Я никогда в жизни еще не был на свидании и в свои пятнадцать лет был болезненно застенчив. Мысль о том, чтобы подойти к девчонке и начать с ней разговор, пугала меня гораздо больше, чем все, что когда-либо было написано Лавкрафтом. Понятно, что я впал в тихий ужас, когда некоторые из представителей этой формы жизни сгрудились вокруг меня во время первого дня занятий и стали разговаривать со мной, спрашивая, откуда я родом и что делаю на их планете. Неужели я хотел стать секретарем?
ЕДИНСТВЕННОЕ, В ЧЕМ Я БЫЛ НА СТО ПРОЦЕНТОВ УВЕРЕН, КОГДА РЕЧЬ ШЛА О ПРОФЕССИИ ПИСАТЕЛЯ, – ТАК ЭТО В ТОМ, ЧТО ПРИДЕТСЯ МНОГО ПЕЧАТАТЬ.
Я обнаружил себя в плотном кольце из мини-юбок, запаха духов и феромонов. Моей отличительной чертой было то, что я всегда правдиво отвечал на все вопросы, вот и в тот день, смущаясь, я едва выдавил из себя, что хочу научиться печатать, чтобы стать писателем. Мой ответ не только не заставил их отстать от меня, но вызвал дополнительный живой интерес, и вот уже почти все они, столпившись вокруг, продолжали со мной разговаривать!
– А что ты уже успел написать? – подступали они все ближе и ближе.
С горящими от смущения щеками, низко склонившись над машинкой, я пробормотал что-то совершенно нечленораздельное. Когда же закончится эта пытка?
Меня тут же попросили показать что-нибудь, что я уже успел написать.
– Нет! – громче, чем следовало бы, воскликнул я голосом, который еще не перешел из фальцета в нечто, звучащее более или менее по-мужски. Когда я все же объяснил, что ничего еще не написал, потому что еще не был к этому готов, девчонки потеряли ко мне интерес. Они решили, что я или вру, или просто слишком странный, так что быстренько вернулись на свою планету, оставив меня наедине с клавишами печатной машинки.
Вот уже долгие годы я говорил о том, что хочу стать писателем, но мой отец всегда поднимал меня на смех, считая, что я слишком круто замахнулся и слишком важничаю. Мнения своего он не изменил, но когда узнал, что я хожу на курс машинописи, то решил, что может использовать мои новые навыки себе на пользу.
– Хочешь стать писателем? Отлично. У меня есть кое-что для тебя. Напишешь о том, как я застрял в России во время войны.
Ага, всю жизнь мечтал.
С тех пор как отец вернулся из Европы, прошли уже десятки лет, но он до сих пор был уверен, что мог бы задорого продать свою историю, если бы пресса отнеслась к ней более внимательно. Ну а теперь, когда в доме был свой писатель, или, на худой конец, удивительно быстрая машинистка в моем облике, то почему бы не попробовать продать ту же историю еще раз. И вот каждый день я приходил из школы и садился за старую, 1930 года выпуска машинку Royal American, которую отец купил в местном кабаке всего за десять баксов.
Она годами стояла на полке над баром и была элементом интерьера, а вовсе не рабочим инструментом. Все это время никто и не думал даже почистить ее и привести в порядок. Клавиши заедали, лента высохла, рычаг перевода строки периодически не работал, а сам валик был весь в щербинах и зазубринах. Мне приходилось с силой бить по каждой клавише, чтобы буква отпечаталась на бумаге. После этого рычаг медленно отходил назад на свое место и тихо замирал, словно отдыхая после тяжелой работы.
ТОГДА Я ЕЩЕ НЕ ПОНИМАЛ РАЗНИЦЫ МЕЖДУ «ДРАМОЙ» И «МЕЛОДРАМОЙ», «КРАТКОСТЬЮ ПОВЕСТВОВАНИЯ» И «ВЫСОКОПАРНЫМ СЛОГОМ», И ТЕКСТ МОЙ СЛИШКОМ ЧАСТО БЫЛ СЕНТИМЕНТАЛЬНЫМ И ОДНОВРЕМЕННО ЗАНУДНЫМ.
Отец назвал свой опус (в действительности же всю работу от «а» до «я», приходилось делать мне[21]) «Каникулы, которые так хочется забыть». По мере того как он описывал каждый этап своего путешествия, я делал подробные заметки. После этого уходил в свою комнату и начинал писать, пытаясь придать тексту литературный вид. На самом деле я только перегружал текст различными словами и выражениями. Тогда я еще не понимал разницы между «драмой» и «мелодрамой», «краткостью повествования» и «высокопарным слогом», и текст мой слишком часто был сентиментальным и одновременно занудным.
Ниже я привожу начало истории, которое печатал на слух, и некоторые свои комментарии.
«Когда мать сказала нам, что мы едем в Европу, мы с сестрой на несколько дней впали в восторг[22]. Наконец наступил день отплытия. Несмотря на то что путешествие должно было продлиться всего три месяца, мы везли с собой столько вещей, что хватило бы и на год[23].
