В Чула-Висте духовным центром «Людей Иисуса» стала Первая баптистская церковь на углу Пятой улицы и Е-стрит. Здесь же в маленькой пристройке у церкви располагалось христианское кафе[36] House of Abba, которым управлял пастор Кен Пагаард. Вечером каждой пятницы множество молодых людей набивалось в помещение размером не больше гаража на три машины.
Единственной мебелью была пара стульев, которые стояли на сцене для музыкантов, и поэтому все присутствующие сидели на полу, скрестив ноги. «Если видишь ковер пред собой, ты – грешник, подвинься!» Люди молились, читали Библию, слушали христианскую фолк-музыку в исполнении разных музыкальных групп. Чаще всего там играла местная группа Hebron.
Много позже, вспоминая те времена и «Дом Аббы», Тим Пагаард, сын Кена и участник группы Hebron, говорил:
«По сути, мы были единственной группой, которая выступала в городе, и все, кто хотел чутка хиппануть, ходили на наши концерты, потому что в нашей Чула-Висте вообще больше ничего не происходило».
Но даже он был поражен тому, насколько быстро росло количество людей. «Сначала, когда мы там появились, это было спокойное место, где собирались несколько молодых ребят, чтобы поиграть на гитарах по вечерам в пятницу и в субботу. Но через неделю там было уже пятьдесят человек (в зале), а еще через неделю уже сто пятьдесят, а потом и все пятьсот. Как вам такое?»
Музыка была удобным механизмом для ненавязчивого обращения в веру. Народ бродил по автомобильной парковке и в окрестностях кафе в поисках брошюр и проспектов. Тех, кто обретал веру в Христа, приглашали вступить в общину, где они проходили своеобразный инструктаж по вопросам христианской веры у Кена Пагаарда и остальных членов церковной иерархии, которых называли Старейшинами. По скромному виду и учтивой манере речи его легко можно было принять за самого обычного бизнесмена средней руки. Но, стоя за церковной кафедрой, он преображался в харизматичного проповедника, способного обратить любую паству в особо ревностных и верных последователей.
Также церковь контролировала несколько религиозных коммун, которые совокупно назывались Сообществом. В каждой коммуне было от двенадцати и более постоянных жителей, которые пожертвовали все свое имущество церкви и полностью подчинялись Кену и Старейшинам.
«Дом Аббы» пустил глубокие корни в средней школе Чула-Висты. Люди Иисуса собирались на лужайках во время ланча, вели беседы, молились и делились своими мыслями о Боге. В моем классе было несколько таких учащихся, в том числе моя сверстница по имени Кати Уильямс. Она была умной и творческой натурой. У нее было интересное, хитрое чувство юмора: оно словно сначала подкрадывалось к тебе со спины, вдруг давало тебе легкий игривый подзатыльник, а потом убегало, хихикая. Она была очень жизнерадостной. Она была просто бомба. Она была великолепна.
По расписанию я занимался с ней в одном кабинете два раза подряд. Мы рассаживались по алфавиту, и во время первого урока я сидел за столом, который занимала Кати во время второго урока, а я в это время сидел на один ряд дальше. Как и любой другой скучающий ученик, я иногда отвлекался от занятий и рисовал что-нибудь на листке бумаги или даже на столе. Однажды во время скучного первого урока я прикрепил стикер с пентаграммой на спинку стоявшего передо мной стула. (В тот период мое писательство все еще пребывало в своей лавкрафтианско-мистической фазе, и я считал все связанное с этой темой крутым. Я был идиотом.)
На следующий день, когда во время первого урока я снова сел за тот же стол, то заметил, что рядом с пентаграммой Кати написала: «Иисус спасет тебя». Она не знала, кто оставил пентаграмму на спинке стула, ей просто хотелось на нее отреагировать. Решив ответить, я написал довольно грубую, вызывающе антихристианскую фразу, чтобы спровоцировать ее на ответ.
Она ответила. Я тоже. Она парировала мой ответ. Меня веселило, что мы, по сути, ведем теологический спор, передавая записки через спинку стула, и что она понятия не имеет, с кем говорит. Когда на спинке не осталось свободного места, мы стали оставлять друг другу целые письма, пряча их под столешницей. Чем сильнее она старалась, тем жестче был мой ответ. С каждой запиской мое мнение становилось все более и более экстремальным, а некоторые из записок прямо дышали дьявольским пламенем. На втором уроке я наблюдал за тем, как она разворачивала послание и вместе с друзьями смеялась над придурком, которого пыталась обратить в веру.
Несмотря на то что я все еще был слишком стеснителен, чтобы разговаривать с девушками, оказалось, что я могу спокойно переписываться с ними, и сам Сатана выступал в качестве суфлера.
Наша переписка продолжалась уже месяц, когда я решил покончить с секретами и оставил под столом записку с предложением встретиться после школы. Она уже стояла и ждала своего загадочного оппонента, готовая к духовным баталиям, когда я подошел и поздоровался.
