В межречье сотни лет правили в городах цари-жрецы, носившие титул лугаль или энси. Установления их власти были прочными, но простому люду, как можно догадаться, приходилось тяжело, ибо именно и только из него высасывались средства на новые храмы и дворцы. Но вот однажды в городе Лагаше один из богатых людей решил изменить порядок вещей. Он сместил жестокого энси и объявил, что теперь будет другая жизнь. Провозгласил якобы от имени бога Нингирсу: «Пусть сильный не обижает вдов и сирот». Он отменил поборы со жрецов низкого ранга, увеличил миску храмовых работников, отделил хозяйство храма от царского хозяйства. Он пошел дальше – снизил плату за совершение религиозных обрядов, снизил налоги с ремесленников и уменьшил повинность на строительстве каналов. Оградил граждан от гнета ростовщиков. Ликвидировал еще существовавшее в городе многомужество. Он правил шесть лет. Но началась война. Уруинимгина, так звали реформатора, проиграл ее. Победитель, царь города Уммы – Лугальзагеси, отменил все новые установления. Это было больше тысячи лет тому назад. Ныне Лагаш – маленький, глухой поселок, где живут люди, ничего и не слыхавшие о своих столь мужественных и решительных предках, об их возвышенных призывах и разумных законах. Они пали ниже тех крестьян, что платили когда-то свергнутому энси.
Вот на этих полках лежат таблицы со сводом законов вавилонского царя Хаммурапи. Они действуют в некоторых частях межречья и поныне. Видишь, сколько таблиц. Множество, и еще одно множество, и еще два множества сверх этого! Очень детальная, разработанная система, предусматривающая все случаи жизни, любые споры, самые заковыристые случаи. Особенно в том, что касается имущества.
Апоп встал, тяжело и медленно распрямляя мощное, короткое туловище.
– То же самое происходит не только в мире мирских установлений. Помнишь, что я показывал тебе в мастерских каменотесов? Мастерство и искусство древних может быть возвышенным и может потом на столетия впасть в примитивную, жалкую суету, но потом снова напитаться силой и обрести крылья духа и красоты. Может быть, лишь для того, чтобы снова рухнуть в прах. Не знаю. Две тысячи лет назад простой рыбный писец написал великую книгу «Душа человека перед вратами Дуата», и многие считают, что уже тогда все было сказано. После шли одни лишь перелицовки, только с новейшими ухищрениями. «Беседа разочарованного со своей душой», «Разговор плывущих в Ладье Вечности». Суетливые жители межречья додумались даже до того, чтобы отворить ворота Дуата. Герой одной бойкой книжонки, довольно симпатичный, понимающий ценность мужской дружбы, но в общем бесхитростный парень Гильгамеш пробрался в мир смерти, дабы беседовать с его вечными хозяевами. И беседы эти не принесли ему радости. Смешно, как будто можно было рассчитывать, что будет по-другому. Гильгамеш, как ребенок, подглядывающий в щелку за пиром взрослых и разочаровывающийся оттого, что там происходит то же самое, что и в его песочнице. Тот рыбный писец много выше, он хотя бы не стал теребить запоры врат, которых собственно и нет. Но, может статься, явится спустя годы кто-то, кто превзойдет и Гильгамеша, и рыбного писца. Но все равно, это будет ходьба по кругу. Повсюду идет огромное строительство, возводятся храмы и пирамиды, но лишь для того, чтобы рухнуть в свое время. Нет подлинного взрастания. Копится золото и серебро, но не копится подлинно ценное.
Царь, стоявший все время боком к Мериптаху, повернулся к нему, и выражение лица у него сделалось похожим на то, с каким он смотрел на мальчика во время краткой и кровавой встречи во дворце Бакенсети.
– Для чего я это все говорю… Для чего я это все говорю, Мериптах?
Мальчик чуть втянул голову в плечи, показывая, что не знает.
– Только здесь, в Аварисе, мысль очистилась от пут суеверия и не пресмыкается более перед раскрашенными истуканами. И что же обнаруживает эта мысль, воспарив над миром и временем? Кажется, вот что: мир устал от бессмысленных перестроек, и время никуда не ведет. Я с этого начал и теперь, похоже, изложил все доказательства, что это так и есть. Все перепробовано. Науки достигли своего предела, утончились более, чем это можно представить, и ждать от них, в общем-то, больше нечего. Искусства толкутся на месте или бродят по кругу. Мир тонет в непрекращающемся страдании.
– Потому что миром правит Сет, – громко сказал Мериптах.
Апоп поморщился:
– Ты как будто не слушал меня. Сет…
– Сет всегда был силен, но вы возвысили его своим почитанием.
Апоп опять поморщился и вздохнул несколько раз.
– Пойдем.
Этот сад был мрачен. Трудно было понять почему. То ли зелень росших здесь деревьев была темнее, чем в других местах, то ли зубчатые тени стен лежали угрожающе. Присмотревшись, Мериптах догадался, отчего ему тут так боязно находиться, даже вместе с таким водителем. Сад был населен. В его толще угадывались и, что еще страшнее, подразумевались какие-то огромные, затаившиеся фигуры. Из куста жасмина торчит громадный неподвижный локоть, а из-за ствола пальмы выставлены колени кого-то, сидящего столь же неподвижно. Общая атмосфера какого-то тяжеловесного древнего поджидания правила здесь, в бесшумном сообществе древесных и нечеловечески недвижимых фигур.
