Смело наступай с оружием в руках, забудь о сострадании, освободи женщин, детей и матерей, томящихся в немецкой кабале. Стон миллионов доносится до тебя, народы Европы ждут своих единственных освободителей от произвола и смерти!»
На обращение Жукова Гитлер ответил своим последним приказом:
«В последний раз еврейско-большевистский заклятый враг приступил к массированной атаке. Он пытается разгромить Германию и истребить наш народ. Мы предвидели этот удар. И на этот раз большевизм ждет обычная судьба азиатов, то есть он истечет кровью на подступах к столице Германского рейха. Тот, кто в этот тяжелый момент не исполняет свой долг, действует как предатель своего народа. Следите, прежде всего, за немногими офицерами-предателями, Берлин останется немецким!»
Красная армия двумя фронтовыми потоками 1-го БФ и 1-го УФ, преодолевая упорное сопротивление собранного под страхом казни местного населения, медленно продвигалась к центру Берлина.
Очевидец тех событий Вернер Хаупт утверждал, что весь день 17 апреля непрерывно продолжалось сражение, исход которого склонялся то в одну, то в другую сторону. Советское командование черпало все новые резервы из неиссякаемого запаса живой силы и техники и одну за другой вводило в бой свежие дивизии. А на немецкой стороне положение ухудшалось с каждым часом.
101-й армейский корпус уже не мог удерживать тыловой рубеж южнее Врицена и начал отход. Советские танковые соединения воспользовались благоприятным моментом: прорвали оборону корпуса и отсекли ожесточенно обороняющиеся дивизии и полки друг от друга.
Надо отметить, что в этих дивизиях сражались, кроме наскоро отмобилизованных подростков и стариков, опытные фронтовики и главным образом эсэсовцы. Произошла высокая концентрация немецких войск, стекшихся к Берлину с Западного фронта и других участков обороны отступающего вермахта.
Командующий обороной и последний комендант Берлина генерал артиллерии германской армии Гельмут Вейд-линг в это время на своем КП принимал высокого гостя — рейхсюгендфюрера, руководителя немецкой молодежной организации гитлерюгенд, рейхсляйтера Артура Аксмана, потерявшего правую руку на Восточном фронте.
Генерал Вейдлинг попытался убедить рейхсюгендфюрера в том, что посылка 16-летних юношей на борьбу с русскими танками является чистым безумием… Взволнованная речь Вейдлинга продолжалась несколько минут. Никто из офицеров штаба и не предполагал, что суровый и часто бывавший резким генерал способен произносить такие умоляющие слова.
Аксман обещал отозвать приказ о вводе в бой подразделений гитлерюгенда. Но потом забыл или ему не разрешил сделать этот благородный жест то мечущийся, то находящий в глубоком ступоре Гитлер.
Группу армий «Висла», созданную для обороны Берлина еще 24 января 1945-го на основе ликвидированного штаба группы армий «Верхний Рейн» и руководимую Гиммлером, возглавил генерал-полковник Хейнрици. Видимо, фюрер понял, что рейхсминистр никудышный командующий — он палач, специалист по репрессиям и казням. Гитлер в бреду назвал Берлин «крепостью», которая во главе с Хейнрици позволит чуть ли не начать мощное контрнаступление вермахта, отбросит русских и погонит их снова на восток. Но это была уже крепость без крепостных стен, а его мысли — сплошная ахинея.
19 апреля в столице рейха прозвучала первая танковая тревога, окончательно изменившая жизнь горожан. Они были вынуждены выживать при дневном весеннем и ласковом солнце в сумраке подвалов, бункеров, станций метро и кольцевой железной дороги. Такую жизнь им подарил герр Гитлер, которого наши воины окрестили обращением, поменяв первую букву «г» на «х». Проклинали его и берлинцы.
Свой день рождения 20 апреля 1945 года Гитлер отметил под землей — в фюрербункере, о чем будет рассказано ниже. Именно здесь Ева Браун веселилась под музыку кем-то принесенного старого граммофона. Пили шампанское. Ей хотелось танцевать! Все равно с кем, она по-цыгански увлекала гостей в отчаянный вихрь, как человек, чувствующий дыхание смерти.
22 апреля фюрер приказал политическому и военному руководству рейха явиться в 15.00 в подземную рейхсканцелярию для обсуждения положения на фронте. Генералы Йодль и Кребс, ставший начальником генштаба сухопутных сил (ГШСС), начали обсуждение со своих докладов по обстановке.
Со слов Вернера Хаупта, оба старались завуалировать серьезность положения, чтобы не раздражать Гитлера, который в последние дни находился в состоянии нервного напряжения, и не вызвать у него очередной припадок бешенства. Сам Гитлер не слушал доклады начальников штабов — оперативного руководства ОКВ и начальника ГШСС, его мысли витали где-то далеко. Неожиданно он прервал Йодля и закричал на него:
— Прекратите, я не хочу слушать сообщения о всяких пустяках! Доложите, как обстоят дело с Берлином! Где Штайнер? Где 12-я и 9-я армии?
