Я НЕ ЗНАЛ, УПАЛИ ЛИ ОНИ ТУДА РАНЬШЕ, ИЛИ ДЕД СМАХНУЛ ИХ НА ПОЛ, ЧТОБЫ Я ИХ НЕ ВИДЕЛ, НО ИМЕННО В ТОТ МОМЕНТ Я НАЧАЛ ПОНИМАТЬ, КАКИМИ ЖЕ БЕДНЫМИ БЫЛИ Я И МОЯ СЕМЬЯ.
Это был конец моей голубиной игры.
Я ходил в школу на Юта-стрит, и местные мальчишки, узнав, что мы живем в убогих лачугах для бездомных, объявили меня мусором. Они поджидали меня у ряда мусорных баков, располагавшегося неподалеку от нашей лачужки, и в подтверждение назначенного мне статуса кидались в меня мусором, когда я пробегал мимо. Особенно им нравилось бросать в меня арбузными корками:
они летели далеко и имели весьма ощутимый вес при попадании. Арбузы были дешевыми, и поэтому в мусорных баках их было очень много. Я приходил домой весь в пыли и грязи, липкий от арбузного сока и обсыпанный черными семечками. Я пытался объяснить матери, что происходит, но она мне не верила и говорила, что я обыкновенный неряха.
И вот однажды я сказал кое-кому из ребят в школе, что моих родителей не будет днем дома и мне придется подождать их на крыльце у закрытой двери. Эта новость быстро облетела всю школу и, конечно же, дошла и до «Группы физического воздействия», которая сразу же после звонка об окончании уроков помчалась в сторону мусорных баков, чтобы загрузиться арбузными корками.
Я дошел до места, где, по моим расчетам, они должны были увидеть меня, а потом принялся бежать. Они рванули за мной, на бегу бросая арбузные корки и снова подбирая те, что упали, чтобы опять метнуть их в меня. Добежав до нашей лачуги, я быстро запрыгнул внутрь и закрыл дверь, а потом, выждав пару секунд, снова отворил дверь и выглянул на улицу. Арбузные корки одна за другой полетели в мою сторону. Я снова быстро захлопнул дверь.
Как я и надеялся, на шум выбежала мать.
– Что происходит? – спросила она.
– Посмотри сама, – ответил я.
Когда мать открыла дверь, на нее обрушился целый шквал арбузных корок, которых хватило бы, чтобы заполнить двадцатилитровый бак для мусора. Нападавшие успели обстрелять мою мать с головы до ног, пока не поняли, что имеют дело со взрослым человеком. Испугавшись, они тут же бросились прочь, подгоняемые криками и бранью моей матери, устремившейся в погоню.
Учитывая все обстоятельства, это был чудесный денек.
Когда мой отец нашел работу слесаря по листовому металлу в гараже, мы наконец-то смогли переехать с Кларенс-стрит, но новый дом был немногим лучше.
Он стоял на Грейп-стрит в Уоттс-Дистрикт, одном из самых опасных районов города. Я ходил в католическую школу святого Алоизия на Ист-Надо-стрит, и это была уже третья моя школа за три года.
В феврале 1961 года родилась моя младшая сестра Эвелин Лоррейн, и у матери началась очередная депрессия, перемежавшаяся вспышками дикой и беспричинной ярости. Тяжелейшая послеродовая депрессия и убогая жизнь, которую она так ненавидела, привели к очередной попытке самоубийства. Мать выпила половину упаковки снотворных таблеток, и ее забрали в больницу, где промыли желудок.
После ее выписки из больницы мы снова переехали, на этот раз на Пайн-стрит в Напе, в получасе езды к югу от Вальехо: достаточно близко для того, чтобы Грейс могла ей помочь, и достаточно далеко, чтобы папаша не бесился от слишком частых визитов. Наш новый дом был частично недостроен, то есть сам каркас дома был поставлен, но стены и потолок не были доделаны, повсюду торчали гвозди и оголенные провода. У хозяина не хватило денег закончить работы, и Чарльз предложил свою помощь в счет платы за жилье. Естественно, он и пальцем не пошевелил, чтобы сделать обещанное, и следующие два месяца я спал на голом полу и играл во дворе, полном строительного мусора и бутылочных осколков.
Шли дни, и Эвелин все больше и больше впадала в депрессию и становилась все более агрессивной. Когда отец уходил, она металась по дому, громко кричала и разбрасывала вещи вокруг. Она выскакивала на улицу, словно уходила навсегда, а потом ходила взад и вперед с красным лицом и что-то бормотала без остановки. Было понятно, что на этот раз даже помощь Грейс ничего не изменит.
Я до сих пор не знаю, что случилось в тот день, когда все пошло вверх дном. Я могу рассказать только то, что видел.
Обычно я проводил день в засохшем напрочь лесу за нашим домом и играл с бездомным котиком. К тому времени для меня уже стало традицией заводить дружбу с бездомными котами всякий раз, когда мы переезжали.
С котиками было так славно: мы проявляли друг к другу любовь и могли свободно играть. Нигде и ни с кем больше я не мог выражать свои эмоции так же свободно. Возможно, моя любовь к кошкам связана с тем случаем, когда мама единственный раз в жизни ласково погладила мою руку.
Можно даже пойти дальше в этих предположениях и сказать, что я старался спасать кошек, потому что не мог спасти свою мать.
А может, я люблю кошек просто потому, что они кошки. Ведь бывает же так, что кошка – это просто кошка и ничего более.
