По крайней мере, завтра будет что сдавать.
Я включила телефон и убедилась, что договор на связь тоже аннулирован. Нет сети.
Я зашла в альбом, чтобы удалить фотографии…
Но их не оказалось. Удалены.
Исчезли вообще все фотографии, а не только последние.
Растворились.
А раз аккаунт заблокирован, то и в облаке ничего не сохранилось.
Я села на кровать и закуталась в одеяло.
Новое правительство, новые меры. Пропавшие журналисты. Жестокий ответ на протесты. Виселица. А теперь и телефон вернулся, но без фотографий, которые показывали без прикрас жестокость полиции, армии и лордеров.
А по другую сторону Лукас со своим вопросом.
Все эти события сбивали меня с толку, но теперь все прояснилось. Больше не нужно проводить границы, решать, что хорошо, а что плохо. Я уже и так знаю.
В любом случае в этом деле с Лукасом нужно идти до конца. Кто-то – Коулсон? – брал мой телефон, видел фотографии, удалил их. Я уже завязла по уши.
Я взяла планшет. Разумеется, сим-карта уже не работает, но я могу использовать вай-фай.
Я пишу Лукасу всего одно-единственное слово.
Да.
15. Ава
Первым делом утром в понедельник проводится общешкольное собрание, обычно такое бывает только в начале и конце учебного года. В холле яблоку негде упасть.
Присутствуют здесь и правительственные агенты в серых костюмах, но они молчат. Говорит только директор, но она будто читает заготовленную речь, а я никогда прежде не видела, чтобы она так делала.
Она запинается – явно писала речь не сама. Наверное, ей передали уже заготовленные слова и велели прочитать перед всеми.
Она кратко изложила новые правила для учениц, не достигших шестнадцати лет, и рассказала о других изменениях, коснувшихся старшеклассниц, в том числе и меня. Сегодня нам выдадут новые удостоверения, которые придется постоянно носить на шее: красные достанутся тем, кто младше шестнадцати, а синие – тем, кто старше. Отличников, кому уже исполнилось восемнадцать, это не коснется.
Агенты в серых костюмах, кажется, вовсе не слушают. Изучающими взглядами они скользят по лицам собравшихся. То и дело один из них спрашивает что-то у заместителя директора, которая стоит неподалеку. Она отвечает, и он делает пометки. Как будто записывает имена.
В комнате набилось полно народу, но стоит тишина, только звучит голос директора. Раздается кашель, и он кажется оглушительным.
Наконец мы разбиваемся по классам и шеренгой тянемся к выходу. В дверях младшие сдают телефоны, их имена сверяют со списком, так что приходится ждать.
Сэм идет к выходу вместе со своими одногодками. Даже издалека я вижу – с ней что-то не так, будто она всю ночь не спала. Ее телефон забирают, отмечают в списке, и она скрывается за двустворчатыми дверями.
Нам не нужно сдавать телефоны, поэтому, когда доходит очередь, мы быстро выходим из зала, хотя все равно приходится растягиваться шеренгой и проходить мимо правительственных агентов. Они оценивающе разглядывают каждую ученицу, словно одним взглядом могут выявить опасного преступника – например, того, кто способен мыслить независимо. На всякий случай я заставляю себя опустить взгляд.
Позже нас группами заводят в зал, чтобы оформить новые пропуска. Для этого нужна не только фотография. У нас снимают отпечатки пальцев, сканируют сетчатку. А еще забирают слюну, наверное, для ДНК-теста. Сначала меня это приводит в ярость: какое право имеют они собирать обо мне, обо всех нас, такие данные? Но я тут же одергиваю себя. Не выделяйся из толпы.
Наконец я получаю новое удостоверение, все еще теплое после печати. На меня смотрит серьезная черноволосая девушка, и я с трудом узнаю ее – так повлияли на нее происходящие перемены. Удостоверение крепят на длинный голубой шнурок и вешают на шею.
После занятий у пансиона собралась толпа.
Девушку, которая вчера вечером собирала всех в общую комнату, забирают – агент в сером костюме тащит ее за руку. Она плачет.
– Что происходит? – спрашиваю я у других девочек.
Кто-то отвечает:
– Флик не сдала телефон, поэтому ее забирают.
– Почему не сдала? – спрашивают в толпе.
– Ее мама в больнице. Они целый день переписываются.
Миссис Морган, директор пансиона, подходит к агенту и что-то говорит, но расстояние скрадывает ее слова. Ее отталкивают. Флик, теперь я знаю ее имя, запихивают в машину. И увозят.
– Что с ней будет? – спрашивает кто-то.
Ответа нет. Никто не знает.
16. Сэм
Я все записываю. Как агенты в серых костюмах, те же, что присутствовали на собрании – лордеры, – утаскивают маленькую девочку от друзей. Грубо запихивают в машину. А я просто наблюдаю за всем в безопасности класса, прижав камеру к оконному стеклу. К горлу подкатывает тошнота.
Я прячу камеру. Девочка мне смутно знакома – она дружит с младшей сестренкой Энджи. Кажется, Флик как-то-там. Ей не больше тринадцати.
За что ее арестовали? Ведь это именно арест? Язык не поворачивается применить такое слово к маленькой девочке. «Арест» подразумевает соблюдение законных прав и процессуальных норм, но это, кажется, больше не действует.
