– Это еще что? – вздрогнул Тони Бельмо.
Эдгард крутнул в пальцах свой посох, с тугим шорохом рассек им сырой воздух.
Стон повторился – став ближе и протяжнее, воющие нотки появились в нем. Смертная тоска и боль слышались в этом звуке. Разбойники поежились.
Эвин кивнул Мартину. Ухорез вполголоса отдал своим людям команду быть наготове. Те обнажили мечи. Рамси Лютый зарядил арбалет, положил его до поры рядом с собой.
Стон снова прорезал туман… сорвался на всхлип и опять сгустился до тревожного завывания.
– Что бы это ни было… – прошептал Бельмо, – оно идет на нас…
– Или мы на него, – добавил Стю.
Эвин, проговорив что-то себе под нос, начертил перед собой замысловатый знак – и тотчас его правая кисть, которой он делал пассы, окуталась красноватым сиянием, словно появилась на ней призрачная перчатка. Начертил еще один знак – уже левой рукой: и засияла его левая кисть, пальцы на которой заметно вытянулись красными стрелами.
И снова стон… Лающий всхлип, короткий вой… Уже совсем близко.
– Вон! Вон! Смотрите! – взмахнул мечом Тони.
Но и без него уже видели все… прямо по курсу бесшумно всплывший из-под воды человеческий силуэт по пояс.
– Мертвяк… – сдавленным страхом горлом хрипнул Стю Одноглазый. – Утопленник!
Это было действительно жутко. Темный силуэт, в котором нельзя было различить деталей, угрожающе торчал над неподвижной водной гладью, как вбитый в нее уродливый гвоздь. Прямо на этот силуэт несло плот. Пожалуй, только у Цыпы это зрелище не сжало сердце, воображения Цыпы не хватило на то, чтобы испугаться. Он бросил шест себе под ноги и вытянул из перевязи топор, задорно хохотнув – потому что противник не выглядел для него слишком серьезным: какой-то темный силуэт, безоружный, с пустыми руками, без клыков и когтей, подумаешь…
Вот мертвец (да кто ж это еще мог быть?..) снова испустил стон, еще громче, протяжнее и страшнее, чем раньше.
Слева и справа снижавшего скорость плота ровно и быстро, как поплавки, вынырнули из-под черной воды один за другим еще несколько силуэтов. Раз, два, три… четыре… Пять мертвецов по пояс выглядывали из воды. Усиленный впятеро полувой-полустон хлестнул по черной воде, вспузырил ее, заставив плот остановиться, закачавшись.
И Эвин, держа направление на тварь, появившуюся первой, выбросил вперед правую руку, мгновенно сжав и разжав пальцы, как делают, когда нужно стряхнуть с них капли воды. Красная «перчатка» сорвалась с его кисти, в полете вытянулась в загнутый вовнутрь клинок, напоминавший лезвие косы, – и этот клинок рассек мертвеца наискось через грудь – и без всплеска скрылся под водой.
Верхняя половина торса отвалилась, и стон превратился в шипение освобожденного из раскрывшейся грудной клетки воздуха.
Но то, что осталось от мертвеца, не ушло под воду.
А напротив – стало подниматься.
Человеческий торс оказался лишь чем-то вроде нароста на бесформенном белесом туловище, появившемся из-под воды. Несколько пастей, источая облачка колеблющегося мрака, разверзлись на том туловище, несколько глазок, глубоко посаженных между пастями, заблестели хищными красными огоньками. Мерзкая туша возносилась все выше и выше по мере того, как распрямлялись под ней множество длиннейших суставчатых паучьих лап.
Эвин взмахнул левой рукой вверх. Пять светящихся стрел слетели с его пальцев, пронзили тело твари в пяти местах… и прошли сквозь белесую плоть, как сквозь тесто, оставив пять черных отверстий, которые тотчас сомкнулись. И через секунду туловища не стало видно, оно скрылось в тумане наверху, на виду остались только лапы, тонкие, мокро поблескивающие, словно черненые кости.