Я был мальчиком десяти лет[24], сестре было восемь, у нее был полиомиелит, и доктор сказал, что поездка за границу может пойти нам на пользу.
Вечером 6 июня 1939 года небольшая группа наших друзей собралась на пирсе в Хобокене, Нью-Джерси, чтобы пожелать нам счастливого пути. Мы поднялись на палубу польского лайнера „Бэтори“, который должен был доставить нас в Польшу, к родственникам.
Жизнь на лайнере была наш настоящий праздник каждый день[25]. Почти все время мы проводили на палубе, наслаждаясь морским бризом, а на пятый день путешествия встретились в океане с лайнером „Пилсудский“, абсолютной копией нашего „Бэтори“. Он шел из Польши в Америку. Оба судна поприветствовали друг друга серией гудков, и целая толпа людей махала нам с того корабля, ну и мы помахали им в ответ[26].
Путешествие длилось десять дней, и 16 июня 1939 года мы прибыли в польский порт Гдыня. Вход лайнера в порт[27] приветствовали оркестры, люди пели и танцевали. Нас очень хорошо встретили.
Сегодня, когда я вспоминаю те дни, то хорошо понимаю, какими счастливыми мы были тогда. Мы и не подозревали о том, какой ужас сторожит[28] нас в недалеком будущем».
Все написанное было ужасным. В конце каждого предложения звучало трагическое «Та-да-да-дам-м!» Единственное, что меня оправдывает, – это мой юный возраст и то, что я работал с отвратительным материалом и на смертельно раненой машинке.
Отец становился все более и более словоохотливым, вспоминая все новые и новые детали. А потом случилось кое-что любопытное[29]: мы добрались до того периода, когда он, Тереза и София жили на железнодорожной станции Богданово, захваченной немцами. Отец на мгновение замолк, словно пытаясь решить, как лучше рассказать о чем-то, чтобы не сболтнуть лишнего.
– А теперь о Вишнево, – сказал он наконец.
Я весь напрягся. Это было то самое слово, которое тетка использовала, чтобы поставить папашу на место. Я подумал, что наконец-то узнаю о том, что оно значило.
Он сказал, что ближе к концу августа 1942 года на станцию прибыл отряд солдат СС. Соединившись там с одним из подразделений гестапо, они отправились в направлении деревни Вишнево.
Вот отрывок из текста, записанный по его словам:
«Я шел за ними, держась на расстоянии. Они прошли мимо православной церкви и повернули направо, по направлению к еврейскому кладбищу. Я пересек поле, спрятался в развалинах старого бункера времен Первой мировой войны и стал ждать. Через несколько минут привели евреев, и гестаповцы вместе с полицией оттеснили толпу евреев к заранее выкопанным ямам. Раздавались крики, я не очень хорошо слышал, что кричали, но, думаю, им приказали построиться в шеренгу перед ямами. Многие двигались медленно и нерешительно. Других же силой оттесняли к ямам. Наконец раздалась команда. Грянули выстрелы, громко протыкая небесное спокойствие.
Пленные медленно оседали на землю и падали в ямы. Кто-то пытался спастись, но я не уверен, что кому-то это удалось. Из бункера, в котором прятался, я видел, что некоторые еще были живы, но похоронная команда сталкивала их в ямы и засыпала землей».
После этого отец описал еще один случай, который случился там же, в Вишнево, но немного позже:
«В августе 1942 года помощницы[30] моей матери пришли на работу очень рано. Эдмунд Ланг[31] по секрету сказал матери, что у него есть информация, что в скором времени в Вишнево должно кое-что произойти. Мать рассказала об этом своему дяде, который гостил у нас в то время. Я случайно подслушал их разговор и сразу же отправился в Вишнево. Через час я уже был на месте и обнаружил, что на площади и вокруг царила какая-то суета. Здесь было много грузовиков, изредка раздавались пистолетные выстрелы, а поперек дороги стоял немецкий грузовик, заблокировав выезд из деревни, и солдаты никого не выпускали из деревни.
Я спросил у человека, стоявшего рядом со мной, что происходит, и он ответил, что немцы вытесняют евреев из гетто и пытаются собрать их всех в конце улицы.
Кто-то шел пешком, а тех, кто был стар и слаб, подвозили на грузовиках. Я подобрался как можно ближе. Я слышал жуткие крики, их не заглушали даже самые громкие выстрелы. Я понимал, что в кого-то стреляли, но не стал искать, в кого именно. Я помнил, что случилось на кладбище, и не хотел увидеть нечто подобное еще раз. Вместо этого я решил уйти и вернуться на станцию».
В этой истории было больше вопросов, чем ответов. Как Чарльзу удалось стать свидетелем тех событий, если, по его же словам, от станции до деревни надо было ехать полчаса по плохой дороге?
– Я шел за ними, держась на расстоянии.
Он что, шел пешком? Поспевая за грузовиками и солдатами на марше? Он делал это все пять миль?
– Услышав это, я тут же отправился в Вишнево.
Так уж прямо сразу и отправился?
Как это он сразу отправился? Залез в грузовик? Дематериализовался, а потом снова материализовался около деревни? Отец отказался что-либо объяснять. Он просто