вместе, выпрямив спины и смотря вперед, словно полицейские на утреннем построении. Для нас было немыслимым сказать друг другу «Я люблю тебя» или обняться. Это сочли бы, по меньшей мере, странным и противоестественным.
Чтобы убедить нас в том, что грубость и жестокость – самые нормальные явления в семье, отец старался изолировать нас от внешнего мира, чтобы нам не с чем было сравнивать нашу жизнь. Мы никогда не ездили на отдых во время каникул, мы не общались с соседями, и нам было запрещено участвовать в различных праздниках, ведь мы могли понять, что почти все люди вокруг нас живут совершенно по-другому. Как и большинству алкоголиков, отцу необходимо было полностью контролировать нас, а наши постоянные переезды к тому же способствовали развитию выученной беспомощности у нас всех. Если бы мы долго жили в одном и том же месте, то смогли бы установить более близкие отношения с друзьями и учителями, которые могли бы узнать от нас или догадаться самостоятельно, как мы живем на самом деле. Но нам это никогда не грозило, ведь каждые шесть месяцев мы переезжали на новое место. Мы находились в клетке, ключ от которой был у нашего отца, и нам не к кому было обратиться за помощью.
ЧТОБЫ УБЕДИТЬ НАС В ТОМ, ЧТО ГРУБОСТЬ И ЖЕСТОКОСТЬ – САМЫЕ НОРМАЛЬНЫЕ ЯВЛЕНИЯ В СЕМЬЕ, ОТЕЦ СТАРАЛСЯ ИЗОЛИРОВАТЬ НАС ОТ ВНЕШНЕГО МИРА, ЧТОБЫ НАМ НЕ С ЧЕМ БЫЛО СРАВНИВАТЬ НАШУ ЖИЗНЬ.
Если бы я был Суперменом, то мог бы просто улететь, – я довольно часто мечтал об этом. Это было то, что я больше всего любил в мультиках и телешоу: мне нравилось, как он летает. Но мне хотелось не просто взять и пролететь над местом, где я жил, ведь все на земле имеет свой срок и умирает, люди, животные, деревья, целые цивилизации. А вот звезды продолжат сверкать, а луна все так же будет сменять солнце на небосводе. Они были и будут всегда, там, высоко, как и сам Супермен.
Если я хочу сбежать, если я хочу Быть Кем-То, если я хочу жить вечно, то должен найти способ выбраться с этой планеты.
Мне бы пришлось научиться летать.
Зараза, которая так глубоко засела в ДНК моих близких родственников, вдруг проявлялась при самых неожиданных обстоятельствах.
В Нью-Джерси стояла удушающая влажная жара, которая заставляла думать о том, как бы снять с себя всю эту пропитанную влагой кожу и повесить ее посушиться на бельевой веревке. На выходные меня отправили к бабушке, но я не мог сидеть в доме, где совсем нечем было дышать, а устроился на заднем дворике, в тени, и с книжкой в руках. Солнце спускалось ниже, тени становились длиннее, и вот бабка выглянула из окна и сказала, что через несколько часов приедут родители и заберут меня домой, а пока у меня есть время, чтобы принять душ, потому что от меня «разило, как от бомжа».
Тут я должен сделать одно постыдное уточнение. Нас с сестрами растили как диких зверей, и никто нам не рассказывал о тонкостях личной гигиены. Конечно, нам говорили, что надо мыть руки перед едой, чистить зубы перед сном, но не более того. Одежду нашу стирали редко, а до моего первого визита к зубному врачу было еще ой как далеко. И я, и сестры редко мылись, отчасти потому, что мы и не знали о необходимости этого, но в основном потому, что в местах, где мы жили, обычно была только одна ванна или душ, и они находились в исключительном владении отца.
Именно поэтому я был немного в растерянности от такого настойчивого требования Софии – раньше она никогда не предлагала мне сходить в душ. Однако я смиренно поднялся на второй этаж, зашел в ванную комнату, разделся и включил воду.
Через секунду я услышал, как дверь в ванную открылась и закрылась снова.
Затем пластиковая дверь душевой кабины отодвинулась в сторону, и ко мне присоединилась моя бабка.
Она была голой.
Я не понимал, что происходит, но ее появление напугало меня, и я отпрянул в сторону. София попыталась успокоить меня и вела себя так, словно такое происходит каждый день, и вообще непонятно, из-за чего я поднял такой переполох. Ее голос звучал мягко и примирительно, так она со мной никогда в жизни не разговаривала, и из-за этого ситуация казалась еще более странной. Под предлогом помощи она стала водить руками по моему телу, вверх и вниз, и между ног. Потом она предложила мне делать то же самое с ней и положила мою руку себе на грудь.
Когда я отвернулся, София обхватила меня сзади руками, и, как только она схватила мои гениталии, моя голова дернулась назад и оказалась в западне между ее тяжелыми грудями.
– Повернись, – тихо сказала она и начала целовать меня в места, которых ее губы никогда не должны были касаться.
Но случилось то, чего она не смогла предугадать. Мои родители приехали гораздо раньше, чем должны были.
