Но почему не поехали?
Разрозненные кусочки вдруг складывают в картину. Перед отъездом мамы я получила стипендию. Меня приняли в одну из лучших школ для девушек в Лондоне.
Они оба так мной гордились. Но я помню, что отреагировали они странно. Я была уверена, что по какой-то причине мне не позволят там учиться.
И тут я вспомнила. Я сказала, что умру, если не попаду туда. Правда? Я была ребенком – одиннадцать лет. И сейчас, когда я понимаю, как больна была мама тогда, меня начинает тошнить.
Безумие. Правда же? Я качаю головой. Мы не поехали с мамой, потому что мне предложили стипендию. Папа всегда убеждал меня хорошо учиться и добиться успеха, но все равно это кажется безумным.
Я внимательно перечитала все письма сначала. И все малозаметные детали встали на свои места. То, как папа говорил об этой дурацкой школе и возможностях, которые она передо мной открывала, как мама говорила, что они сделали верный выбор, что мне следовало туда идти.
Вот оно, да? Вот почему мы больше не виделись: чтобы я получила стипендию и поступила в эту школу. Я хотела сюда поступить, но никто не говорил мне, что на кону, – самое большое решение моей жизни приняли без меня.
Как они могли так поступить? Поставили мое образование выше, чем здоровье мамы?
Это переходит все границы.
Потом папа потерял работу в университете. Мы едва сводили концы с концами. Столько людей потеряли жилье, голодали – не только здесь, экономика обрушилась по всей Европе. Может быть, эта стипендия была единственным шансом, что я чего-то добьюсь в жизни.
Они поступили так ради меня, но, если бы спросили моего мнения, я бы отказалась. Я бы сказала, что нужно держаться вместе.
Что было бы, если бы мы переехали в Швецию?
Жили бы с мамой, когда она в этом так нуждалась. Держали бы ее за руку, когда она умирала.
Вскоре и Сэм умрет. Я и с ней не могу быть рядом, держать ее за руку.
Меня моментально охватывает глубочайшее отчаянье, и я даже плакать больше не могу.
Я понимаю, что не перестала дышать, только потому, что слышу собственное дыхание.
11. Сэм
Я лежу на узкой кровати в своей камере и таращусь в потолок. Свет погасят через час, и тогда наступит кромешная тьма. Узкая полоска света падает из крохотного окошка в двери. И все.
Кажется, я перестала бояться темноты. Она по-прежнему мне не нравится, но безотчетный страх исчез. Наверное, потому, что теперь я боюсь другого? Завтра я проснусь – если вообще засну – последний раз.
Это больно? Ты медленно задыхаешься или умираешь от внезапной боли, когда шея ломается? Может, все сразу.
– Завтра я умру, – шепчу я тишине, но сказанные вслух слова не становятся более реальными.
В коридоре раздаются шаги, и я бросаю взгляд на дверь. Рановато для обхода.
Шаги замирают у моей двери, и я сажусь. Я слышу, как поворачивается ключ в замке, и дверь открывается.
Возле надзирателя стоит Лукас.
От изумления я округляю глаза. Неужели папа выполнил мою последнюю просьбу?
– У вас десять минут, – говорит надзиратель и, толкнув Лукаса в спину, запирает за ним дверь.
Лукас бледный, с темными синяками под глазами, и он отчаянно избегает моего взгляда.
– Привет, – говорю я.
Он делает неуверенный шаг и, вытянув руки, падает на колени у кровати. Я не шевелюсь, и его руки виснут плетьми. Наконец он поднимает взгляд, в глазах блестят слезы.
– Сэм, мне так жаль. Все должно было кончиться не так.
– Виселица не входила в планы, да? – тишина затягивает. – Брось, вставай, – наконец говорю я. – Сядь рядом.
Он повинуется, и я чувствую, что он хочет обнять меня, и теперь, когда наши взгляды встретились, он не может отвести глаз, даже не моргает.
Но время идет.
– Лукас, я хочу кое-что знать.
– Спрашивай.
– Кензи правда был твоим другом?
Он удивленно округляет глаза – не верит, что мы обсуждаем подобное.
– Нет, вообще-то нет. Я его видел в школе, но…
– И все же ты сказал, что вы дружите. Это было частью плана, да? Зацепить меня. Втянуть.
– Я… да… это не моя идея. Это придумали Молли с Джуро. Когда узнали, что ты будешь на том ужине, куда и я пойду. Но я понятия не имел, что они в А2, клянусь.
– Но ты врал мне все это время.
– Я хотел рассказать тебе правду. Я собирался после забастовки. Я хотел и хочу быть с тобой, Сэм. Ты должна знать, как я за тебя волнуюсь. Мне жаль, прости.
Теперь он по-настоящему плачет, и я позволяю ему прижаться лбом к моему плечу и обхватить меня руками. Сначала я напрягаюсь, но потом вздыхаю и расслабляюсь.
Я знаю, что ему жаль. Знаю, что он не связан с А2. Но он искал моей дружбы и в то же время подставил меня, заманил в ловушку. Он врал и использовал меня, да? И когда понял, что у него ко мне чувства, все равно не признался. Собирался, но вряд ли признался бы.
А завтра мы оба умрем.
