Элли вздрогнула, когда я упомянул о смерти Джио и о своей возможной участи. Но, не заостряя на этом внимания, спросила:
– А Ремо знает, что ты уже вышел из тюрьмы? Он в курсе, что ты в Сиэтле? – Ее голос звучал все пронзительней.
Я пожал плечами.
– Сейчас уже, без сомнения, знает. Некоторых охранников легко подкупить. Кто-нибудь явно послал ему весточку.
– Тогда ты должен кому-то рассказать! – Она уже наполовину кричала, лицо ее побледнело, на нем отразилась паника. – Полиции, кому-нибудь.
Я обхватил лицо Элли ладонями, пытаясь ее успокоить.
– У него нет денег, чтобы добраться сюда. Его разыскивают федералы. Он не осмелится рискнуть. Он не знает, где конкретно я нахожусь в Сиэтле. И уж точно ему не известно о выставке… Эльпидио и всем прочем с этим связанном.
– Господи, Аксель… – надтреснуто проговорила Элли. – Я… так боюсь за тебя…
От боли, прозвучавшей в ее голосе, внутри все скрутило.
– Не нужно. На мою долю выпадало дерьмо и похуже. Люди годами хотели моей смерти. Я очень хорошо научился уклоняться от пуль. – Я пытался говорить шутливым тоном, но Элли не попалась на уловку.
Взяв бутылку с виски, я сунул ее в руки девушки.
– Тебе лучше выпить.
Элли послушно опрокинула в себя большую порцию янтарной жидкости. Но когда опустила бутылку, на лице ее по-прежнему читалось беспокойство.
– Мать твою, Элли, – проговорил я и, взяв ее за руки, притянул ближе, уложил рядом с собой и впился губами в губы. Через несколько мгновений она расслабилась, и я отстранился.
– Не стоит слишком много об этом думать.
В глазах ее появились слезы. Элли пропустила пальцы сквозь длинные пряди волос, упавшие мне на лицо.
– У тебя не бывает передышки? Кажется, тебя всегда что-то преследует.
Печаль, прозвучавшая в ее голосе, глубоко ранила меня. Проглотив застрявший в горле комок, я произнес:
– Я сам все это сотворил, carina. Я вызвал войну, а это лишь последствия. Моя карма.
– Ты достоин лучшего, – прошептала она. Я читал по лицу Элли, как сильно она сама в это верила. И понятия не имел, чем заслужил эту девушку.
Осознав сказанные ею слова, я закрыл глаза.
– Я получил больше, чем заслуживаю. Один брат женат на цыпочке, которую любит больше жизни. И он играет в НФЛ. Другой тоже скоро туда попадет. У меня есть женщина, которая, черт возьми, хочет быть со мной, хотя я никогда не смогу понять почему. И я зарабатываю на жизнь, занимаясь любимым делом. Что еще я могу желать?
– Чтобы люди доверяли тебе. И братья узнали, что ты скульптор, и вновь приняли тебя… Чтобы ты жил в мире с самим собой и был счастлив.
Судорожно вздохнув, я проговорил:
– Не уверен, что это вообще когда-либо произойдет. А если и не сбудется, ничего страшного. Я и так получил больше, чем многие люди.
Я видел, что Элли намеревалась сказать что-то еще, но мне и в самом деле больше не хотелось обсуждать это дерьмо. Она прочитала все на моем лице.
– Ложись рядом со мной, – раздраженно вздохнув, произнесла она.
Я устроился слева от нее и чуть усмехнулся, когда она прижалась ко мне и обвила мою руку вокруг своих плеч.
– Безумная ночь, правда? – проговорила она, проводя пальцем по четкам, вытатуированным у меня на груди.
– Можно и так сказать.
– Они придут в себя, – продолжила она и, казалось, просто излучала позитивный настрой.
Я промолчал. Я был в этом не столь убежден.
– Аксель? – тихо произнесла Элли.
– М-м-м?
– А теперь ты расскажешь, как начал создавать скульптуры? Ну, когда находился в тюрьме. Мне бы хотелось побольше услышать о твоей творческой стороне.
Я вспомнил тот первый день, когда вошел в тюремный класс, и в груди потеплело. Какой-то парень учил нас искусству. Начальник тюрьмы и государство надеялись, черт возьми, что это поможет нам справиться со злостью.
Элли подвинулась в моих объятиях и оперлась подбородком на кулак, лежащий у меня на груди. В глазах ее отразилось волнение и предвкушение. Я собирался рассказать ей о своем искусстве. Наконец-то я смог заговорить об этом. Я уже давно не видел у Элли подобного взгляда. Когда я был для нее просто Эльпидио, она всегда на меня так смотрела. Но теперь девушка узнала, что я Аксель, и большую часть времени казалась обеспокоенной или, хуже того, грустила.
– Ты и правда хочешь знать всю эту скукоту? – спросил я.
Элли кивнула.
– Когда речь идет о твоих скульптурах, это вовсе не скучно. Для меня всегда самое интересное – узнать, как творец начинал свой путь. И нашел искру, давшую волю его страсти.
– Ну ладно, – шутливо произнес я, будто бы разговаривал с ненормальной.
Рассмеявшись, Элли ткнула меня локтем.
– Знаю, что я чокнутая, но все равно хочу знать.
Она потянулась свободной рукой к моей ладони, небрежно лежавшей на животе. И переплела свои пальцы с моими. Когда я взглянул на нее, Элли широко улыбнулась.