Когда они поднялись наверх, чтобы понять, куда же мы делись, и мой отец увидел, что происходит, то словно сошел с ума. Он орал на бабку на дикой смеси языков, его голос переходил на ультразвуковые частоты в истерике, пока она вылезала из душа и натягивала на себя халат. София пыталась объяснить, что просто хотела убедиться, что я хорошо помылся, но ее слова разозлили отца еще больше.
С красным от гнева лицом он повернулся к матери, которая уводила меня вниз, и закричал:
– Она пыталась сделать с ним то, что сделала со мной!
Я совершенно не понимал, что происходит, и поспешил одеться. Мне казалось даже, что это я сделал что-то не так. Но к тому времени, когда мы вернулись домой, никто уже не хотел говорить о случившемся, и я подумал, что на этом все и закончилось. И правда, в течение нескольких следующих месяцев буря понемногу утихла, страсти остыли, а отношения между Софией и моими родителями вернулись в нормальное русло.
Но с тех пор они никогда не оставляли меня наедине с бабкой у нее дома.
Много позже я начал складывать кусочки этой мозаики. Когда Софии было шестнадцать, она вышла замуж за своего кровного дядю. От этого кровосмесительного брака родились мой отец Чарльз и тетушка Тереза[10].
Видимо, такие отношения ей понравились, и она совратила и растлила собственного сына.
А потом очередь дошла и до меня.
«Она пыталась сделать с ним то, что сделала со мной!»
Удивительно, как много информации, ужаса и страшных тайн может поместиться в одном коротком предложении. Всего десять слов, которые объясняют все, но ничего никому не прощают.
Глава 8Имя, унесенное ветром
Двадцать пятого сентября 1964 года в Вальехо, штат Калифорния, в возрасте семидесяти семи лет умер мой дед Казимир Стражински. Он вышел выпить, упал с тротуара, сильно ударился головой о бордюр и умер. Человек, который приехал в Америку с мечтой о богатстве и славе, буквально окончил свою жизнь в вонючей канаве. Бабка отнеслась к его смерти равнодушно. Для нее он умер много лет назад, а раз уж факты теперь совпадали с ее личными ощущениями, то оно и к лучшему. Отец взял билет на первый самолет в Калифорнию в надежде, что ему достанется что-нибудь ценное из дедова имущества, но вернулся обратно с небольшой суммой в русской валюте, несколькими фотографиями и пятнадцатью долларами, которые были в кармане у Казимира, когда он решил заняться прыжками в воду с бордюра.
В доказательство того, что он жил в этом мире, Казимир не оставил ничего, кроме своих детей. Словно подул сильный ветер и унес его имя навсегда из нашего мира.
Его смерть усилила мое намерение оставить что-нибудь после себя, чтобы все знали, что я был здесь, я жил и, прежде чем умереть, пытался создать хоть что-то, что придавало моей жизни ценность.
Ветру не удастся унести мое имя из этого мира.
Тем летом отец потерял работу на фабрике пластиковых изделий в Патерсоне, где трудился оператором станка.
Свободных вакансий на местных фабриках и в мастерских не нашлось, и единственное, что нам оставалось, – это переехать в Ньюарк, где недавно открыли несколько новых фабрик. Мы поселились в многоквартирном доме в центре города, а если точнее, в районе трущоб, носившем название Проджектс, в скопище безликих зданий, созданных из бетона и отчаяния.
День и ночь в коридорах раздавалось эхо разговоров на повышенных тонах, а сами дома стояли так близко друг к другу, что блокировали любое движение воздуха, даже если все окна были открыты. Между домами лежали узкие полоски ничейной земли с засохшими сорняками, осколками стекла, проржавевшими магазинными тележками и кучами мусора. Пьянчуги и наркоши использовали такие места в качестве бесплатных уборных. Запах, стоявший между домами, не поддавался никакому описанию. Если окна квартиры выходили на пожарную лестницу, то это считалось большой удачей, ночью можно было выбраться наружу и попытаться заснуть или просто спастись от жары, лежа на металлических решетках лестничных площадок. На улице же постоянно раздавался вой сирен полицейских машин, по которым можно было понять, где произошла очередная уличная драка, и какофония автомобильных клаксонов, которые никак не могли найти нужную, общую для всех тональность даже в четыре часа утра.
ВЕТРУ НЕ УДАСТСЯ УНЕСТИ МОЕ ИМЯ ИЗ ЭТОГО МИРА.
Место было мало того что просто ужасным, так еще и для оплаты жилья нам пришлось расстаться почти со всеми деньгами, и теперь нам не хватало даже на еду. Мы постоянно ходили голодными. На завтрак мы ели хлеб, вымоченный в молоке, а вечером нам давали так называемый томатный суп, приготовленный из кетчупа, разбавленного теплой водой. Яйца и бекон в холодильнике предназначались исключительно отцу, которому нужно было плотно питаться перед выходом на работу. Отец редко ужинал дома, поскольку предпочитал питаться в барах во время «счастливых часов»[11].
Обстановка на улицах Ньюарка была накалена до крайности: афроамериканцы боролись за свои гражданские права против отрядов полиции, которые были готовы жестоко подавлять все, что гипотетически могло переродиться в организованное сопротивление властям.