Во время таких визитов съедалось множество фиников в меду и выпивалось немало легкого просяного пива, особенно в тех случаях, когда собиралось три-четыре собеседницы. По вечерам устраивались катания в лодках на пруду, звучали лютня и флейта, а сразу после захода солнца вступали пернатые и сверчковые исполнители. Одеяло трелей покрывало ручьи и рощи. И так продолжалось бо́льшую часть месяца, кроме тех дней, которые, для каждого дерева отдельно, вычисляют особые писцы. В эти дни вечера и ночи, наиболее подходящие для зачатия, в гарем являются «царские друзья», дабы отдать свою дань Аварису.
Между собою все эти госпожи были не равны положением. По каким причинам одна возносится над другою, понять было не так-то легко. Имело значение достоинство дома, из которого она прибыла. Явившиеся из царских дворцов, ощущали себя выше тех, кого привезли из домов княжеских, жреческих или купеческих. Не говоря уж о простолюдинках. Но тут много было и путаницы. Скажем, родная дочь влиятельного князя или правителя города числила себя ничуть не ниже двоюродной племянницы какого-нибудь незначительного царя. Кроме того, имело значение то, как оказалась женщина в гареме. Те, кто по всем правилам вышел замуж за одного из «царских друзей», относились снисходительно к выкраденным с родины. Имели значение и отличия, полученные уже здесь, в Аварисе. Чем больше здорового потомства приносила та или иная, тем увереннее она ощущала себя. Она получала подарки, штат ее прислуги рос, дом украшался. Кстати, как заметил Сетмос, не имело значения, кого в потомстве было больше, девочек или мальчиков. Родившиеся в гареме девочки ценились. Какая-то их часть, подрастая, оставалась здесь же в качестве прислуги, вышколенной и надежной, совмещая прислуживание с подглядыванием и подслушиванием. Они были подлинными детьми Авариса и служили ему искренне. Бо́льшая часть служила воспитательницами в большом «Доме детства», куда направлялись все дети, отнимаемые от только-только выкормивших их матерей. Кто-то, может быть, служил царству вне гарема.
Но для положения среди товарок большое значение имели и личные качества. Воталу, когда Хека завел с ним разговор на эту тему, сначала не слишком-то его понял – его мало что интересовало помимо работы, потом все же посоветовал присмотреться к госпоже Бесоре. Даже он, вечно уткнувшийся в свой операционный стол нелюдим, обратил внимание на эту женщину.
– Кто это?
– Когда-то она была всего лишь Дикий Шиповник с маленькими розовыми цветочками, теперь ее боятся не только служанки, соседки, но даже и писцы предпочитают лишний раз не появляться возле ее мраморного павильона. Ей разрешено даже иметь собаку.
Она не царская дочь, и даже не княжеская. Происхождением из далекой, беспросветной страны, что лежит еще севернее Ахияву. Отец ее – вождь маленького дикого племени, не знающего городов. Охота и виноградники занятие ее народа. Она любит рассказывать разные сказки о тех местах, о чудищах, что обитают там. О змее с четырьмя головами, о воде, которая горит, о золотом плаще отца. Конечно, четырехголовых змеев не бывает, науке известны змеи лишь с тремя шеями, и горючей воды никто из заслуживающих уважения мужей не описывает. И не бывает принцессы, не рассказывающей баснословных историй об отчем крае. За годы, проведенные здесь, мне пришлось их выслушать немало, хотя я не из тех, кто прислушивается к женской болтовне. Бесору доставил один из «царских братьев», она этим гордится, но все знают, что он не женился на ней. Он даже не выкрадывал ее. Она сама увязалась за ним, бросив отцовский дом. Поговаривают, что она предала отца, услужив посланцу Авариса.
– Бесора? Что это за дерево?
– Это не дерево. Это ее природное имя. Что оно означает, неизвестно. Но это как раз неудивительно. Здесь, в Аварисе, вообще преудивительное смешение имен. Есть египетские, есть хеттские, вавилонские, имена кочевников шаззу, но большинство не принадлежит ни к какому языку. В этом, наверное, есть умысел, но он мне непонятен. Это неудобно, ибо, не зная, что означает имя, не знаешь, как относиться к человеку.
Сетмос-Хека кивал.
Первый раз он отправился в мраморный павильон на берег пруда днем. После окончания часа молитвы и часа трапезы. Что ему нужно было от этой женщины, он не смог бы объяснить. Просто действовал по своему многолетнему обыкновению – пытался проникнуть поближе к тому, кто занимает особое, центральное положение.
На тропинках чудесного сада ему попадались разнообразно одетые служанки – госпожи заставляли их рядиться в привычные глазу одеяния. Одна несла кувшин, другая ларец, третья венок. Кто-то из них озабоченно торопился, кто-то рассеянно слонялся. Все они кланялись Сетмосу, как носителю синего одеяния.
Миновав пальмовую рощу и тамарисковые заросли на берегу затененного ручья, Сетмос поднялся на выгнутый каменный мостик и увидел перед собой дом предательницы. Он стоял на небольшом всхолмии, чуть прячась в яркой зелени и дивно отражаясь в зеркале пруда вместе с обступившими его деревьями. Против ожидания, он не заметил вблизи ни одной служанки, хотя, по его разумению, Бесоре полагалось их до полудюжины.
