Принимая во внимание наши натянутые отношения, я не был уверен, что Ларри поверит мне, а поэтому обратился к главе Старейшин, которого звали Эмери Фраер. Я предполагал, что он примет все необходимые меры.
Вместо этого он объявил мне, что главной проблемой был я сам, что мной овладел дух бунтарства, и поэтому я начал разносить ложные слухи, порочащие Божьего человека. Он знал, что я пришел к нему, а не к Ларри из-за нашего конфликта по поводу продажи книг, и использовал этот случай как еще одно доказательство того, что я пытаюсь отомстить церкви из-за наложенного на меня наказания. Единственным способом изгнать этот мятежный дух было смирение, полное подчинение старшим и признание в том, что я все придумал.
Я давно уже забыл, как символ Супермена обжигает кожу на моей груди, но в этот раз он словно восстал из пепла, требуя справедливости. Правда, Справедливость и Американский стиль жизни были на моей стороне, и рано или поздно об этом узнают все. В качестве дополнительного наказания, дабы я признал свою вину, Фраер приказал мне заняться уборкой помещений, в том числе мытьем полов и туалетов в церкви. Это не помогло, и тогда мне открыто намекнули, что церковь может не только отказаться от благословения наших отношений с Сэнди, но и воспрепятствовать моему переводу из колледжа в Университет Сан-Диего. Я ушел в еще более глубокую оборону. В результате мне поставили ультиматум: или я признаю свои грехи, и меня оставляют в общине вместе с моими друзьями, или я отказываюсь, и тогда буду должен покинуть общину как бунтовщик, а это значило, что все мои друзья разорвут отношения со мной, чтобы не заразиться от меня вирусом крамолы и непослушания. Иными словами, я потеряю все.
Я СЧИТАЮ, ЧТО ДОСТИЖЕНИЕ ЦЕЛИ ИНОГДА ТРЕБУЕТ ОТСТУПЛЕНИЯ И ЧТО ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОЛУЧИТЬ ЧТО-ТО, МЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ГОТОВЫ ПОТЕРЯТЬ ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ.
Старейшины не понимали одного: всю свою жизнь я только и делал, что терял все, что у меня было, а поэтому их угроза меня нисколько не напугала. Я считаю, что достижение цели иногда требует отступления и что прежде чем получить что-то, мы должны быть готовы потерять все, что есть.
А поэтому на следующий день я покинул общину, прихватив одежду и два пластиковых пакета с научной фантастикой.
У меня не было ни друзей, ни денег, а значит, не было и выбора. Я вернулся домой. Отец воспринял это как личную победу и постоянно смеялся над моей неудачной попыткой уйти из дома и начать самостоятельную жизнь. Но я добился одного важного преимущества: я показал ему, что он больше не может управлять мной, и что я могу рассказать многим о том, что он творит дома. Это заставило отца включить инстинкт самосохранения, и он не буйствовал дома, по крайней мере в моем присутствии.
Подавленный и озлобленный на все и вся, я взял себе в привычку совершать долгие вечерние прогулки по Чула-Висте и окрестностям. Ночная темень идеально соответствовала моему настроению. Во время одной из таких прогулок я решил посмотреть «Золотое путешествие Синдбада» в кинотеатре «Фиеста».
Фильм показался мне каким-то излишне напыщенным, зловещим и временами просто скучным, но делать было нечего, и я решил досмотреть его до конца, а закончился он в половине одиннадцатого. В любой другой вечер я бы дошел по Эйч-стрит до Бродвея, а там сел бы в автобус и доехал до дома. Но после того как я ушел из общины, прошел уже месяц, я чувствовал себя одиноким, как никогда, а потому и решил пройтись до Первой баптистской церкви в надежде встретить хоть кого-то, кто хотя бы заметил мое существование. Чем ближе я подходил, тем глупее мне казалась эта затея. Никто и слушать меня не будет, все было кончено. Не дойдя один квартал до церкви, я свернул налево и по Пятой авеню дошел до Эф-стрит.
Прежде чем продолжить, я должен пояснить, что не верю в сверхъестественное. Я совершенно не суеверен и верю в то, что вижу, слышу или осязаю. Я верю в науку. Тем не менее, как говорит квантовая механика, мы воспринимаем время как прямую линию, но это вопрос нашего восприятия, а все события происходят одновременно.
Именно сейчас я падаю с крыши, откуда меня сбросила мать, именно сейчас я стою, весь засыпанный снегом и продаю шоколадки, именно сейчас я переезжаю в коммуну на Митшер-стрит и именно сейчас я пишу эту самую книгу. Хоть у меня и нет никаких доказательств этой теории, я верю, что границы между различными событиями неимоверно тонки и неустойчивы, и поэтому иногда одно событие может плавно перетекать в другое.
Это единственный способ объяснить то, что, как только я вышел на Эф-стрит, из глубин сознания неожиданно поднялся пузырик мысли: «Все правильно, пора заканчивать».
Я был так занят попытками понять, что бы это могло значить, что не заметил шестерых парней, переходивших улицу в моем направлении за полквартала от меня.
Едва я успел посмотреть на ближайшего из них, как получил удар кулаком в лицо.