Она нетерпеливо кивнула в ответ, вглядываясь в темноту, в поисках сумрачной фигуры человека, который присылал ей все эти ужасные записки. По всей видимости, он должен был появиться, объятый дымом и тенями. Я терпеливо ждал. Через секунду она повернулась ко мне, и глаза ее осветились от неожиданного осознания. Кати покраснела от смущения, сделала шаг назад, а потом залепила мне пощечину.
После этого случая я превратился в особый проект Кати.
К ее неустанным попыткам обратить меня в определенный момент подключились и другие члены «Дома Аббы».
Когда кто-то из них встречал меня идущим по улице, то предлагал подвезти. Каждый день во время перерыва на завтрак они предлагали мне присесть за их стол, поговорить, а то и просто помолчать, если говорить не хотелось.
А потом начались коллективные объятия.
К этому моменту ни один человек в моей жизни, ни родители, ни родственники, никто никогда не говорил мне «Я тебя люблю». Я даже не помнил, обнимал ли меня кто-то или прижимал ли к себе. Выражение симпатии на физическом уровне было для меня чем-то чужим и непонятным. Поэтому, когда они обняли меня и сказали, что любят меня, я был ошеломлен. Первый раз, когда это случилось, я извинился и убежал. Я нашел темное место за спортивным залом, где меня никто не видел, и заплакал. Неужели это то, что называют привязанностью и любовью? Всю свою жизнь я рос, как одинокое дерево в пустыне, скрученное и согнутое от нехватки воды, а теперь на меня обрушились потоки любви, изливаемые несколько раз в неделю.
Я не сдавался, потому что считал, что все эти люди живут в мире своих фантазий. Я нуждался в этой мысли, чтобы не прогнуться под тяжестью неожиданной симпатии, которая мне, как человеку, который впервые столкнулся с чем-то подобным, казалась тогда вполне искренней.
Однажды во время занятий меня вызвали к директору школы Рэймонду О’Доннелу.
К ЭТОМУ МОМЕНТУ НИ ОДИН ЧЕЛОВЕК В МОЕЙ ЖИЗНИ, НИ РОДИТЕЛИ, НИ РОДСТВЕННИКИ, НИКТО НИКОГДА НЕ ГОВОРИЛ МНЕ «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ».
– Миссис Терри и миссис Мэсси сказали мне, что ты писатель. Они говорят, что ты очень хорош.
Я скромно кивнул в ответ, но промолчал. Это могло быть ловушкой.
– Тут вот какое дело, – продолжил директор. – Мы хотим создать новую традицию. Суть в том, что мы выбираем ученика старшего класса и просим его написать сатирическую пьесу о школе и учителях. Ничего экстремального, конечно, но с хорошим и легким юмором. Пьесу будем ставить в спортзале, чтобы все ученики могли прийти и посмотреть. Если все пройдет хорошо, то будем ставить пьесы каждый год.
– Мне рекомендовали тебя учителя, и я хотел бы, чтобы пьесу написал ты. У тебя будет две недели, привлеки других учеников на роли, репетируйте, в общем, занимайтесь делом. Пьеса должна быть смешной, но не перегибайте палку и особо не издевайтесь над учителями.
Если она будет слишком жесткой, то придется признать затею неудачной, а ученики потеряют единственный шанс безнаказанно подшутить над своими наставниками. Так что смотри не загуби хорошее дело.
Я прошел через весь кампус в полном недоумении. Годами я пытался стать невидимкой. Если я возьмусь за пьесу, то обо мне узнает вся школа. Если работа получится хорошей, но не смешной, то меня просто заживо съедят. Если пьеса будет смешной, но слишком правдивой, то школа откажется от таких экспериментов, а ученики опять же съедят меня за неудачу. Я рискую вступить на тропинку, которой так долго избегал.
Но, с другой стороны…
«Миссис Терри и миссис Мэсси сказали мне, что ты писатель. Они говорят, что ты очень хорош».
Это был вызов. Но если раньше вызов шел от тех, кто боролся против меня, теперь это был вызов тех, кто верил в меня.
Как будто сама Вселенная говорила мне: «Хватит прятаться».
Всю следующую неделю я писал пьесу, в которую включил парочку острых уколов в сторону «Людей Иисуса», но что поделать. Нельзя сделать омлет, не зажарив парочку христиан. Я попросил несколько других учеников помочь мне, и парочка из них добавили в пьесу собственные мысли и сценки, и мы приступили к репетициям.
В день премьеры в спортзале собрались все тысяча восемьсот студентов. Погасли огни, и шоу началось…
Юмористическая составляющая была настолько ужасной, насколько вообще могла. Шутки были детскими, натужными, грубыми, избитыми. Выглядело это все так, как будто кому-то, кто ни разу в жизни не играл в бейсбол, дали биту, и он начал махать ею со всей дури во все стороны сразу в надежде случайно попасть хоть во что-нибудь на поле.
Нас спас фактор новизны: публика ревела от восторга, когда слышала те же колкости, которыми пользовалась в реальной жизни и которые теперь открыто звучали в присутствии преподавателей. В финале студент, который играл роль директора О’Доннела, выходил на сцену и требовал показать ему того, кто написал всю эту чепуху.
Я выбрал этот момент, чтобы выйти из тени и в переносном, и в буквальном смысле. Я оказался на виду у всех: