я имею право жаловаться по поводу каждой фигни в моей жизни?
Норман научил меня тому, что слова умеют намного больше, чем складывать рассказы, слова могут лечить, и что пока ты с чувством собственного достоинства принимаешь то, что пишешь, никто не сможет отнять у тебя самое важное, что у тебя есть. Те, кто тебя ненавидят, могут легко убить тебя, но они не могут разрушить тебя самого или идеалы, которым ты служишь.
Чтобы стать хорошим писателем, надо полностью отдать себя во власть слов и любви к рассказыванию историй. Чтобы стать писателем уровня Нормана Корвина, ты не должен воспринимать писательство как карьеру или как путь к известности, но ты должен понимать, что работа писателя – это монастырь, в котором ты всю жизнь возносишь молитву тем, что пишешь.
НОРМАН НАУЧИЛ МЕНЯ ТОМУ, ЧТО СЛОВА УМЕЮТ НАМНОГО БОЛЬШЕ, ЧЕМ СКЛАДЫВАТЬ РАССКАЗЫ, СЛОВА МОГУТ ЛЕЧИТЬ, И ЧТО ПОКА ТЫ С ЧУВСТВОМ СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА ПРИНИМАЕШЬ ТО, ЧТО ПИШЕШЬ, НИКТО НЕ СМОЖЕТ ОТНЯТЬ У ТЕБЯ САМОЕ ВАЖНОЕ, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ.
К тому времени я потерял веру, но нуждался в ней как никогда, и Норман помог мне обрести новую. После занятий у него в группе я стал не только писать лучше, я сам стал лучше, спокойнее и сильнее. Я превратился в смиренного и преданного послушника в церкви, построенной из слов, а не из камня и стекла. Злость прошла, и теперь я все лучше и отчетливее слышал голос, диктовавший рассказы из глубины моего мозга. Теперь звук этих правильных слов не заглушало фоновое биение моего беспокойного сердца.
Со временем мы с Норманом стали близкими друзьями, но я так и не смог обращаться к нему по имени. Он был для меня мистером Корвином, и точка. А он и не возражал. Мне кажется, Норман хотел проверить, насколько меня хватит. Наконец, через десять лет после начала «мистер-Корвинского периода» он отвел меня в сторону и сказал: «Все в порядке, Джо, можешь звать меня просто Норман».
Он умер в ноябре 2011 года в возрасте ста одного года и не переставал писать до самой смерти. Знаю, что больше никогда не встречу такого человека, как Норман, и ни дня не проходит, чтобы я не вспоминал о нем.
Я очень по нему скучаю.
Я всегда знал, что не хочу иметь детей. Понятно, что в моей жизни родительским навыкам просто неоткуда было взяться. Но средства контрацепции никогда не обеспечивают стопроцентную защиту. У меня же были постоянные отношения с Кэтрин, и мне вовсе не хотелось испытывать судьбу. В связи с этим я решил, что вазэктомия будет для меня самым надежным способом решения проблемы.
Мне было немного за двадцать, и в Центре планирования семьи меня убедительно призывали изменить свое решение. В отличие от современных, операции тех времен были необратимыми. Хирурги не просто проводили иссечение семявыводящего потока, они удаляли небольшой кусочек, чтобы он больше никогда не срастался, и поэтому большинство мужчин обращались к этой процедуре в более позднем возрасте, когда у них уже были дети. Но я был тверд в своем решении. Это был ответственный и этичный выбор. К тому же во всем этом было еще одно дополнительное преимущество: если у моих сестер будут дети, то они унаследуют фамилии отцов. Только мои дети могли бы носить фамилию Стражински. Если у меня не будет детей, то это будет означать конец отцовской ветви Стражински, и в каком-то смысле убьет и его самого.
«Чтобы вы понимали, – сказал мне хирург, пока готовился к операции. – Я сделаю надрез и вытащу семявыводящий проток, чтобы перерезать его. Это самая сложная часть операции. Помните, это не боль, вы просто почувствуете это как боль».
Последнее испытание Последнего Сына Криптона.
«Так тебе, папа, – подумал я, когда операция началась. – Я выиграл».
Это не больно, это просто ощущается как боль.
Глава 18Великий проходимец
В мае 1978 года в возрасте семидесяти лет неожиданно умер мой неродной дед Уолтер Андросик. Отец говорил что-то о естественной смерти, но отмалчивался, когда дело доходило до подробностей. Моя тетка утверждала, что он покончил с собой, но опять же никто не говорил, что и как произошло. Колесики закрутились, что-то явно происходило.
Позже Фрэнк, брат моего дяди Теда, говорил мне: «Уолтер как-то неожиданно умер. Мне просто сказали, что он умер, и все. Еще вчера был жив, а сегодня – раз, и все».
Уже много лет спустя, после того как умерла моя бабка София, мать наконец рассказала мне то, что поведала ей моя бабка о том, что случилось в день смерти Уолтера[51]. В тот день София отправилась за покупками, видимо, в поисках не самого зеленого мяса на прилавках. Когда она вернулась домой, то обнаружила Уолтера стоящим на краю стула и с петлей на шее. По словам Софии, впервые в жизни он сказал, что во времена Второй мировой войны был пособником нацистов, а из-за последних событий думает, что прошлое наконец сыграет свою роль и скоро его арестуют.
