Снег валил все гуще и гуще, и через сорок пять минут после выезда из Истхэма мы повернули назад. Уехали-то мы не очень далеко, да у нас и не было такой цели.
На обратном пути я не выдержал и заплакал. Отец погладил меня по плечу. Может быть, он тоже плакал.
Дома мама возилась с поздним ужином: напекла блинчиков, так как их легко разогреть. Она уже созвонилась с миссис Страуд. Миссис Страуд уже сообщила в полицию, которая, разумеется, уже позвонила в среднюю школу Истхэма, как будто Джозеф стал бы прятаться где-нибудь в подсобке уборщика.
– Приходил ваш мистер Кантон, – сказала мама, – раздувал щеки от важности и говорил, что он все предвидел, и что подростки, которые приезжают из Стоун-Маунтина, обязательно сбегают, и это не наша вина, просто Джозеф Брук такой… А я все думала, – продолжала мама, – что еще немного, и врежу ему вот так! – и она замахнулась, держа сковородку обеими руками.
Моя мама, к слову, пацифистка. Во время учебы в университете ее трижды арестовывали за участие в митингах против политики США в отношении Сальвадора[10]. И пять раз – за протесты против ядерной энергетики. Поэтому она недолюбливает настырных полицейских, а также настырных завучей, и, вероятно, мистер Кантон не совсем понимал, какая опасность грозила его физиономии.
Мы ждали телефонного звонка и слушали бурю, слушали бурю и ждали звонка. Выпили уйму кружек горячего кофе и горячего шоколада. Родители корили себя за то, чего не предотвратили, за то, чего не предвидели. Убеждали друг друга, что Джозеф нашел, где укрыться. Убеждали друг друга, что кто-то его подобрал. Что с ним все в порядке. Что он не пропал.
Про уроки мне никто напоминать не стал. Да я бы все равно не смог их сделать.
Я поднялся наверх позже, чем обычно. Комнату выстудило, как никогда раньше. Деревянный пол был ледяным. Но в темноте, обхватив себя руками, я стоял у стола и смотрел в окно на Юпитер.
Сквозь снежную пургу я не мог ничего разглядеть. Джозеф тоже не смог бы. Понимал ли Джозеф, что не мог обрести то, чего так желал?
Тогда Мэдлин.
Сейчас Юпитер.
Понимал или нет?
Может, не хотел понимать?
Может, Джозеф не хотел об этом думать, не хотел с этим соглашаться? И поэтому он сейчас там, где-то посреди снежной бури, на пути в Брансуик.
Всякие мысли лезут в голову, когда стоишь на холоде в темноте, смотришь на снег и ноги мерзнут на деревянном полу. Мои еще как замерзли.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ после утренней дойки позвонила миссис Страуд. Пока никаких следов. Полиция между Истхэмом и Брансуиком была поднята по тревоге. Патрульные штата дежурили на шоссе и даже на основных проселочных дорогах. Им всем раздали фотографию Джозефа. Ту, где он еще с неостриженными волосами перед отправкой в Стоун-Маунтин, хотя на ней он совсем на себя не похож. Миссис Страуд заверила нас, что его скоро найдут.
Мама сказала:
– Пока так метет, он не отправится в дальнюю дорогу.
Отец сказал:
– Надеюсь, он найдет кого-нибудь, кто ему поможет.
А я сказал:
– Это же Джозеф. Он же понимает, что его ищут. И он не станет никого просить о помощи.
Родители долго молчали.
Школьный автобус с лязгом и грохотом остановился на дороге рядом с домом. Я не шевельнулся. Никто не проронил ни слова.
Автобус, лязгая и пыхтя, уехал.
Мы ждали.
Ни одного звонка за все утро.
Ни одного за весь день.
Ни одного ночью, когда снегопад наконец прекратился и на небе появился Юпитер, яркий-яркий.
На следующее утро миссис Страуд позвонила снова. Никаких следов. Полиция все держит под контролем. Скоро они его найдут.
– Говорит то же самое, что и вчера, – мама все еще держала в руках телефонную трубку.
– Скажи ей, что мы хотим съездить сегодня в Брансуик, – сказал отец.
– Мы думаем, что нам стоит съездить в Брансуик, – повторила мама в трубку.
Миссис Страуд, напротив, не считала, что нам стоит ехать в Брансуик. Она была обеспокоена тем, что мы слишком увлеклись и потеряли объективное представление о Джозефе Бруке. После того как его найдут, нам, возможно, стоит переоценить…
– Спасибо, миссис Страуд, – поспешно поблагодарила мама, повесила трубку и посмотрела на нас: – Едем в Брансуик.
Отец еще смотрел на нее, а я уже надел пальто.
Может, Джозеф и поймал попутку до самого Брансуика, но мы не знали этого наверняка. Поэтому отец останавливался везде, где Джозеф мог бы провести ночь: на заправках, в забегаловках и ресторанах, мотелях, церквях, даже в барах. И всем мама показывала единственную нашу фотографию Джозефа, на которой он стоял рядом с Рози (и на ней корова вышла лучше, чем Джозеф).
Только за Льюистоном слабо забрезжила надежда. Мы постучались в дверь маленькой баптистской церкви, расположенной среди высоких сосен в стороне от дороги. Нам открыл пастор Гринлиф, в руке его была швабра: он драил плитку в притворе перед воскресной службой. Пастор посмотрел на фотографию, сказал:
– Ага, – и вернул ее обратно.