Я вернулся домой, а там все было перевернуто вверх дном. Тарелки валялись на полу рядом с опрокинутым столом. Одна из занавесок была содрана в борьбе, а стена забрызгана кровью. Чарльз сидел на диване в разорванной рубашке, на его лбу, прямо под линией волос, красовалась рассеченная рана.
ВОЗМОЖНО, МОЯ ЛЮБОВЬ К КОШКАМ СВЯЗАНА С ТЕМ СЛУЧАЕМ, КОГДА МАМА ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ В ЖИЗНИ ЛАСКОВО ПОГЛАДИЛА МОЮ РУКУ.
Он аккуратно высыпал табак из сигаретных окурков, лежавших в пепельнице, прямо на кусок бумаги, выдранный из телефонной книги. Он не сразу увидел меня, а когда поднял глаза, я понял, что он смотрел не на меня, а куда-то мимо.
Матери нигде не было.
Моя патологическая бдительность начала кричать внутри моей головы. Он убил ее. Он убил ее, и тебе надо бежать, пока не поздно, бежать немедленно!
Я отбросил эти мысли и осторожно подошел поближе, стараясь не отходить далеко от входной двери.
– Что случилось?
Отец покачал головой, свернул обрывок бумаги в сигарету и закурил.
– Я не знаю, – сказал он и повторил эту фразу несколько раз. – Я сделал что-то ужасное, и она сделала что-то ужасное, и теперь она снова в больнице.
– Когда она вернется?
– Не знаю, – сказал он, глубоко затянувшись. – Я вообще не знаю, вернется ли она.
В тот вечер отец отвез нас с сестрами к Грейс, и мы прожили в ее трейлере все время, пока мать находилась в психиатрической клинике. Когда же вернулись домой через несколько недель, Эвелин находилась под действием лекарств и передвигалась только в случае острой необходимости. Отец сказал, что ей сделали операцию, но не уточнял, какую именно. Однажды ночью я притворился спящим и подслушал разговор между отцом и Грейс. Так я услышал название операции: гистерэктомия.
У Эвелин больше никогда не будет детей.
В то лето отец снова потерял работу, нам грозило выселение из дома, и единственное, что мы могли сделать, – так это вернуться в Патерсон. Мы начали загружать вещи в наш маленький трейлер и готовиться к долгому путешествию на восток. Отец каждый раз обещал, что мы возьмем любую мою кошку, но только если она будет на месте, когда мы соберемся. И всякий раз их как нарочно не было на месте, так что я был вынужден каждый раз переезжать без них. Я не задумывался о практических аспектах путешествия с кошкой в трейлере. Да и никто не задумывается о таком в возрасте восьми лет. Я очень любил свою кошку, и поэтому, когда мы закончили упаковывать вещи, напомнил отцу о его обещании. Он сказал, что готов его выполнить.
ПОЗЖЕ Я УЗНАЛ, ЧТО БЕДНАЯ КОШКА С ПАЙН-СТРИТ БЫЛА ДАЛЕКО НЕ ПЕРВОЙ ЖЕРТВОЙ, ПРИНЕСЕННОЙ РАДИ УДОБСТВА И СПОКОЙСТВИЯ МОЕГО ОТЦА, И ОНА БЫЛА ДАЛЕКО НЕ ПОСЛЕДНЕЙ.
Но когда я пришел на задний двор, кошки нигде не было видно.
Я собрался было уже искать в лесу за домом, но тут во двор пришел отец. Он сказал, что кошка улеглась спать под задними колесами нашей машины, а он сдал машину назад и случайно задавил ее. Я побежал к машине и нашел кошку. Ее тело осталось целым, а вот голова была раздавлена. Вытирая слезы, я отнес котика на задний двор и похоронил в неглубокой могилке в сухой земле. Все еще весь в слезах, я сел в трейлер, и мы отправились в путь.
Напа осталась далеко позади, а я все сидел и думал, почему кошка не убежала из-под машины, когда отец завел ее. Все выглядело очень странно, моя кошка никогда не спала под машиной, она всегда боялась машин и убегала от шума моторов. Почему же она выбрала именно этот день и решила, что ей на самом деле очень даже нравятся машины?
И почему только голова пострадала?
Позже я узнал, что бедная кошка с Пайн-стрит была далеко не первой жертвой, принесенной ради удобства и спокойствия моего отца, и она была далеко не последней.
Глава 6Первый раз всегда бесплатно
Мы изнывали от жары, проезжая через Оклахому и сидя в нашей машине, которая вдруг превратилась в раскаленную печь с окнами, созданными скорее для видимости, а не для того, чтобы пропускать внутрь такую мелочь, как свежий воздух. Мы старались как можно дальше отодвинуться от железных частей дверей, на которых не было обивки, и от раскаленного металла дверных ручек.
Когда отец останавливался на заправочных станциях, мы все выбирались наружу, чтобы глотнуть хоть немного воздуха, который бы не был нагрет настолько, что не подходил для дыхания земных существ.
По всей вероятности, мы все выглядели так ужасно, что управляющий одной из заправок, узнав, что мы едем через всю страну и думаем только о том, как бы побыстрее умереть и покончить с мучениями, сжалился над нами и решил разнообразить наше унылое существование.
– Ждите здесь, – сказал он и поспешил внутрь, в то время как колонка отсчитывала литры бензина. Через мгновение он появился снова с объемистой стопкой комиксов.
– Это все от племянника осталось. Он приезжал к нам с месяц назад, а потом уехал на восток, но вот книжки эти оставил. Хотел было выбросить, но, может, вы заберете, если хотите?