– Мне одному не справиться со всем этим, – сказал он. – Я покончу с собой, если ты не станешь меня поддерживать. Если да, то я слезу со стула, и мы пройдем через это вместе.
Поразмыслив пару секунд, бабка сказала, что не бросит его и будет всячески его поддерживать, и они, как муж и жена, вместе пройдут через все несчастья. Она уговаривала его минут пятнадцать, приводя все возможные причины не убивать себя. Она дала Уолтеру надежду.
Со слезами благодарности, льющимися из глаз, старик потянулся к веревке, и…
…она выбила стул у него из-под ног.
После этого София налила себе выпить, а через двадцать минут вызвала полицию, чтобы они подтвердили его смерть. Она поведала моей матери, что убедила медика изменить причину смерти в документах с самоубийства на естественную смерть, чтобы избежать скандала, который без всякой на то нужды опечалил бы всю семью. В конце концов, Уолтеру было уже семьдесят, он был слаб здоровьем, и никто не стал бы требовать проведения детального расследования.
Никто из членов моей семьи не знал, действительно ли она говорит правду, но все они легко были готовы поверить, что она в самом деле убила Уолтера, так как это абсолютно соответствовало ее человеческой натуре. Если бы она просто хотела избежать позора судебных разбирательств, то сказала бы: «Я не буду помогать», и тогда Уолтер спрыгнул бы со стула, перемещаясь в свое новое и лучшее воплощение.
Но если бы она дала ему шанс все решать самому, то старик мог бы в последний момент передумать и отказаться от самоубийства. В этом случае ей пришлось бы участвовать во всех ужасах расследования и открытых судебных заседаний. Самым простым в ее случае было бы просто молча выбить стул из-под ног Уолтера. Но это было не в ее стиле. Лучше дать ему причину продолжать жить, дать надежду, а уж потом выбить стул в знак неодобрения тех немаловажных фактов, что ей только что пришлось узнать.
Если все это правда, то мотивы Софии могли не ограничиваться попыткой избежать скандала. Возможно, она преследовала и более важную и срочную цель. Ведь если бы кто-то начал искать коллаборационистов и наткнулся на информацию об Уолтере, то они стали бы присматриваться и к остальным членам семьи.
Но если вся история была выдумкой и София не отправила Уолтера на тот свет, то зачем она сказала, что сделала это? Позднее я завладел информацией, по которой понятно, что София, вероятно, хотела таким образом запугать всю семью. Она хотела, чтобы никто и пикнуть не смел на эту тему.
В любом случае ее стратегия сработала. Все будущие годы даже Фрэнк не чувствовал себя спокойно.
– Однажды Тереза спросила меня о моем отце, – рассказывал он. – «А ты уверен, что он не работал на немцев?» Я ответил, что абсолютно уверен, так как не было никаких записей, документов или даже намеков на это.
Мне было очень любопытно узнать, почему она спросила меня о таком. Откуда вообще мог возникнуть подобный вопрос?
И в самом деле, с чего бы?
Осенью того же года на факультете СТК решили поставить мою пьесу «Смерть в бездействии» и показать ее на университетском телевизионном канале. Это был первый случай видеозаписи моей работы. Через несколько недель один из местных продюсеров попросил меня написать сценарий для получасового пилота ситкома, который планировали снять силами факультета и выпустить на пятнадцатом телевизионном канале KPBS-TV.
После того как я уже согласился взяться за работу, которая, конечно же, не оплачивалась, продюсер сказал, что сценарий нужен ровно через двадцать четыре часа. Время поджимало, так как предыдущий автор в последнюю минуту отказался, что только подтвердило урок, который я усвоил еще в Daily Aztec: сделай то, что от тебя хотят.
Я начал работу с нуля, единственным условием было, что действие должно проходить в рекламном агентстве, а главного героя должны звать Марти Спринкл. Вопреки всем аргументам, доказывающим обратное, продюсер решил, что это самое крутое название для ТВ-шоу.
Я ничего не знал о том, как писать для телевидения, и не имел ни малейшего представления о работе рекламных агентств (а уж тем более о людях с настолько неразвитым вкусом, что они могут назвать собственного сына Марти Спринкл), но все равно приступил к работе и сдал сценарий на следующий день. После нескольких исправлений, сделанных в последний момент, пилот «Марти Спринкла» вышел в эфир телекомпании KPBS. Реакцией публики была абсолютно заслуженная мертвая тишина.
Это. Было. Ужасно.
Режиссура была отвратительной, актеры блистали самовлюбленностью, а диалоги, которые выглядели логичными и разумными на бумаге, оказались по-детски неумелыми и очень тяжелыми на слух. По случайности координатором пилотного проекта от университета назначили Роберта Макки, который позже напишет одну из самых продаваемых (и, на мой взгляд, наиболее бесполезных) книг о создании сценариев. В самой середине процесса съемки, несмотря на мои протесты, он изменил единственную нормальную шутку в пилоте, чем полностью ее уничтожил.