– В каком смысле «ага»? – спросил я.
– В том смысле, что он здесь был.
– Когда? – спросила мама.
– Не могу сказать точно, когда он здесь очутился, но вчера утром я обнаружил его в воскресной школе спящим на диване.
– Он все еще здесь? – спросил я.
Пастор Гринлиф покачал головой:
– Мы позавтракали, поговорили. Он был очень голодным, поскольку, думаю, все, что он ел за последнее время, это картофельные чипсы, которые пролежали у нас в трапезной лет сто. Я спросил, откуда он. Он ответил, что из Портленда. Я попросил у него номер телефона его родителей, пошел звонить и нарвался на какого-то риелтора в Ярмуте. А когда вернулся, он уже исчез.
– Вы позвонили в полицию? – спросил мой отец.
– Да.
– Правда? – удивился я.
– В полиции нам сказали, что у них нет никакой информации, – объяснила мама.
– Не знаю, почему они так сказали, – пожал плечами пастор Гринлиф. – Как настоящее имя мальчика?
– Джозеф Брук, – сказал я.
– А тебя как зовут?
– Джек.
– Тогда я буду молиться за Джозефа Брука. И за тебя, Джек Брук, тоже.
– Хёрд. Джексон Хёрд, – уточнила мама.
Пастор Гринлиф посмотрел на меня.
– Значит, тот мальчик не твой брат? – спросил он.
– Я его защищаю, – ответил я.
МЫ ПРОЕХАЛИ Льюистон и направились к Брансуику. Мы останавливались снова, снова и снова, но
Джозефа больше никто не встречал. Перехватили по гамбургеру в закусочной – и там тоже его не видели, – а потом въехали в город. Припарковались на Мейн-стрит. Вышли и осмотрелись. Подошли к статуе Джошуа Лоуренса Чемберлена[11] – вдруг он поможет? Потом постояли на холодном ветру, оглядываясь по сторонам и размышляя, что бы предпринять дальше.
В такой мороз на улице не было ни души.
Небо плевалось снегом.
Серые, тяжелые, как гранит, облака.
– Давайте разделимся, – предложил я.
Отец немного подумал.
– Хорошо, но по такому холоду слишком долго мы ходить не сможем. – Он посмотрел на часы: – И к половине пятого нужно успеть на дойку. У нас в запасе пара часов.
Отец протянул мне фотографию Джозефа.
– Иди по той стороне улицы, – сказал он. – А мы – по этой.
Я прошел пару кварталов вдоль магазинов и остановился.
Я подумал, что на месте Джозефа не совался бы в магазины. Я бы гулял по району, спрашивая у встречных о… не знаю, о появившемся недавно маленьком ребенке, новом жителе. Выдумал бы историю о том, почему мне это необходимо знать, глядишь, кто-нибудь и рассказал бы. Джозеф так сильно хочет найти Юпитер, сразу видно, как он ее любит. И этого было бы достаточно.
Я свернул к жилым домам.
Ветер теперь дул прямо мне в лицо.
Улица по-прежнему была пустынна.
Смеркалось.
Несколько машин проехали мимо, обогреватели в них, наверное, были включены на полную мощность.
Пахло печным дымом – во всех домах семьи наверняка сейчас собрались у печей и каминов.
В холодном воздухе гулко прозвучал колокол.
Честно говоря, к тому времени я уже немного разозлился на Джозефа. Пальцы на руках и на ногах окоченели. Вот был ли у него шанс, блуждая по Брансуику, найти дом с младенцем? И окажется ли этим младенцем Юпитер?
И какой шанс у меня внезапно наткнуться на Джозефа? Сейчас, например, я поверну за угол, а он там стоит, наблюдая за домом, где спит Юпитер, да?
Я ходил часа полтора. Встретил четырех закутавшихся до макушки, отворачивающихся от ветра прохожих, но ни один из них не был похож на Джозефа. Еще видел, как двое детей лепили снеговика, но холодный снег не слипался, и у них получилась просто снежная куча с воткнутыми ветками вместо рук. Мимо с воем пронеслась скорая. Сразу за ней – полицейская машина. Один раз передо мной остановилась машина, из нее вышли родители с детьми. Багажник открылся, все похватали пакеты с продуктами. Мать посмотрела на меня и хотела что-то сказать, но дети позвали ее, и все ушли в дом.
К тому времени, как я увидел библиотеку, лицо у меня совсем задубело.
Библиотеки полезны во многих отношениях. Но самое замечательное, что в морозный зимний день в штате Мэн вы можете зайти внутрь. Сначала я долго оттаивал в вестибюле, а потом решил немножко побродить по залам. Тут было все такое теплое. Полки с книгами, деревянные столы, яркие ковры. Одни старики греются и читают газеты. Другие – греются и возятся с компьютерами, которых у них нет дома. В секции подросткового чтения было маловато книг Мэтью Тобина Андерсона, но тоже тепло. А вот детская секция, где целая куча мам с малышами слушали запись «Однажды утром в Мэне»[12], и им было тепло. Некоторые мамы держали на руках совсем крошечных младенцев.
Я подумал, что Джозеф тоже мог бы быть тут.
Но его не было.
Я показал фотографию Джозефа одной из библиотекарш.
Она его не узнала.