньги, ни политика, ни религия, ни даже люди. Все, что ее занимало, — это искусство. «Искусство? — насторожилась я. — Значит, Ренуар не оставил бы ее равнодушной».
— Что ты думаешь о сегодняшнем показе? — Я постаралась подальше запихнуть подозрения.
— Он вызвал большой интерес. Пришло много народу, — ответила она зевая. — Но были и такие, кто явился по другому поводу.
— И кто же?
— Какая-то дамочка по имени Берти из «Ежемесячника Нью-Йорка».
— «Ежемесячника Нью-Йорка»? Зачем ему понадобилось присылать репортера?
— Она сказала, что готовит статью о скандалах в мире антикварного бизнеса. Наверное, собирается писать об убийстве Гранта.
— О Господи! Только этого мне не хватало. Что ты ей сказала?
— Ничего. Я позволила ей остаться, потому что она зарегистрировалась, но не разговаривала с ней. Я все время делала вид, что очень занята.
— Молодец, — одобрительно улыбнулась я.
— Я просто не могла придумать ничего другого, чтобы избавиться от нее, — пожала плечами Саша.
Я сочувственно покачала головой:
— Ну ладно, все закончилось. Ты домой?
— Да. Приму горячую ванну и лягу спать.
— Звучит аппетитно, — в шутку позавидовала я и вспомнили, что за весь день не съела ничего, кроме пары кусков пиццы. — Что ж, пора по домам.
Пока я включала сигнализацию, Саша уселась в свою малолитражку и выехала со стоянки.
Оставшись в одиночестве, я разревелась. Во всем была виновата репортерша из «Ежемесячника Нью-Йорка». Ее имя воскресило в памяти эпизоды, связанные со скандалом вокруг «Фриско». После ареста моего начальника, когда судебные разбирательства еще не начались, я открылась сослуживице, что являюсь тайной осведомительницей полиции.
Двумя часами позже меня по дороге в закусочную поймала Берти. Я не обмолвилась с ней ни словом, даже не сказала традиционное «Без комментариев». Тем не менее спустя несколько часов она выступила на местном телевизионном канале с «эксклюзивным репортажем». В итоге я оказалась в настоящей осаде. Берти и другие репортеры стали моими спутниками на все три месяца, пока шел суд. Я ни разу с ними не разговаривала. Ни разу. Я даже не поднимала на них глаза.
Коллеги обливали меня ледяным презрением. Казалось, это я, а не мой начальник по уши в грязи. Я хотела с ними объясниться. Но они старательно меня избегали. Это было невыносимо.
В те дни я поняла, почему во многих культурах остракизм использовался как наказание: он служил мощным средством насаждения единомыслия.
Горький урок пошел мне впрок. Больше я ни с кем, кроме отца, не откровенничала. И вот, его давно нет, а мне снова угрожает общественный бойкот.
Я долго простояла у дверей, борясь с нахлынувшим страхом. Это было не просто — стресс, голод и усталость подорвали душевные силы. Справиться со слезами мне помогла злость. Я рассердилась на тех, кто вольно или невольно тащил меня в ужасное, несправедливое прошлое. Я встряхнулась, размяла затекшие мышцы спины и шеи и подумала: «Любопытно, чего хотят от меня Кэботы? Почему им не терпится повидаться со мной?» Крошечная надежда на заключение контракта взбодрила меня сильнее, чем массаж. Я вспомнила наставления адвоката.
Пока машина прогревалась, я позвонила Максу и застала его дома. Голос звучал устало, но, как всегда, любезно.
— Макс, я собираюсь встретиться с дочерью и внучкой мистера Гранта.
— Молодец, что сообщила. Зачем они хотят тебя видеть?
— Дочь сказала, что намерена поговорить об имуществе мистера Гранта.
Последовало долгое молчание, после чего он спросил обыденным тоном:
— Очень неожиданно, не так ли?
— Да, — призналась я.
— Где ты с ними встречаешься?
— В кафетерии «Шератона».
— И что ты думаешь по этому поводу?
— Хм, мне любопытно.
Снова последовала долгая пауза.
— Если они начнут спрашивать про убийство, не отвечай. Ни при каких обстоятельствах. Скажи, что ты ничего не знаешь или что тебе запрещено говорить на эту тему.
— Хорошо.
— В случае затруднения звони. Поняла?
— Спасибо, Макс.
