– Когда я смотрел на эту скульптуру, то чувствовал связь со своим наследием. А, кроме того, понял все, что скульптор хотел изобразить в своей работе. Я ни хрена не знал об истории Амура и Психеи, но по одной лишь этой скульптуре понял, что они любят друг друга… безрассудно. Я так много получил от этой статуи. Я сказал Дэрилу, что хочу попробовать, и ушел оттуда. В течение следующего года у меня было множество неудач. Дэрил хотел, чтобы я использовал современные инструменты, но я отказался. Я стал одержим Антонио Кановой, поэтому настоял, что буду работать тем же, чем и он. – Я фыркнул. – Оказывается, я не ошибся. Это дало мне преимущество, уникальность по сравнению с другими современными скульпторами.
– Но как вышло, что твои работы заметили? – спросила явно пораженная Элли. В ее улыбке ясно ощущалась любовь к подобной форме искусства.
– У Дэрила был друг, который знал Вина Галанти. И поэтому он сфотографировал мои скульптуры и отправил снимки другу, а тот переслал их Вину. Вскоре пришел запрос на посещение от Вина, вот и все. Он стал моим наставником, забрал скульптуры из тюрьмы и хранил их в своей студии в Нью-Йорке… а потом мне сообщили, что он выставил одну из них в музее «Метрополитен». Я просто взбесился. Мне никогда не хотелось показывать свои работы. Они были лишь моими. Моей виной, прошлой жизнью, всем.
– Но Вин все равно это сделал, – проговорила Элли.
Я покачал головой.
– Да, этот ублюдок поступил по-своему. И после этого все изменилось. Люди знали, кто я. По крайней мере, узнавали работу «Эльпидио». Само это имя внезапно стало известно в мире искусства.
– А Эльпидио? – спросила Элли. – Он был твоим…
– Nonno40… Маминым отцом. Я никогда его не видел, но…
И, как всегда, при мысли о маме все внутренности пронзило, словно кинжалом. Я с трудом сдерживался, вспоминая все то дерьмо, что окружало женщину, больше всего на свете желавшую, чтобы я преуспел в жизни. Но вместо этого все мои начинания вновь и вновь оканчивались провалом… Ее сын оказался просто эпическим неудачником.
– Querido? Ты в порядке? – мягко спросила Элли. В ее теплом взгляде светилось понимание. Она знала, о ком я думал. Но я все еще не мог говорить об этом… даже с Элли.
Не сейчас.
– Моя… мама все время рассказывала о Nonno. Она любила его. И говорила, что он хороший трудолюбивый человек. Я использовал итальянскую технику и каррарский мрамор, так что его имя казалось подходящим. А именем моего отца, черт побери, можно было лишь проклинать.
– Эльпидио… Оно и в самом деле отлично подходит, – пробормотала Элли. Я вдруг заметил, что теперь девушка смотрела на меня иначе.
Я откинул голову назад и спросил:
– Что?
Элли переползла через меня и уткнулась головой мне в шею. Она выглядела так, будто хотела что-то сказать, но почему-то сдерживалась.
– Ты стоишь намного больше, чем считают окружающие. И тебе следует гораздо сильнее верить в себя.
Я ничего не сказал; мы так и лежали молча. Через какое-то время я решил, что Элли заснула, но она вдруг проговорила:
– Я приложу все усилия, чтобы убедить твоих братьев увидеть, каким ты теперь стал.
Я застыл.
– Я не хочу, чтобы они знали о моих скульптурах.
Элли вздохнула.
– Знаю. Я не стану притворяться, что понимаю причины, но соглашусь… неохотно. Но остальное я все же попробую.
Услышав ее слова, я почувствовал, что сердце вот-вот разорвется в груди. Запищал мобильник Элли. В мгновение ока она вскочила с кровати и метнулась в другой конец комнаты.
Элли взглянула на экран, и на лице ее отразилось облегчение.
– Хорошие новости? – спросил я.
– Это Роум. С Молли все будет в порядке. Пару месяцев ей придется несладко, но сейчас все хорошо.
Элли вернулась к кровати и села на край матраса. Взглянув на меня, она проговорила:
– Я устала, но в то же время не думаю, что смогу заснуть.
– Тогда у меня есть идея, – произнес я, и в темных глазах Элли вспыхнуло пламя.
– Да?
Она повернулась, а потом переползла через меня и коснулась губами губ. Когда поцелуй закончился, я обхватил ладонями ее лицо и прошептал:
– Сыграй для меня.
Элли удивленно отпрянула.
– Что?
Ощущая себя чертовым слабаком, я проговорил:
– Поиграй на рояле… для меня.
Удивление на лице Элли сменилось смущением, а потом я увидел сомнение.
– Хочешь, чтобы я сыграла тебе на рояле?
Я лишь коротко кивнул. Элли бросила взгляд на рояль, потом снова на меня.
– Что именно тебе сыграть?
– То, что играла прежде… «Kiss the Rain».
Она улыбнулась, и все мое смущение исчезло.
– Ты помнишь название? – проговорила она.
Я притянул ее лицо к себе, покрывая поцелуями щеки и шею, и прошептал:
– Я все помню. Каждую гребаную мелочь, случившуюся той ночью. Без исключения…
Безмерно удивив, Элли обвила руками мою шею и сжала меня в самых крепких объятиях на свете… И мне вовсе не хотелось ее отпускать.