Тварь двинулась к плоту, перебирая отвратительными своими лапами, которые оканчивались длинными и тонкими клинками. Слева, справа и позади плота с тяжким хлюпаньем поднялись из черной воды Мертвого Омута еще четыре чудовища, вознесли свои бесформенные тела в слои тумана, скрыв их от глаз людей. Но пока поднимались они, путешественники имели возможность получше разглядеть вросшие в тварей останки человеческих тел, иссиня-черных, закостеневших, высосанных досуха, тщательно и жадно, до последней капельки крови, боли, страха и отчаяния. Но все равно еще каким-то образом живых… Нет, не живых, а… не умерших окончательно?
У одного из мертвецов вместо правой руки была короткая культя… Рамси пустил арбалетную стрелу в тварь, на которой торчал однорукий стонущий мертвец, и даже, кажется, попал; только вот никакого видимого вреда чудовищу эта стрела не нанесла.
Десятки суставчатых лап затоптались вокруг плота, при каждом шаге взметая в воздух сверкающие клинки, тонкие и прямые, будто клинки шпаг.
Мартину Ухорезу не пришлось тратить время на то, чтобы сконцентрировать энергию для магической атаки. Как когда-то в детстве, обжигающая сила родилась где-то в затылке, сама собой бурным током разлилась по телу… Мартин едва успел направить ее, материализовавшуюся в лохматый комок пламени, вверх, туда, где за серым туманом едва-едва угадывалось белесое очертание туловища одной из тварей.
Бесформенное тело с торчащим мертвым человеческим торсом – мгновенно окуталось щупальцами огня, скорчилось, почернело… Лапы задергались, подогнулись, складываясь в суставах… И тварь ухнула под воду, все еще шипя и обугливаясь.
– Готова, сволочь! – возликовал Мартин.
И тут же сильным толчком был опрокинут на плот. Появившийся над ним Эвин ударом меча отбил клинок паучьей лапы, летевший сверху вниз в голову Ухореза. И еще один – защищая уже самого себя. И еще один, и еще…
И понеслось…
Темные твари атаковали людей костяными шпагами, люди парировали мощные выпады стальными клинками – больше людям ничего не оставалось, до туловищ тварей было не дотянуться; да и если бы они дотянулись? Ни магия Эвина, ни стрела Рамси не могли повредить чудищам… Звон и стук заметались над взбурлившей черной водой, всплески белых искр от столкновений оружия и костяных шпаг то и дело крохотными молниями взрывали серый полумрак. И вот странно: твари не пытались опрокинуть плот или сшибить в воду кого-нибудь из своих жертв или пронзить их, они били своими шпагами только сверху вниз, метя по какой-то причине исключительно в головы.
Цыпа Рви-Пополам изловчился и подпрыгнул, широко размахнувшись огромным своим топором. Саданул в прыжке изо всех сил могучим лезвием по суставу ближайшей лапы и тяжело приземлился обратно, едва не перевернув плот. И замер на мгновение, отвесив нижнюю челюсть – в руках у него остался обломок топорища. А на лапе атакованной твари появилась лишь небольшая засечина.
Ухорез поднялся на ходящем ходуном плоту, ноги его дрожали от слабости – слишком много маны ушло на первый, подстегнутый адреналином магический удар. Не рассчитал, черт возьми… Да и как тут было рассчитывать и примеряться?.. Краем глаза он углядел несущийся на него сверху высверк паучьего клинка, уклонился (промахнувшийся клинок долбанул плот, вырвав кусок древесины) и, выхватив из ножен меч, на излете этого движения отвел еще одну атаку… лишившись при этом меча – костяная шпага твари выбила оружие из ослабевшей руки Ухореза. Мартин попятился и опять упал – под ноги Эдгарду. Тот, не глядя, переступил через неловкого компаньона, не запнулся. Ухорез мельком подивился тому, как этот бритоголовый ловко выплясывает, держа в одиночку оборону целого фланга; посох Эдгарда так и мелькал в воздухе, отбивая сыплющиеся сверху удары множества сверкающих паучьих клинков. В то время как Рамси, Стю и Тони втроем с трудом сдерживали другую сторону плота, от тесноты мешая друг другу… А Цыпа? Цыпа почему-то так и стоял, тупо пялясь на обломок топорища в руках… А Эвин-Тихоня?