Выезжая со стоянки, я вдруг испугалась, что Кэботы обвинят меня в смерти мистера Гранта. Боже, только этого мне не хватает!
Глава 10
Красные габаритные огни едущих впереди машин, плавно покачиваясь то вверх, то вниз, ввели меня в своеобразный транс. Словно загипнотизировали. День выдался тяжелым — я устала, хотела есть, извелась от беспокойства. Прибыв в Портсмут и добравшись до ярко освещенной парковки отеля, я немного посидела в машине. Второе дыхание не открылось, но голова немного прояснилась.
Я быстро нашла кафетерий, который в этот час был практически безлюдным, и остановилась возле стойки менеджера. Ко мне подошла крупная женщина с вьющимися серебристо-голубыми волосами.
— У меня здесь назначена встреча с Кэботами, — сказала я.
— Они вас ждут, милочка.
Она подвела меня к огромному окну: за столиком под высокой пальмой сидели напротив друг друга две женщины. Седая симпатичная смуглая дама лет шестидесяти пила маленькими глотками кофе. Особа примерно моего возраста потряхивала высоким стаканом, в котором плескались остатки чего-то похожего на чай. Во всяком случае, я расслышала, как кусочки льда глухо позвякивают при каждом ударе о стекло. Женщины сохраняли молчание, словно были совершенно не знакомы.
— А вот и она, милочки, — провозгласила менеджер, кладя на стол меню.
— Здравствуйте, я Джози Прескотт.
Обе женщины мгновенно впились в меня глазами. Под их пристальными взглядами я почувствовала себя замарашкой. Пожалуй, мне не следовало заявляться на эту встречу сразу после длинного рабочего дня. На мне были потертые ботинки и грязные растянутые джинсы. Из расстегнутой у ворота фланелевой рубашки выглядывала неказистая футболка.
— Я Дана Кэбот, — холодно представилась пожилая женщина. — А это моя дочь Энди, точнее, Миранда.
— Привет, — ответила я.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — с той же холодной учтивостью предложила мне миссис Кэбот.
Ее дочь откинулась на спинку стула, продолжая сверлить меня взглядом. Судя по тому, как яростно она трясла стаканом, ее что-то злило. Наконец она переключила свое внимание на менеджера. Показав стакан, она велела:
— Повторите.
— А вам, милочка? — спросила у меня менеджер.
— Подождите минуточку, — ответила я, присаживаясь и разглядывая будущих собеседниц.
Они не были похожи. Дана Кэбот выглядела как человек, привыкший тщательно ухаживать за своей внешностью и одеваться в дорогих магазинах. А Энди Кэбот казалась истощенной болезнью.
— Вы голодны? — поинтересовалась миссис Кэбот.
— У меня не было времени поесть. Поэтому, если не возражаете, я перекушу.
— Что вы, — вежливо испугалась она, — конечно, нет.
Я принялась изучать меню, иногда исподтишка бросая на них взгляды. Миссис Кэбот напоминала богатую матрону, которой мало о чем приходилось беспокоиться в жизни. Энди была слишком худой — такая худоба, как правило, является следствием либо хронического недуга, либо длительного употребления наркотиков. У нее были мутные глаза и землистого оттенка кожа, она казалась обиженной на весь мир. Сидя рядом с ней, мне невольно хотелось отодвинуться, чтобы не подцепить заразу, изводящую ее.
— Примите мои соболезнования по поводу смерти мистера Гранта, — прервала я молчание. — Я недавно познакомилась с ним, но мы очень много общались в течение прошлой недели. Он был приятный собеседник.
— Благодарю, — ответила миссис Кэбот. — У моего отца было много хороших качеств. — Она откашлялась. — Вас, наверное, удивило мое предложение встретиться?
— Помощница сказала мне, что вы хотите поговорить об имуществе вашего отца.
— Да. — Она быстро глянула на Энди. — Вы видели дом?
— Да. Там очень красиво. Я имею в виду не только антиквариат. Но и здание, сад. Все.
Она кивнула.
— Забавно, что, будучи в Нью-Хэмпшире, нам приходится останавливаться в отеле. Но у нас не хватило мужества переступить порог дома после того, как… — Она запнулась.
— Я понимаю.
Подошла официантка с напитком для Энди и кофейником, из которого она вновь наполнила чашку миссис Кэбот. Я заказала себе гамбургер и воду безо льда. Мне отчаянно хотелось мартини, но я знала, что усну после первого глотка.