Отстранившись, Элли проговорила:
– Вы в каждой частичке моего сердца, мистер Карилло, в каждой клеточке… – А потом резко поднялась с кровати, а я остался лежать там, как дурак, от потрясения потеряв дар речи.
«Что она имела в виду… Что я проник в ее сердце?»
Но я не успел это обдумать. Я услышал, что Элли села за рояль и, как в прошлый раз, проверила звучание клавиш. Она так и осталась обнаженной, загорелая кожа раскраснелась, а темные волосы ниспадали до талии.
Закрыв глаза, Элли положила руки на клавиши. И вступительные аккорды мелодии словно стрелой пронзили мне сердце. В мыслях возник образ моей женщины. Она нежно улыбалась, упершись подбородком в кулак, и глядела на меня большими карими глазами, как никто никогда не смотрел прежде.
Я просто жаждал начать творить.
Сердце бешено колотилось, ожидая, когда я сделаю набросок.
Когда Элли закрыла глаза, а на губах ее расплылась счастливая улыбка, я взял с прикроватного столика блокнот и карандаш…
И начал рисовать… очертания единственной скульптуры, на которую никогда не устану смотреть.
_______________________________
38 - Мой Бог (исп.).
39 - Антонио Канова – итальянский скульптор, один из наиболее значительных представителей неоклассицизма в западноевропейской скульптуре. Крупные собрания Кановы находятся в парижском Лувре и в петербургском Эрмитаже.
40 - Дедушка (ит.).
Глава 18. Элли
– Вот и все, ребята. Осталось лишь доделать информационные таблички и договориться с уборщиками, чтобы те полировали галерею до тех пор, пока она, черт возьми, почти не засияет!
Я стояла в центре художественной галереи в окружении своей команды. И с комом в горле смотрела на законченную выставку… Она выглядела просто потрясающе.
Скульптуры Акселя изысканно располагались на открытом белом пространстве. Они все стояли на разной высоте, и каждая работа прекрасно подсвечивалась цветными огнями или оттенялась неброским задним фоном. Это было путешествие. Путь, проложенный сквозь смесь мучительных эмоций скульптора… которому еще предстояло увидеть эту красоту… лицезреть свои душераздирающие творения, выставленные на всеобщее обозрение.
Команда сгрудилась вокруг меня, и раздались тихие аплодисменты. Мы все поздравляли друг друга с успешно выполненной работой. Но сзади вдруг раздался еще более громкий хлопок. Когда мы обернулись, из-за черных штор вышел Вин Галанти. По лицу его стекали слезы.
Он вернулся из Нью-Йорка как раз вовремя, чтобы попасть на открытие выставки, которое состоится всего через несколько дней.
– Вин! – позвала я, когда он проталкивался сквозь расходившуюся толпу.
Он тут же поспешил ко мне, прижав руку к сердцу.
– Мисс Лусия… У меня просто нет слов… – проговорил он, и в голосе его отчетливо прозвучало благоговение. А потом по лицу расплылась широкая улыбка.
– Я тоже очень довольна. Это моя лучшая работа.
Вин посмотрел на меня, во взгляде его светлых глаз читалась доброта.
– Эльпидио?
При мысли об Акселе я вспыхнула и ответила:
– Мне бы хотелось показать ему выставку сегодня вечером.
Вин мило улыбнулся. И я поняла, что он знал о нашем романе. Интересно, ему сказал Аксель?
– Может, он наконец-то прозреет, а? И поймет, что стоит всех этих усилий, – с надеждой произнес он.
Я глубоко вздохнула, молча разделяя надежду Вина.
Возможно, увидев все свои работы, выставленные в прекрасном оформлении, он сможет признаться братьям в том, что сделал… во всем…
Взглянув на часы на стене, я повернулась к Вину.
– Мне пора, Вин. Увидимся через пару дней на открытии?
Вин похлопал меня по руке, но ничего не сказал, слишком поглощенный выставкой. Он ушел вперед, но потом вдруг оглянулся и с нежностью в голосе произнес:
– С того самого момента, как мне прислали фотографию его скульптуры ангела, я знал, что он особенный. Не просто член банды, отбывающий срок. – Я увидела, как заблестели глаза Вина, и на меня нахлынули эмоции. – Когда я встретился с ним, он казался таким замкнутым, сломленным и обозленным на весь мир. Его скульптуры вызывали раздирающую сердце печаль… Но человек, которого я видел сегодня утром, изменился. Он вырезал мраморную скульптуру возле моей студии с видом на залив, и, я бы сказал, выглядел вполне мирным… возможно, даже счастливым.
Вин улыбнулся мне, давая понять, что знает: Аксель в эмоциональном плане изменился из-за меня… И я ощутила, как к горлу подступил ком.
– Вы видели, что он вырезал? Он отказывается мне говорить. Прячет работу под замком за пределами студии, да еще накрывает брезентом, так что я даже украдкой не могу на нее взглянуть, – проговорила я.
По лицу Вина расплылась широкая улыбка.
– Я видел… Но на устах моих печать молчания.
Я застонала от разочарования и, помахав Вину, схватила сумочку и выбежала за дверь.
Я добралась до студии Акселя в рекордно короткое время.