Мартина вздернули за шиворот, поставили на ноги.
– Цел? Держи!
Эвин втиснул ему в руки свой меч, а сам под прикрытием Эдгарда метнулся к чудо-сумке, сорвал с нее один из тубусов со свитком…
И оглянулся снова на Мартина:
– Цыпа!
Что Цыпа?
Пригибаясь, Ухорез завертелся на месте. Цыпа? Вот же он, Цыпа, стоит себе, дубина, целый и невредимый, в непонятной оторопи, уставясь на обломок топорища, пока другие отчаянно отбиваются от смертоносного града бесконечных ударов, стоит себе, а на лице у него…
А на лице у него – бесконечный ужас. Словно увидел Цыпа Рви-Пополам что-то такое невыразимо страшное, что целиком растворился в ощущении кошмара, боли и муки… Только что он такое мог видеть, если смотрел и смотрит на топорище? И через миг Мартин понял, в чем дело.
Паучья лапа изогнулась над Цыпой, а из затылка Цыпы торчал тонкий и длинный клинок. И тварь, которая изловчилась вогнать в разбойника свой коготь – та самая, подожженная Мартином тварь – теперь сладострастно подергивалась, приподнявшись из воды. И ее почернелое обугленное и съеженное туловище постепенно распрямлялось и вновь светлело, наливаясь похищаемой жизненной силой. Пасти твари вразнобой плотоядно щелкали, выпуская облачка мрака, глазки похотливо моргали…
Ухорез ринулся к Цыпе.
Громадное тело Рви-Пополам дрогнуло, руки его обвисли, выронив бесполезное топорище, ноги подогнулись. Цыпа стал медленно подниматься вверх, влекомый вонзенной в него чудовищной иглой, точно большая рыба на крючке.
Мартин прыгнул.
Он выпустил меч, но успел поймать Цыпу за ноги. «Крючок» не выдержал двойного веса, оба они, Ухорез и Рви-Пополам, рухнули обратно на плот, скакнувший под ними. Цыпа, из пробитого затылка которого, выплеснулась длинная струя крови, тут же ожил, за-орал, задергался, сбрасывая с себя Мартина, забился, отчего сходство с рыбой – теперь уже сорвавшейся с «крючка» и оказавшейся на берегу – многократно усилилось.
Отчаянный крик боли, на мгновение заглушивший вопли Цыпы и шум боя, хлестнул Ухореза, уже перевернувшегося на руки, чтобы встать. Тони Бельмо, сжимая пробитую ключицу, с размаху грохнулся на Мартина, окатив его фонтаном крови из своей раны. Что-то ледяно сверкнуло над головой Ухореза; тут же сообразив – что именно – он дернулся в сторону, и смертоносная шпага Темной твари, предназначавшаяся ему в голову, проткнула плечо. Дикая боль – совсем не такая, как от обыкновенного оружия – залила все тело Мартина, помутила зрение. И в этот момент он с какой-то особенной ясностью понял, что вот это – все, конец. Еще несколько секунд, и твари покончат с ними. Нет, не убьют сразу, не разорвут, чтобы сожрать. Растащат их, обмякших, не имеющих уже сил и воли на сопротивление, по своим телам. И будут медленно-медленно, долго-долго сосать из них их муку, наслаждаясь болью, ужасом и отчаяньем от осознания безысходности бесконечной пытки, как пьяницы в жаркий день наслаждаются бутылкой ледяного вина.