– Что это?! – спросил начальник гарнизона, брезгливо переступая с ноги на ногу.
Факелы уже тучей нависли над этим местом. И обнаружилось, что тут, на песке, меж двумя распадающимися в разные стороны стволами пальм, укромно приютилось растерзанное тело. Согнутая в колене нога, неестественно вывернутые, отчаянно разбросанные руки с оторванными кистями, развороченная грудная клетка с выбросившимся влево комком серых лоснящихся кишок. Только головы нигде не было видно. Без головы тело казалось совсем маленьким. Щуплым, почти детским. Или совсем детским.
Вместо того чтобы отшатнуться от чудовищной картины, Апоп присел над ней, сгибая толстые ноги, протянул вперед толстопалые ладони, будто стараясь что-то ими почувствовать.
Все молчали.
Факелы застилали своим шелестом небо.
Люди отворачивались, кого-то вырвало.
Царь вдруг спросил:
– Где тут сердце?
Не сразу нашелся тот, кто смог указать.
Когда указали, Апоп поднял с черного песка кусок несчастного, липкого, грязного мяса, долго рассматривал его без малейших признаков отвращения, а потом поднес к губам и поцеловал.
Верховный жрец Аменемхет молился в глубине своей строящейся могилы.
Теперь он проводил здесь много времени, и мало что могло его отвлечь от мыслей и молитв. Он бы жил здесь постоянно, когда бы это не мешало работе строителей.
Звуки и события внешнего мира оставляли его равнодушным.
Когда появились первые слухи об успехах Яхмоса в Аварисе, Аменемхет не удивился. Не обрадовался и не расстроился. На его образе жизни это никак не отразилось, так же как и неожиданная смерть Камоса. Без удивления он узнал вердикт врачей, которые вместе с бальзамировщиками принимали участие во вскрытии тела, следуя приказу верховного жреца, отданному год назад. Тогда Аменемхета еще интересовало, что за хворь изводит молодого правителя. Оказывается, Камос был действительно очень болен, и ничего странного в его неожиданной кончине не было. Скорее вызывало удивление то, что он так долго смог просуществовать, имея столь страшную опухоль в своем организме.
Таким образом, участие Хеки в этом деле должно было быть признано самым поверхностным, ни в лучшую, ни в худшую сторону его притирки и настои повлиять не могли на состояние больного. Даже в том случае, если бы он в самом деле был колдуном, а не трусливым обманщиком.
Выслушав подробный доклад, верховный жрец не произнес ни слова. Собственно, а что тут нужно было сказать?
Когда сообщили, что победоносный Яхмос прибывает в Фивы, Аменемхет без лишней спешки, но, можно сказать, демонстративно удалился в свое убежище, собираясь провести здесь дни всенародного празднования.
Рабочим были выданы из храмовых запасов мясо, хлеб и вино с условием, что праздновать они будут за пределами гробницы, но невдалеке от нее, чтобы сразу можно было приступить к работе, когда верховный жрец покинет подземелье.
Прошел так день, прошел другой.
На третий день явились к нему его гиганты, Са-Амон и Са-Ра. Осторожно спустились они внутрь могилы, осторожно прошли темными залами. Дыша тихо, но тем не менее внося множество шума вместе с собой из-за своих размеров и непривычки к темноте.
– Зачем явились? – спросил верховный жрец строго, но без явного неудовольствия.
Они явились с предупреждением – напраздновавшийся Яхмос, так и не узревший в своем новом фараонском качестве главного духовного властителя своего царства, решил сам навестить его.
– Он придет сюда?
– Он уже переправляется через реку.
– Он любит приходить без приглашения.
Больше они ничего не говорили в течение нескольких часов.
– Он уже здесь, – сказал Са-Ра, отличавшийся особым нюхом.
– Здесь – подтвердил Са-Амон, обладатель великолепного слуха. – У входа в гробницу.
Действительно, если сосредоточиться и напрячь все чувства, можно было уловить какое-то шевеление жизни там, у входа.
Прошло еще немного времени.
Аменемхет ничего не говорил, продолжая молиться.
– Где же Яхмос? – спросил Са-Амон.
– Он не решается сюда войти, – неуверенно ответил Са-Ра.
– Он что-то задумал, – сказал Са-Амон, больше повидавший в этой жизни.
Аменемхет продолжал молиться.
– Надо сходить посмотреть.
– Нет, Са-Ра, мы не можем оставить нашего господина. И мы не можем показать, что нервничаем. Если хочет прийти, пусть придет.
Молчание продолжилось еще в течение довольно длительного времени и потом там, у входа, все стихло.
– Что бы это могло значить? – сказал Са-Амон и подумал Са-Ра. Оба вдруг почувствовали тревогу. Им и до этого было ясно, что в затеянном Яхмосом деле, может быть, придется и погибнуть, защищая или жизнь, или честь господина, но эта новая тревога сообщала о какой-то новой, неизвестной угрозе.
– Ты что-нибудь слышишь, Са-Ра?
– А ты?
– Он что-то придумал.
– Да, Са-Амон, и мне это не нравится.
– Господин, мы сходим на разведку.
Раздался страшный удар грома в том месте, где располагался вход, потом послышался звук короткого обвала, и настала полная тьма.
Аменемхет был навсегда замурован вместе со своими верными слугами.
Наутро, после того как царь Апоп обрел при столь ужасающих обстоятельствах сердце мальчика Мериптаха, явились к дому госпожи Бесоры похоронщики. Им следовало привести в порядок то, что осталось после мятежной ночи от цветущего женского леса. Команды по три-четыре человека работали в разных местах все еще кое-где дымящегося гарема. Основной добычей их были трупы голых, исцарапанных женщин со скрюченными руками и искривленными ртами. Одни были заколоты во время усмирения бунта, другие умерли от того неведомого темного огня, что ворвался в них и захватил их души и тела.
Госпожа Бесора была найдена у себя в доме. Лунная правительница лежала на спине в парадных одеждах на каменной скамье, и ее позу можно было бы назвать мирной, когда бы не большой бронзовый нож, вонзенный в солнечное сплетение.
Черные писцы смерти мрачно постояли над ней, размышляя скорее не о превратностях мирской судьбы человека, а о том, что тяжеленько будет при переноске столь крупного тела.
Эта тяжелая часть их работы была не самой неприятной частью. Нужно было что-то делать с тем, мужским, растерзанным, почти обглоданным трупом, что остался лежать у жертвенника. Царь унес с собой только сердце. Как бы доказывая, что отнюдь не прекрасное тело мальчика интересовало его, хотя и именно оно первоначально привлекло к себе самый возвышенный и проницательный взор в мире. Именно неповторимая, неощутимая суть, что живет в душе человека, нужна была царю Апопу, ибо, только ею возобладав, он рассчитывал достигнуть высшей гармонии и обрести смысл существования, разваливавшегося все последние годы на множество мелких, пусть и существенных, пусть и прекрасных, но отдельных деталей.
По египетскому поверью, как уже не раз сообщалось выше, все тонкие материи человека помещаются в его сердце. Апоп, согласно мнениям новейшей науки, склонен был считать, что голова, мозг есть таковое вместилище. Но, с одной стороны, при трупе не было отыскано никакой головы, с другой – Мериптах был все же египтянином, и в данном случае царь счел возможным отойти от своих твердых представлений. Мериптах оставил ему свое сердце, и Апоп принял его со скорбной благодарностью, выполняя тем самым последнюю волю самого дорого ему существа на несчастном земном диске, окруженном бесконечным, бессмысленным океаном.
Сердце было помещено в особую коробочку, наполненную серой, где должно было прожить рядом с изголовьем царской кровати какое-то время, прежде чем наступит час неизбежного и окончательного расставания.
Похоронщики ничего не знали об этом. Они сгребли уже начавшие смердеть останки.
А где же голова?
Поискали вокруг, однако, так же как и ночные поиски, это все не принесло результата. Но голова все же нашлась. И в неожиданном месте. Под головой госпожи Бесоры лежала небольшая твердая подушка. Когда начали поднимать длинное тело, то подушка скатилась со скамьи и упала со стуком на каменный пол. Оказалось, что это не подушка, а сверток. Его развернули. То, что там было найдено, вынесли наружу, чтобы лучше рассмотреть.
Это была человеческая голова.
Небольшая, по-египетски бритая. Трудно было поверить, что она принадлежит мальчику: неужели смерть всего за какой-нибудь день может так изменить облик?
Похоронщики мысленно задавались этим вопросом и ответа на него не находили.
Мальчик много перестрадал в жизни и перед жуткой своей кончиной, но все равно, как у него могла от всего этого вырасти борода? Ну, не совсем борода, маленькая, клинышком, редкая бородка, но совсем не детская.
Тут один похоронщик сказал:
– Это не Мериптах. Я знаю, кто это. Торговец благовониями, повелитель запахов, новый член Рехи-Хет, я видел его на собрании.
И это очень даже походило на правду. Сетмос постоянно находился тут, в гареме, и вызвал, видимо, особенно яростную ненависть женщин. Они притащили его сюда, к святилищу своей повелительницы, и здесь уж и прикончили, и разорвали на части. А она, считая его своим личным врагом, положила его голову под свою, следуя какому-то, только ей одной известному, ритуалу.
– Только об этом надо молчать, – сказал старший похоронщик, и все тихо наклонили головы. – Пускай могила сохраняет тайну, со временем все к ней приобщатся. Пока же можно потешиться успокаивающим душу обманом. Это правило касается даже царей.
Мериптах, конечно, не исчез бесследно. Безумную ночь в женском саду он просидел в собачьей конуре в обнимку с обезумевшей от страха зверушкой. Он гладил ее по голове и шептал успокаивающие слова, боясь, что, заскулив от страха, она выдаст их общее убежище.
Ему много пришлось повидать за несколько предшествовавших месяцев. Он плавал и по подземному Нилу, и по небесной реке; мертвые оживали перед ним; мать и отец домогались его жизни, но при этом он не знал, кто его мать и кто его отец. Но все прошлые виде́ния бледнели перед пляской обезумевших вакханок, которую он подсмотрел краем глаза, поглаживая дрожащую собачью голову.