Сетмос не торопясь поднялся по склону холма, удивляясь своему нарастающему волнению, ибо глаза не усматривали никаких поводов для оного. Дом Бесоры представлял собой куб, сложенный из кусков хорошо обтесанного розового туфа, обнесенный по периметру круглыми колоннами. Ни на колоннах, ни на стенах не было никаких изображений. В стене за колоннами чернел прямоугольный вход. Изнутри не исходило никакого дыхания жизни. Дом выглядел заброшенным.
Гость остановился, не решаясь войти и оглядываясь. Обошел строение по кругу, нашел древний на вид жертвенник с грубо выбитым углублением посередине и желобом для оттока крови. Над камнем столбом стоял мушиный рой. Совместный гуд, издаваемый жирными, звонкими мухами, был здесь правящим звуком. Неподвижный воздух сдвинулся, и ноздрей сочинителя запахов коснулся дух загнившей в жертвеннике крови. Испытывая сильнейшее желание удалиться, и быстрым шагом, Сетмос тем не менее вошел внутрь, заранее кривясь, готовя себя к любой неприятности.
Внутри было не слишком темно, под потолком залы имелось несколько узких вертикальных окон, как в финикийском лабазе. Справа у стены возвышалось сооружение, похожее на алтарь, слева у стены была длинная, широкая каменная скамья. На ней лежал спиной ко входу закутавшийся в плащ огромный человек. «Человек» – так именно и подумал Сетмос, ибо мысль его не смогла назвать лежащее женщиной. Таких видывать ему не приходилось, перебери хоть все странствия. Шесть, а то и семь локтей в длину. И торчащие из-под плаща ноги с такими жилистыми икрами.
Но, если это мужчина… Ему никак не положено быть тут! То, что кутается, лишнее доказательство, что на скамье запретный гость, проникший сюда тайно и не желающий, чтобы его разглядели. У госпожи Бесоры завелся сожитель?! Но из каких мужчин, если им здесь не положено бывать?! Может, это кто-нибудь из «царских друзей» прилег отдохнуть после того, как отдал долг Аварису? Нет, сам себя одернул Сетмос, такого не бывает. Они никогда не задерживаются и на лишнее мгновение и очень боятся, что их заподозрят в желании задержаться, ибо это и позор, и подозрение в возможном предательстве.
Сделалось так тихо, что стало слышно мушиное пение над окровавленным жертвенником там, снаружи.
Что же было делать в этой ситуации? То, что она чревата чем-то непредсказуемым, ощутить можно было просто кожей. Сетмос уже давно выскользнул из каменной гробницы и быстро спустился вниз по склону под защиту разросшегося жасмина. Хека остался стоять и даже мысленно принюхивался к опасной тайне, что, возможно, скрыта в лежащем человеке. Сетмос-Хека едва заметно пятился, стреляя глазами по сторонам, стараясь определить, кем он замечен и чем ему это грозит.
И тут раздался низкий, хриплый, но вместе с тем несомненно женский голос:
– Ты торговец благовониями?
Если бы у Хеки не перехватило горло от неожиданности, он обязательно солгал бы, но тут против своей воли не сделал этого.
– Не торгуешь ли ты еще чем-нибудь, кроме благовоний?
И тут Хека промолчал, с горлом все уже было в порядке, но теперь перебивались одна другою мысли, и он не мог выбрать, какую произнести вслух.
– Нет ли у тебя зеленого дурмана или смолы дерева сит-хта?
Хека не слыхал таких названий. Кто знает, может, в запасах колдуна есть и этот дурман, и эта смола. Он мысленно ощупывал мешки и шкатулки, разложенные им накануне вдоль стены своего жилища. И вдруг ему показалось, что гигантская женщина участвует в этом осмотре вместе с ним. Вместе с ним развязывает веревки, засовывает свою руку в распахнутые лари, принюхивается громадной ноздрей к раскупоренному кувшину.
Раздался тяжелый, растянутый чих, как будто она и в самом деле чего-то нюхнула, и длинная фигура на каменной скамье волнообразно колыхнулась.
– Приходи вечером, торговец благовониями, и приноси свои дары.
Дары?
Сетмос-Хека поставил табурет перед строем своих краденых сокровищ. Долго сидел, подперев культею подбородок и пощипывая пальцами уже весьма отросшую бороденку. О том, чтобы уклониться от приглашения госпожи Бесоры, не могло быть и мысли. Но вот что она имела в виду под словом «дары»? Свою основную работу – составление маскирующего запаха – он уже сделал. У него был целый короб сиреневого порошка, отбивающего запах едкого любовного пота женщины.
Но он не спешил объявлять, боясь, что с этим его значение в глазах писцов упадет. Теперь ему предстояло решить задачу посерьезнее. Что такое «зеленый дурман»? Что это за дерево сит-хта? Одно и то же растение может называться по-разному на разных языках, это ведь понятно. Смола… Вот в этом ящике есть всякая. Серая, белая, черная горная смола, смола «масло Гора», смола желтая каменная для превращения в пыль, лечит, кажется, одеревенение конечностей. Или слепоту? Здесь что? Толченые соцветия химуса, мягкий ливийский уголь, молока фаюмского угря. Только как все это действует? В тысячный раз Хека поддельный вознес проклятия Хеке подлинному. Скрыл, все скрыл, жадный безумец! Как готовится «львиная вода»? Хека много раз видел, что принесенный охотниками товарищ, находящийся в предсмертном бреду, испив этой жидкости, вдруг приходил в себя, мог встать, хватался за копье и