Они сбили меня на асфальт и начали избивать ногами со всей силы. Я уперся спиной в забор и инстинктивно подтянул ноги к животу, чтобы защитить внутренние органы, и скрестил руки над головой. В доме напротив зажегся свет. Я закричал и позвал на помощь. В окне появилась фигура человека, который посмотрел на улицу, а потом отвернулся и выключил свет, предпочитая ни во что не ввязываться.
Избиение продолжалось. Один из них вытянул ремень с пряжкой, заточенной, как бритва, и использовал его как кнут. Перед глазами сверкнул нож и рассек мне ухо пополам. Я прикрыл рукой лицо, чтобы защитить его от ботинка со стальным носком и почувствовал, как хрустнули кости. Еще один удар пряжки обрушился на затылок.
Все вокруг было в крови. Я поборол инстинктивное желание бежать. Они хотели, чтобы я попытался бежать, чтобы начать бить по внутренним органам, как только я встану. Через минуту я был бы мертв. Я уже давно научился терпеть боль, но даже я не был готов к подобному. Если бы дернулся, они бы убили меня, если бы остался на земле, они все равно бы убили меня, но немного позже.
Ботинок ударил мне прямо в лоб, мир перевернулся, а потом ушел в густой туман. Я почувствовал, что теряю сознание. В этот момент у дома за моей спиной зажгли фонарь, и из калитки вышел хозяин. Ему показалось, что кто-то пытается угнать его машину, и он закричал, что сейчас вызовет копов. Мои мучители кинулись прочь.
Я лежал на тротуаре, весь в крови, то приходя в сознание, то снова отключаясь. Я смутно помню звуки сирен, чьи-то лица, размытые красные и синие огни, вращающиеся вокруг меня. Дальше помню ощущение парения оттого, что меня подняли на каталку, а где-то на границах поля зрения мелькали трубки капельниц и компрессионные повязки.
Откуда-то издалека я слышал голоса врачей скорой помощи.
– Черт, он потерял много крови!
У меня не получалось открыть рот, потому что челюсть была закрыта как-то неровно.
– Сколько крови? – наконец удалось мне задать вопрос.
Врач отвернулся и ничего не сказал.
Я был в шоке и весь дрожал, как в лихорадке.
Включив сирену, скорая мчалась по улицам, а врач докладывал по рации: «Множественные рваные раны, возможно, сотрясение мозга, правое ухо рассечено, сломаны кости правой руки, возможно, внутреннее кровоизлияние… Боже мой, еще минута, и они забили бы его до смерти».
Мир поблек и стал каким-то зыбким. Я закрыл глаза.
Врач дотронулся до моей руки:
– Не засыпай, пожалуйста, хорошо? Будь со мной. Какого ты вероисповедания? – спросил он меня.
«Да, значит все очень плохо», – подумал я.
– Никакого, – мне казалось, что я говорю во cне. – Не сейчас.
Меня везли в больницу, а я все думал о том, каким случайным было это нападение. «Еще минута, и они забили бы его до смерти». И тут я почувствовал прилив злости. Я начал бороться с обезболивающими лекарствами, с болью и даже с санитарами, которые пытались успокоить меня. Мне пришлось пройти через слишком многое, я не хотел ложиться. Ведь мне надо написать еще так много рассказов.
Наконец игла нашла вену, и мир потух.
Сиделка была первой, кого я увидел, когда открыл глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она, склонившись надо мной. – Вы хорошо меня слышите?
Я кивнул. Тогда лекарства еще заглушали боль.
– Я могу вам чем-то помочь?
– Ручка… бумага.
Она вышла из палаты, а потом вернулась с бумагой и ручкой. Моя правая рука была в гипсе, но я кое-как взял ручку, удерживая ее между указательным и средним пальцами, и на странице блокнота написал слова, которые позже станут первыми в одном из рассказов.
Но его еще только предстояло написать.
Я лежал и чувствовал, что вся та злость, что копилась во мне последние месяцы, превращается в куда более мрачную, разрушительную и всепоглощающую ярость.
Я потерял друзей, жизнь в домике общины, надежды и женщину, на которой, как я думал, женюсь, а вдобавок ко всему этому меня избили шестеро подонков;
я даже не знал кто они, эти ублюдки, которым так хотелось меня убить.
«Хватит! – подумал я. – Хватит! С меня достаточно. Вы меня все достали».
Если для того, чтобы выжить в этом мире, необходимо стать сильнее и злее всех тех, кого судьба обрушивала на меня, то пусть так и будет. Ничто не остановит меня, и я стану писателем, ни все эти несчастья, ни люди, ополчившиеся против меня, ни мой отец, никто.
В тот самый момент все светлое, во что я так верил и что так бережно хранил, исчезло.
Осталась одна только злость.
Как только меня выписали из больницы, я поспешил на то самое место, где на меня напали. Я понимал, что если не пойду туда сразу, то позднее у меня просто не хватит духу. Кто-то попытался смыть кровь с тротуара, но она еще оставалась в щелях асфальтовой дорожки. В окне дома напротив снова появилась фигура того же самого человека, который видел, как меня били, но ничего не сделал.
С опухшим лицом, заплывшим глазом и рукой на повязке я смотрел ему прямо в глаза.