Но что могла натворить тринадцатилетняя девочка?
Флик наверняка живет в пансионе, значит, Аве что-то известно.
Я открываю дверь и просовываю голову в щель. По лестнице спускается девочка.
– Не знаешь, где комната Авы Николлс? – спрашиваю я. В ответ непонимающий взгляд. – Высокая, темные волосы, шестой класс. Недавно въехала.
Она пожимает плечами.
– Шестиклассницы все на последнем этаже.
Я взбираюсь по лестнице на самый верх и стучу в пару дверей. Никто не отвечает, но в конце коридора раздаются приглушенные голоса, будто работает радио или телевизор. Я заглядываю в приоткрытую дверь. Это общая комната со стульями, диванами и включенным телевизором. Здесь никого, кроме Авы.
– Привет, – здороваюсь я.
Она оборачивается, и на лице проступает изумление.
– Привет, Сэм.
– Можно войти? – мне неловко, будто мы не виделись долгие годы, хотя прошло всего пару дней.
– Конечно. Прости, никак не могу оторваться, хотя крутят одно и то же. – Она выключает звук.
– Время идет, а чушь все та же.
Во взгляде мелькает усмешка.
– Точно. Почему решила зайти, Сэм?
– Просто так. – Она вскидывает бровь. – Ладно, хотела кое-что спросить.
Я пересекаю комнату и сажусь рядом с ней.
– Странно, – говорит Ава. – Раньше мы часто общались. Что случилось?
И вдруг я вспомнила свое решение: не стараться все время говорить и вести себя правильно. Сначала я собиралась поступать так только с папой, но сейчас мне хочется того же. Не нужно бояться произносить мысли вслух.
– Ты переехала, когда меня не было.
– Не моя идея.
– Есть еще кое-что. Я смотрела истории поисковика и увидела, что ты искала информацию обо мне и моей семье.
– Мне просто было любопытно. К тому же информация не секретная, все ее видят.
– Могла просто спросить.
– Могла. А ты бы ответила?
– Не знаю. Но хочется самой решать, что рассказывать.
– Я понимаю. Но ты ведь просила отца найти информацию о моей маме, не спросив меня?
Я помедлила, раздумывая. Ведь так и было, правда?
– Ты права. Извини.
– Все нормально. Я и сама хотела узнать. Но то, что случилось на днях у библиотеки, меня обидело: будто тебе хотелось поскорее от меня отделаться.
– Прости, пожалуйста, – говорю я и уже хочу добавить «все не так», но ведь это не совсем правда. Я ждала звонка от Лукаса, но мне было неловко отвечать при Аве.
Мы пристально заглядываем в глаза друг другу, но вдруг взгляд Авы смягчается.
– Мир рушится, не хватало еще терять друзей, как думаешь? – спрашивает она. – Забыли?
Она протягивает руку, и я пожимаю. Ее ладонь теплая, а пожатие крепкое. Она с улыбкой отстраняется, и я улыбаюсь в ответ, и внутри будто распускается узел.
– Мне тебя очень не хватало, Ава. Я хотела поговорить с тобой, когда вернулась, но ты уже переехала.
– Прости. Все решили за меня.
Все гораздо серьезнее, чем она думает. Стоит ли рассказывать?
– Как тут живется? Нормально?
Она пожимает плечами.
– Неплохо. Где бы я ни находилась, меня все равно будет беспокоить одно и то же.
– Твои родители.
Она кивает.
– До сих пор в голове не укладывается, что папа знал о маме и ничего мне не рассказал. Еще и мир вокруг явно сошел с ума.
– Слишком много потрясений сразу.
– Да. К тому же они взаимосвязаны.
– В каком смысле?
– Если бы папа был сейчас жив и я узнала о маме то, что он скрыл причины ее ухода, не рассказал о смерти и не отдал ни одного ее письма, я могла бы на него разозлиться. Мы бы поругались. И он бы объяснил свой поступок. Я безумно скучаю по нему, но в то же время и очень злюсь. Неправильно испытывать теперь такие чувства, но я ничего не могу с этим поделать.
Я беру ее за руку.
– Звучит ужасно.
– Так и есть. – Она искоса бросает на меня задумчивый взгляд. – Не обязательно понимать поступки человека, чтобы любить его. Наверное, иногда даже хорошие люди совершают плохие поступки. Можно не соглашаться с их решениями, но все равно любить.
Эти слова оседают внутри меня. Речь все еще про ее отца? Моего это тоже касается в последнее время.
А я о нем говорить не хочу. Во всяком случае, не сейчас, хотя, возможно, и вообще никогда, особенно потому, что, несмотря на жгучее желание, не могу рассказать Аве о Лукасе и #БЕДЕ. Этого делать нельзя. У Авы и так полно забот, к тому же что станет с ее стипендией, если кто-нибудь узнает, во что она ввязалась? Я не могу позволить ей так рисковать.
– Мне пора, – говорю я. – Нужно успеть до первого комендантского часа.
– Конечно.
Я поднимаюсь, но тут нащупываю камеру в кармане и вспоминаю, зачем вообще пришла.
– Ах да. Я хотела тебя кое о чем спросить. Недавно арестовали девочку, это была Флик? Не знаешь почему?