Генерал-полковник остановился и поглядел в сторону Кейтеля, Кребса, Бормана и других приглашенных, словно ища у них поддержки.
— Ну, давайте, давайте! Вы скоро? — прервал Гитлер гнетущую тишину.
— Мой фюрер, обергруппеннфюрер СС Штайнер со своей армейской группой вообще не смог выступить на помощь защитникам. 12-я армия не смогла оторваться от американцев, чтобы направится к Берлину. 9-ю армию окружили Советы.
— Стойте, прекратите нести мне глупости, — в ярости, весь покрасневший закричал Гитлер и затопал ногами. — Всех, кроме Бормана, Бургдорфа, Кейтеля, Йодля и Кребса, прошу покинуть помещение.
Лицо фюрера побурело. Голос звучал устало. Глаза оказались на выкате. На уголках рта показались сгустки белого налета от пены.
— Я проиграл. Мою идею предали. Я не отправлюсь на юг. Я останусь в Берлине и покончу с собой, как только русские окажутся здесь. Все кончено!.. Сообщите берлинцам, что я связываю свою судьбу с их судьбами. Я не покину Берлин и буду бороться до последнего вздоха и погибну вместе с «крепостью Берлин».
Это чудовище играло на чувстве «порохового патриотизма», который у многих здравомыслящих немцев уже давно сгорел. Столица Германского рейха стала районом военных действий в тот момент, когда война была уже проиграна.
Слово Траудль Юнге:
«Гитлер в нашем узком кругу не касался войны и политики, но все равно проскальзывали высказывания о том, какие тяжелые заботы гнетут его. В такие моменты он больше обращался сам к себе, чем к нам, На лице у него сохранилось ожесточенно-раздражительное и суровое выражение, вызванное предшествующим обсуждением положения на фронте.
— С неспособными генералами нельзя вести войну, я должен брать пример со Сталина, он беспощадно проводит чистку в армии.
А потом, будто только теперь осознал, что мы, женщины, плохо разбираемся, да и не должны разбираться в подобных вещах, отвлекся от своих мрачных мыслей и превратился в любезного кавалера».
У него были приливы и отливы в настроении, но эмоции никогда не покидали его. А еще, говорят, он почитал «Карманное богословие» яростного критика христианства и атеиста Поля Гольбаха.
Он ни в коей мере не был связан с церковью и считал христианские религии отжившими лицемерными организациями — ловцами человеческих душ. Религией для него являлись законы природы. С ними лучше соотносился его догмат о силе, чем с христианским учением о любви к ближнему и врагу. Многие верили его словам, которыми он зомбировал толпы германцев, и только некоторые понимали, какую опасность таит в себе сила человека, способного благодаря своему ораторскому дару, силе внушения увлечь за собой людей, подавив их собственную волю и собственные убеждения.
Город стоял полуразрушенный сериями налетов дальней авиации союзников. Его центр еще не обстреливался из больших калибров советских орудий и танки прямой наводкой не били по домам с засевшими гранатометчиками и снайперами. Многие немцы вспоминали хвастливое заявление Геринга несколько лет назад:
«Провалится мне на этом месте. Я не я, если хоть один вражеский самолет появится над Берлином».
Но сирены начали завывать не только над Берлином, а по всему рейху. А в это время на стенах уцелевших домов и заборах подростки из фольксштурма и гитлерюгенда, расклеивали плакаты с новым приказом:
«Города, расположенные на пересечении важных дорог… должны обороняться и удерживаться до последнего, не считаясь с обещаниями и угрозами, которые передаются через парламентеров или вражескими радиостанциями.
За исполнение этого приказа несут ответственность лично военные коменданты, назначенные в каждом городе. Если же они действуют вразрез с солдатским долгом и полученным заданием, то тогда они приговариваются к смерти, так же, как и все гражданские должностные лица, которые попытаются склонить военного коменданта к измене своему долгу или даже попытаются помешать ему исполнять свои обязанности.
Решение об отказе от обороны городов принимает исключительно Верховное главнокомандование вооруженных сил.
Кейтель, Гиммлер, Борман».
Еще до этого приказа вначале 1945-го в Берлине можно было видеть жуткие «новогодние игрушки» — повешенных за предательство. Вешали без разбора по доносам в гестапо гражданских и военных. Они висели на осветительных столбах, а часто на деревьях. Но уже в конце апреля Гитлеру и его последователям было совершенно ясно, что война проиграна.
Летучие военно-полевые суды и прочие «соотечественники» из СС, которые все еще верили в окончательную победу, когда даже фюрер понимал провал своей авантюры, присвоили себе право играть роль палачей. О жертвах внутренних оккупантов берлинцы помнят. Один из столбов они отметили мемориальной пластиной, на которой надпись:
«На этом месте 24 апреля 1945 года озверевшими нацистскими бестиями был повешен немецкий солдат, который не пожелал участвовать в бессмысленной, безумной войне».
Царила ужасная неразбериха в системе обороны города.
Слово Вернеру Хаупту: