– Да, – сказал Шахкей. Настроение у него было скверное.
– Я хочу проститься с мальчиком, – сказал Мегила.
Хека недовольно заскулил за спиной у Шахкея. Начальник гарнизона и сам подозревал, что этого лучше было бы избежать, но отказать в этой просьбе Мегиле он не мог. Да и чего тут можно бояться? Оружия у него нет, правая рука бесподобного воина перебита предусмотрительным колдуном, сразу после того, как он был связан в подвале, вокруг в достатке воинов с оружием наготове.
Шахкей кивнул.
– Но ты же знаешь, чего он захочет, ты же знаешь! – шипел на ухо Хека. – Этого нельзя! Ни Амону, ни Сету неведомо, что может статься от этого с мальчиком. Не рук надо бояться, но слов. Мы не знаем каких! А если Мериптах укрепится при дворе Апопа, что будет с тобой? Поберегись, Шахкей! Или дай, дай за этим проследить мне.
Начальник гарнизона вяло махнул рукою.
Мериптах понял, что сейчас что-то должно произойти.
Значительный, сложный шум вступил внутрь комнаты и распределился перед креслом. Теперь уже можно было посмотреть. Их, явившихся, было много. Понимая, что нет сил глядеть по сторонам, Мериптах сразу же попал взглядом на того, кто находился в самом центре. Высокий, худой человек, в грязной набедренной повязке. Откуда тут мог появиться обычный землепашец, зачем-то опутанный веревками? За предплечья его держали два огромных, квадратных азиата, причем в свободной руке у каждого было по обнаженному мечу. Связанный поднял чуть опущенную голову, и мальчик сразу же узнал его. Никакой это не землепашец! Это…
– Мериптах, ты узнал меня? – раздался голос серолицего, и ужас напал на мальчика, побуждая вскочить и бежать отсюда, зарыться, спрятаться. Это был неповторимый, тяжелый, шершавый голос папирусовых зарослей, это был голос, который будет слышаться ему всегда, даже после того, как он умрет и наполнит собою каменный саркофаг.
– Знаешь, кто я такой, Мериптах?
– Ты Себек, ты пришел за мной! – Пленка немоты мучительно лопалась на губах мальчика.
– Я не Себек, я…
Тут, откуда-то сбоку, снизу, с пола почти, раздалась визгливая команда присевшего Хеки, и стоявший за спиною мальчика воин наложил ему ладони на уши, как огромные шоры. От неожиданного, но довольно сильного удара взгляд Мериптаха помутился и глаза закрылись. Мегила дернулся к нему, но был удержан мощными стражниками и, застонав, обвис на их руках.
Шахкей дал знак вывести его отсюда.
– То, что ты сказал мальчику, правда? – спросил он у «царского брата», когда они оказались в соседнем помещении.
– Он все равно ничего не услышал, – с глухим отчаянием в голосе сказал Мегила.
– Но это правда?
– Да. Ради него я изменил Апопу. Ради него обманывал Аменемхета. Ради него пойду теперь на заклание. У меня ничего не получилось.
– А ты? – Начальник гарнизона обернулся к однорукому. – Ты знал, что он скажет?!
Колдун мялся, теребил едва проступившую бородку.
– Нет-нет, я не знал.
– Тогда почему ты просил меня поставить за спиной у мальчика человека?
– Я боюсь, боюсь его даже сейчас, хотя он уже ничего не может и скоро умрет. Я не знал, чего именно можно от него ждать, какого слова, но боялся, ибо то, что он скажет сейчас, завтра напрямую попадет в уши Апопу. Разве ты можешь поручиться, что он не знает слова, которое может убить нас? И тебя, и меня. Не напрямую, но через подозрительное сердце правителя. Пусть мальчик отправится к царю таким, какой он есть сейчас, не надо ему слушать этого человека!
По виду начальника гарнизона нельзя было сказать, поверил ли он колдуну. Отвернувшись от него, Шахкей велел принести облачение для «царского брата».
– Наилучшее облачение из моих сундуков.
Вина Мегилы перед престолом Авариса ему была совершенно не ясна. Но, судя по поведению «царского брата», тот признавал себя виновным вполне и полностью. Он даже был, кажется, горд тем, что сумел сделать то, что сделал. Но в чем преступление? Шахкей даже сочувствовал ему, ибо вполне понимал смысл порыва, руководившего им. И уважение к этому человеку он ощущал всегда. Что ж, у него есть только один способ в данной ситуации – это уважение выказать. Да, он выполнит приказ, он выдаст «царского брата» египетским псам, но не как кусок вывалянного в пыли мяса. Он даст ему возможность гордо выступить из цитадели, во всем блеске подобающего ему по чину облачения и с высоко поднятой головой.
Мегилу омыли теплой водой и расчесали ему волосы. Очистили обсидиановой бритвой лицо от щетины. Облачили в парадный мундир Шахкея и в его парадные сандалии. Все медные бляхи на его одеянии были начищены до золотого блеска, и шлем конного воина был украшен перьями тростникового гуся, как и положено в праздничные дни. Перебитая, распухшая рука была прикрыта легким плащом, так что при своей рослой фигуре и общей боевой выправке «царский брат» выглядел внушительно.
Сопровождаемый целой группой офицеров, он подошел к воротам цитадели. Со стены трубач подал сигнал египтянам, стоявшим на площади перед цитаделью, что все готово.