Мне больно. Я злюсь. Он втянул меня в это, не дал мне возможности ускользнуть, решил, где я буду стоять и что делать. Но, честно говоря, это ничего не изменило бы. Я по-прежнему уверена, что мы поступили правильно.
Я даже позволила ему поцеловать себя в тот день. Для меня это ничего не значило, не в том смысле, как он, наверное, думает. Я просто хотела проверить, что это такое. Целуя Лукаса, я поняла, почему ни он, ни другие мальчики мне не нравятся. Наверное, я тоже его немного использовала.
Я не стала рассказывать ему правду о своих чувствах. Но решила немного соврать.
– Тише, Лукас. Все хорошо. Я прощаю тебя.
12. Ава
Сегодня солнце встает так же, как в любой другой день, но это неправильно. Как оно смеет?
Я пробираюсь на места, оставленные для друзей и семьи, и с глубоким изумлением вижу Ники, братишку Лукаса. С ним женщина, друг семьи, к которой я отвела его в тот день. Наверное, она за ним присматривает с тех пор.
Я подхожу к ней.
– Вы не можете его увести?
– Нет. Лордеры хотят, чтобы он видел последствия, – ее лицо окаменело от злости, но она не смеет противиться.
Больше никто не смеет.
13. Сэм
Мой последний наряд. Интересно, мама будет смотреть? Одежда ужасная – бесформенные толстая рубашка и брюки.
Надеюсь, она не придет. Она плохо переносит все уродливое и неприятное. Как она справляется? Знает ли она, что отец не дал Армстронгу меня спасти? Сможет ли простить, если узнает?
Или она согласна с ним?
Руки сковывают за спиной.
Я заставляю себя идти, передвигать ноги.
Шаг… еще… третий…
С каждым шагом я расправляю плечи и глубже дышу.
Все чувства обостряются. Холодный воздух в легких, грубая ткань на коже, гулкое эхо шагов на плитках пола. И странный запах, который я силюсь узнать, – похоже на антисептик, и кажется исходит от надзирателя, который идет позади.
Двенадцать… тринадцать… четырнадцать.
Я не жалею о том, что сделала, ни о чем не жалею. Только жаль расставаться с мамой и даже с папой. Наверное, он считает, что поступает правильно, но на самом деле – нет, и все будет иметь для него неожиданные последствия.
Двадцать… двадцать один… двадцать два.
Прости, Ава. Не хочу покидать тебя. Будь сильной.
Я считаю шаги и держу в мыслях образ Авы – ее взгляд, который наконец-то разгадала. Вот что я хочу видеть, умирая.
14. Ава
Приехали родители Сэм. Они держатся обособленно, отгородившись правительственными агентами, лордерами, так что никому к ним не подобраться. Отец Сэм держится прямо и стоит неподвижно, поддерживая жену. На ней темные очки, и, хоть глаз не видно, все же складывается общее ощущение, что она не в порядке. Может, она приняла успокоительные, чтобы все это вынести?
На наших глаза выводят всех четверых – Лукаса, Дайшу, Сэм и Джуро.
Они по ту сторону поля, слишком далеко, чтобы разглядеть лица. Впервые закон о снижении возрастного порога для казни применяют на практике. Однако ввиду возраста преступников решили их не снимать близко, а друзей и родственников рассадить в отдалении. Как будто так все становится менее страшно.
Даже отсюда видно, что Дайша плачет. Ее ведут на виселицу, она не может или не хочет идти сама. Остальные трое идут сами, но Сэм не поднимает головы. Ноги у нее заплетаются, и она покачивается. Я ожидала от нее другого поведения, но откуда мне знать, что чувствуешь в подобной ситуации.
Все четверо поднимаются по ступеням, и теперь Дайша выпрямляется и умудряется стоять без поддержки. Затем они переходят на небольшие помосты.
Зачем я вообще пришла? Не знаю, хорошо ли наблюдать за этим, но я должна быть здесь ради Сэм. В последние минут ее жизни. Не уверена, что она сейчас осознает окружающий мир, но если она посмотрит сюда, то увидит меня, узнает, что я стою тут, и будет знать, что я пришла.
Но она не поднимает головы.
На шеи вешают веревки.
Открывают люки.
Они падают и дергаются. И я тоже задыхаюсь, будто и мне обмотали веревкой шею, и не могу вдохнуть, пока все не закончится.
Они долго не затихают. И теперь кажутся не настоящими – просто куклы, которых лордеры подвесили на веревочки. Куда делись молодые люди, полные жизни и сил, открытые для возможностей и риска, готовые изменить все, сделать мир лучше? Вместо них висят четыре бесформенные фигуры, неподвижные и безжизненные. И теперь не ясно, какими они были при жизни и как оказались здесь. Их судили в глубокой тайне, так что мы никогда не узнаем правды. С такого расстояния их даже не узнать.
Раздается отчаянный, полный боли, почти животный вопль – это кричит все громче и громче Ники. Кто додумался его привести сюда? И я вдруг встрепенулась и наконец оторвала взгляд от зрелища, которое навсегда въелось в память. Я подошла к Ники и попыталась обнять, но он оттолкнул меня.
– Они заплатят! Клянусь! Я заставлю их поплатиться! – кричит он с неподдельной яростью, на какую только способен пятилетний ребенок.