– Как я начал… – проговорил я и, сделав глубокий вдох, принялся рассказывать. – Меня только что ранили ножом, и я лежал в лазарете, приходя в себя. – Вспомнив об этом, я покачал головой. – Черт, казалось, я провел там целую вечность. Толпы охранников и психологов приходили днем и ночью, пытаясь заставить меня говорить, выдать прежнюю банду, но я молчал. Первое правило выживания в подобном месте – держать чертов рот на замке. Так я и сделал. Я ни с кем не разговаривал, все время оставаясь наедине со своими мыслями. И когда я лежал так, будучи не в состоянии двигаться, в голову лезло всякое дерьмо. Ну, вроде того, что я сделал в своей жизни. Я вспоминал все ошибки, несколько верных поступков… и свою семью. То, как я поступил с теми троими, единственными, кому когда-либо было на меня не наплевать, невзирая ни на что. И чем больше я думал о своем прошлом, тем сильнее меня захлестывало чувство вины, начиная разрывать на части.
Как бы ободряя, Элли сжала мне руку. Я продолжил.
– Наверное, я не смог справиться с тем, что увидел чертов свет. Впервые в жизни мне пришлось лежать и думать. Когда постоянно двигаешься, очень легко не испытывать чувства вины за сделанный выбор. Ты постоянно куда-то спешишь, торгуешь дурью, ну, все как обычно.
При этих словах Элли криво усмехнулась. Она казалась мне чертовски совершенной. Положив голову на кулак, она открыто смотрела на меня, принимая все, что я говорил. Девушка походила на мечту, ставшую явью.
– Продолжай, – настаивала она, и я, подняв наши соединенные руки, поцеловал ее нежную кожу.
Глядя на ее пальцы, я продолжил:
– Чем больше я думал обо всем, что сделал, тем больше злился. По-настоящему, Элли. Я не мог совладать с воспоминаниями. Они вызывали у меня ночные кошмары, которые остались и по сей день. Чувство вины было невыносимо. Когда физически мне стало лучше, одна из медсестер, которая очень хорошо ко мне относилась, спросила меня о татуировках. Она интересовалась, кто их придумал, и я сказал ей, что сам.
Элли пробежалась взглядом по моим татуировкам, а потом посмотрела мне прямо в глаза.
– Ты сам все это придумал?
Я кивнул, и Элли изумленно открыла рот.
– Они такие красивые, замысловатые.
Я почувствовал, как от ее похвалы вспыхнули щеки.
– И те, что на Остине, по большей части придумал я.
Элли покачала головой и улыбнулась.
– Значит, ты умеешь рисовать?
Я снова пожал плечами, и Элли, наклонившись, поцеловала меня в губы, а потом прошептала:
– Ты изумляешь меня. Каждый день я нахожу в тебе что-то новое.
Отстранившись, она снова заняла свое место, положив голову на сжатый кулак. Темные волосы, теперь перекинутые набок, спадали на плечо. Это был он. Тот самый образ. Элли в самом лучшем своем виде.
– Аксель, ты сказал, что медсестра говорила с тобой о татуировках?
Вернувшись в настоящий момент, я проговорил:
– Да… э-э… верно. Медсестра узнала, что я умею рисовать. Она рассказала врачам, психиатру, и они тут же записали меня на занятия по искусству. Сначала я разозлился. Я изучал экономику, и у меня получалось. Ост этим гордился, поэтому мне не хотелось ее бросать. Но с самого первого дня в этом классе что-то внутри меня просто щелкнуло. – Я уставился на висящие на стене инструменты. – Всю свою жизнь я был слишком занят продажей наркотиков и работой на банду, и даже не пытался выяснить, в чем могу преуспеть. Проведя десять секунд в этой комнате, я понял, что нашел свое занятие.
– Удивительно… – вздохнула Элли. – Скрытое благословение.
– Да… Я начал рисовать все, что мог. У меня хорошо получались наброски, но живопись мне не давалась. Но когда учитель, парень по имени Дэрил, принес глину, мы с ней отлично подошли друг другу. Вскоре я уже лепил скульптуры из глины, изливая в них всю свою злость. – Я рассмеялся, вспомнив выражение лица Дэрила, когда закончил свою первую работу. – Дэрил все больше и больше возился со мной, и несколько месяцев спустя спросил начальника тюрьмы, может ли он учить меня ваять из мрамора. На самом деле, меня это вовсе не интересовало. Но однажды он принес мне книгу с мраморными статуями. Я открыл ее на первой попавшейся странице. И в глаза мне сразу бросилась работа Антонио Кановы39…
– «Психея, оживленная поцелуем Амура», – перебила Элли, лицо ее оживилось, на щеках появился румянец.
– Да, – согласился я, а потом нахмурился. – Она тебе тоже нравится?
В ее темных глазах вспыхнуло волнение.
– Это для меня вторая любимая мраморная скульптура всех времен.
Элли покраснела от смущения, и я сузил глаза. Мне стало любопытно, какая же самая любимая, но что-то внутри удержало меня от вопроса.
– В любом случае, когда я увидел эту скульптуру, то посмотрел и на скульптора. На итальянца, работавшего с каррарским мрамором.
Я опустил взгляд. И внимание привлекли татуировки на руке – итальянский флаг и флорентийская геральдическая лилия.
Когда я разглядывал зелено-бело-красные полосы, по венам струилась гордость. Я испытал то же чувство, когда понял, что мужчина, изваявший ту скульптуру, тоже был итальянцем.