Яхмос, уже несколько часов томившийся в одном из затененных переулков, встрепенулся. Встрепенулись и его воины, стоявшие длинными шеренгами во всех улицах, сходившихся к воротам цитадели. Хнумхотеп и Нутернехт, даже не дожидаясь особой команды фараонова брата, бросились вправо и влево, отдавая приказания своим младшим офицерам.
Ворота гиксосской крепости слегка приотворились, образуя проход в два локтя шириной, и сразу же поехали обратно, дабы у египтян не возникло соблазна ворваться внутрь. На белой раскаленной площади остался один человек. В кожаном панцире с сияющими бляхами и красивыми перьями на шлеме. Он немного постоял, внимательно глядя перед собой, высматривая тех, кто его сейчас должен убить. Площадь перед ним была пуста, только там, шагах в полусотне, в тенистых устьях улочек, копошилась какая-то ощетинившаяся копьями жизнь.
Что они там прячутся, от солнца или от него? Неужели ему еще придется идти туда к ним? Ведь договорено, что его убьют перед воротами. Попасть в египетский плен ему никто не даст. Наконечники сотен азиатских стрел нацелены ему в спину. Нет, все же, видимо, придется сделать несколько шагов вперед, чтобы его рассмотрели.
Раздался еще один приглашающий взвизг трубы.
Мегила сделал неуверенный шаг вперед, потом еще и еще.
Тогда, почти одновременно с ним, из всех укрытий на том конце площади выдвинулись и стали продвигаться щупальца пехотных колонн.
Сзади, со стены, «царскому брату» закричали, чтобы он остановился.
Он остановился.
Колонны египетских пехотинцев выдвинулись еще шагов на пятнадцать и тоже замерли. Что означали эти действия, Мегила не понимал, и ему было наплевать на это. Солнце пекло, кожаный саркофаг давил, пот напитал брови и заползал в углы глаз.
Противостояние одинокой фигуры и египетской армии продолжалось недолго. Неожиданно пространство между колоннами начало заполняться робко двигающимися, но многочисленными людьми. Им не хотелось туда, вперед, к стенам страшной крепости, слишком они привыкли ее бояться, но сзади их подгоняли копья людей Нутернехта и Хнумхотепа. Как будто человеческий Нил заполнял только что построенные каналы.
Заполнил.
Мегила с тупым раздражением смотрел на все эти движения. Что им еще надо? А, зрители, они пригнали сюда всю городскую чернь, дабы она полюбовалась, как зарежут «царского брата»! Вот что придумал великий придумщик, великий жрец Аменемхет. Мегила был уверен, что до сих пор всё в Фивах совершается волей или коварством этого человека.
Как только заполнение «каналов» закончилось, вдоль робкой толпы побежали с разных сторон глашатаи, выкрикивая одну и ту же фразу.
Сначала Мегила не понял, что они кричат. Но потом одновременно с двух сторон, в оба уха, вошел этот смысл, и ему стало по-настоящему жутко. Он содрогнулся, и ему захотелось немедленно бежать отсюда. Он рассмотрел, что почти все пришедшие сюда горожане держат в руках камни.
А глашатаи кричат, что по повелению фараона Камоса «царский брат» Мегила приговорен за совершение гнусного мужеложства с мальчиком по имени Мериптах к побиванию камнями.
Теперь должно было стать ясно всем жителям Фив, кто настоящая власть в Египте Верхнем и даже Нижнем. Нечестивая, нечистая, поганая власть Апопа прекращается. А о том, что она гнусна и нечестива, говорит то, что сам «брат царя» – омерзительный, преступный мужеложник. И никто его не защитит, вон даже воины Авариса спрятались за стенами, признавая право фараона Камоса судить и миловать всех под солнцем Черной Земли, вплоть до ближайших людей из дома Апопа.
Глашатаи с визгом проносились вправо и влево перед глазами Мегилы, как растянутые тени. Он сделал шаг вперед, пытаясь поднять здоровую руку, требуя справедливой смерти от меча или копья. Первый же камень попал именно в эту руку, заставив ее опуститься. Второй попал в кадык, и опустилась голова. Вокруг встала пыль от сотен камней, падавших рядом. Уже через несколько мгновений Мегила стоял на одном колене, мотая головой, как вол, попавший под нападение оводов. А камни летели сплошной стеной.
Сзади, со стороны стены, прилетела спасительная стрела и попала «царскому брату» точно в шею. Он тут же умер. Но стрела, понятно, уже ничего не могла изменить в том, что произошло.
Нил продолжал разливаться. С борта лодки уже трудно было рассмотреть берега. Камыши стояли по пояс в мутной воде. Виднелись лишь наклонно торчащие пальмы, какие-то белые строения или развалины. Усадьбы? Храмы? Когда рассеивалась утренняя дымка, удавалось разглядеть восточную каменную гряду, отделявшую постепенно потопляемую долину от пустыни. Западная гряда в этих местах отступала от речного русла дальше и была недостижима для взгляда лежащего мальчика.
«Серая утка» скользила вниз по течению, распугивая встречные суда грохотом кавалерийских барабанов, предусмотрительно захваченных в дорогу.
Мериптаху устроили ложе на корме, среди нубийских мешков и тюков колдуна. Он почти не двигался, мог только слегка скосить взгляд и дернуть ноздрями, сгоняя муху, севшую на нос. Ел немного, но охотно. Было понятно, что он решил жить, а не перебираться в Дуат. Лежал, тихо вдыхал пропитанный теплой речной сыростью воздух, слушал заунывное, почти непрерывное пение безлошадных всадников, составлявших охрану судна.