– Ты же видел, Мериптах, сколько у меня скульпторов, и все они не сидят без работы. Изводят целые баржи драгоценного камня и бездну меди. За редким исключением ваяют они своих соплеменных истуканов. Тех, для кого не находится уже места в женском лесу, я приказал стаскивать сюда. За этим сикомором собрание божественных женщин. Этих ты узнаешь. Сидит с младенцем на коленях Изида, младенец – Гор. Рядом Сохмет – женщина-львица и Басет – кошачья богиня, в руке жезл-систр с головой Хатхор. А вот этих ты не узнаешь. Киририша – эламская богиня, рядом еще несколько поменьше, это тоже Киририши, все они богини-матери. Дальше – хеттская Шавушка и две хурритские Шавушки, все они занимают среди богов то же положение, что вавилонская Иштар или урукская Инанна. Тут их целая толпа. Когда-то все они были правительницами богов у себя в городах, потом их потеснили боги мужчины. Произошла такая же перестановка, что и на земле. Кириришу подмял Хумпан, Иштар уступила Мардуку и так далее. Я не хочу забираться далее в эти дебри, ибо там нет жизни и скучно. А теперь поверни голову.
Мериптах посмотрел вдоль аллеи, составленной из стволов и статуй, уходящей куда-то в темные дебри.
– Теперь давай посмотрим то, ради чего, собственно, пришли. Вот он. Кто это?
Мериптах прошептал:
– Сет.
Злой бог, да еще как бы внезапно выпрыгнувший из древесной тени, показался очень большим и страшным.
– Это древняя статуя из Таниса. Ей поклонялись в дельте еще до нашего здесь появления. Тогда Сета звали Сутех. Один из четырех сыновей Геба и Нут. Женатый, кстати, на своей же сестре Нефтиде. Его священное животное – свинья, вызывающая отвращение у прочих богов. Свинья грязна, как свинья, и частично отсюда народное представление о нечистоте гиксоса, поклоняющегося Сету. Хотя слепой дух народной молвы усматривает и другую нечистоту, не умея разглядеть, что это, наоборот, чистота и сияние. Ты не понял, но об этом позднее. Когда-то Сет был хорошим. По преданиям древнего царства, он спаситель Ра, от кого бы ты думал, от меня, от змея Апопа.
Царь веселился не улыбаясь.
– Теперь вот эти. Знаешь, кто они?
– Нет.
– Это тоже Сеты, если так можно сказать. Впрочем, почему же нельзя, именно что можно. Вон там сидонский Ваал, огромный, из розового крошащегося туфа. Его имя можно перевести на египетский как «хозяин». Тот маленький, гранитный Сет из Васугани, его имя – Тешуб. Быки у правого и левого колена – это «утро» и «вечер». Хеттский Сет тоже носит имя Тешуб, он бог грозы. Тоже из гранита, только из черного. Кстати, у нашего Сета есть титульные наименования – «бурный», «грозный». Что это означает? Повсюду, во всех известных ныне странах Сет-Ваал-Бал-Тешуб есть бог воинственный и могущественный. Он в той или иной степени известен всем кочевникам больших степей от дельты Нила до устья Евфрата. Нам нужен был некто, перед кем могли бы преклонить колена наши честные, простые воины. Большинство из них теперь происходят из племени шаззу, но полно и выходцев из других кочевых, конных народов. И Сет удовлетворяет всех. Он не бог Авариса, но бог армии Авариса. Ты меня понял? Души наших свирепых всадников чисты, и им нужна понятная, простая вера, без нее воинство разлагается. Так же как и безверие вредно для полков, вредно и высокое, истинное знание. Ни один, даже высоко стоящий, конный начальник даже не подозревает, где сердце царства, которому он служит, и как оно устроено. Вместе с тем они служат честно и гибнут счастливыми.
Тут Апоп резко прервался, словно спохватившись:
– Ты хочешь у меня что-то спросить?
Мериптах потупился и спросил:
– Ты не веришь в Сета?
Апоп отрицательно и устало покачал огромной головой.
Мериптах спросил еще более осторожно:
– И ни в каких других богов ты тоже не веришь?
– Ну, у тебя было сто возможностей в этом убедиться.
– Но тогда…
– Ты хочешь сказать, что в кого-то все равно надо верить? Кто-то же создал этот мир и хотя бы даже это самое царство, которым я управляю, да?
– Да.
Царь сел на постамент ближайшего Сета:
– Понимаешь, тут можно сказать одним словом, но я лучше расскажу тебе одну историю, легендарную, старинную, может быть, она поможет тебе понять, в чем здесь суть. История эта, на мой взгляд, слишком попахивает именно легендой, и источник ее точно неизвестен, но она очень популярна среди моих «друзей» и «братьев», среди всех подлинных гиксосов. Когда-то ведь не было ни нас, ни нашего знания, ни нашего царства, а на месте Авариса стояла крохотная крепость. И началась эта история не в здешних землях, а в каких точно, неизвестно. Однажды один из степных вождей, может быть, из племени шаззу, а может, и из другого племени, подобрал в пустыне двух умирающих от жажды путников.
– Сказка о двух путниках?!