Я медленно выдохнул пар изо рта. Минус шесть, говорите?
– Ты зачем вышел? – спросил Джозеф.
– Не знаю, – ответил я.
– Тебе надо было остаться в автобусе.
– Может.
Джозеф снял свой рюкзак. Практически пустой, так как у него еще не было учебников.
– Дай мне что-нибудь, понесу, – сказал он.
Я дал ему две книжки: «Современную физику» и «Словесность нового века» (очевидно, не такую современную, ведь с начала века уже прошло двенадцать лет). Потом вытащил свою спортивную форму. Но Джозеф отказался – тряпки мои таскать он не станет – и взял «Октавиана Пустое Место»[3]. Прочтя заголовок, он вопросительно посмотрел на меня, и я сказал:
– Ну да, чтение не из легких.
Джозеф пожал плечами и сунул «Октавиана» в свой рюкзак. Затем он перекинул рюкзак через плечо, кивнул в сторону дороги, и мы потопали – три километра, и было никакие не минус шесть, а гораздо холоднее.
Джозеф всю дорогу шел немного позади меня.
Не могу передать, как задубели у меня пальцы, когда мы свернули к старой Первой конгрегациональной церкви[4].
Я оглянулся. Уши у Джозефа покраснели настолько, насколько могут покраснеть уши, прежде чем отвалиться и вдребезги разбиться о дорогу.
– А вот как бы ты узнал, что здесь надо свернуть? – поинтересовался я.
Он пожал плечами.
Когда мы добрались до школы, звонок уже прозвенел и в коридорах никого не было – только завуч Кантон. Мистер Кантон из тех, кто на самом деле мечтал служить в Иностранном легионе, но упустил свой шанс. И теперь патрулирует коридоры средней школы.
– Вы опоздали на автобус? – спросил он.
– Не совсем, – ответил я.
– Не совсем? – повторил мистер Кантон.
– Мы сошли, – уточнил я.
– Почему сошли?
– Потому что водитель автобуса – придурок, – объяснил Джозеф.
Мистер Кантон как-то сразу вырос. Честно. Распрямился, расправил плечи и упер руки в бока.
– А это, наверное, мистер Брук? Похоже, одна из твоих проблем – недостаток уважения к старшим.
Джозеф молча расстегнул рюкзак и протянул мне обратно мои книги. Все, кроме «Удивительной жизни Октавиана Пустое Место».
– Выговор за опоздание обоим. Понятно?
– Да, сэр, – ответил я.
Мистер Кантон ждал ответа, но Джозеф просто застегнул рюкзак и встал.
– Марш в класс, Джексон. А ты, Джозеф, пойдешь со мной, ознакомишься с расписанием. У тебя, между прочим, есть расписание.
Джозеф ничего не ответил. Он пошел за Кантоном, немного позади него.
За ужином я сказал своим, что теперь мы с Джозефом будем ходить в школу пешком. Джозеф продолжал есть. Он даже бровью не повел.
– Что, правда? – отец перевел взгляд на Джозефа, но тот по-прежнему не поднимал глаз, и отец добавил: – Тогда вам, мальчики, понадобятся теплые варежки и шапки. И, возможно, свитера потолще. На дворе уже холодно. Похоже, нас ждет лютая зима.
К утру мама все для нас приготовила.
И очень своевременно: на этот раз температура была намного ниже шести.
Когда автобус проезжал мимо, обогнав нас на повороте у старой Первой конгрегациональной церкви, Эрни Хапфер, Джон Уолл и Дэнни Нэйшенс в наушниках с болтающимися проводами опустили окна и прокричали, что мы полные идиоты, на улице минус двенадцать.
Когда они проехали, Джозеф окликнул меня:
– Эй!
Я оглянулся. Он сбросил рюкзак, подобрал камень с обочины и швырнул его в прямо в колокольню.
Я никогда раньше не слышал звона этого колокола.
Я тоже снял свой рюкзак. Промахнулся на первом броске. Трудно бросать в варежках.
И на втором броске тоже промахнулся. И на третьем. Где уж мне?..
– Выставляй ногу вперед. И бросай с размахом из-за спины.
Так я и сделал и со второго раза довольно точно попал в колокол. Со второго!
– Вот видишь?
Я кивнул. Говорить не получалось, у меня все лицо заледенело.
А Джозеф?
Улыбнулся во второй раз. Типа того.
Теперь мы каждый день ходили в школу вместе. Вроде как вместе. Он всегда держался немного позади.
Мы шли вдоль Аллайанса – темной и быстрой в это время года реки и жутко холодной. Мы останавливались у старой церкви, чтобы ударить в колокол. Если от церкви свернуть направо, попадешь на мост, перекинутый через реку, по крайней мере, так было раньше. Но теперь большинство досок были сломаны и стоял знак «Проезд закрыт». Мы же поворачивали налево, к школе. И хотя мы почти не разговаривали, похоже, Джозеф был рад моей компании.
А вот учителя нашей Истхэмской средней школы, похоже, были не рады Джозефу.
На уроках обществознания, у мистера Оутса, и на уроках литературы, у миссис Хэллоуэй, Джозеф сидел за последней партой во втором ряду, а я – за последней в первом. Хотя он был в восьмом классе, а я – в шестом. Джозеф был силен в математике и ходил на начальную алгебру в восьмой класс к мистеру д’Ални. Мистер Коллум в свой восьмой класс на естествознание его не пустил, так что лабораторные по физике мы делали вместе. Физкультурой у тренера Свитека Джозеф занимался с восьмым классом, в противоположном – от шестого и седьмого – конце зала. Однажды из своей шеренги он посмотрел на меня и недовольно покачал головой. Он не любил, когда ему отдают команды, но старался все выполнять. А еще мы вместе с Джозефом должны были ежедневно проходить офисную практику, помогая завучу Кантону с административными делами.
Учителя обращались с ним осторожно – по крайней мере, на тех уроках, где я мог за ним наблюдать. Не то чтобы его боялись… Они же не слышали, как он бормотал по ночам, как вскрикивал: «Отпусти, отстань, ты…» – а потом слова, которых я даже не знал. Или как он плакал во сне и все повторял чье-то имя – так, словно сделал бы все что угодно, лишь бы найти этого человека. Может быть, учителя и стали бы бояться Джозефа, услышав его ночные крики.
Но все же они вели себя с ним осторожно. Наверное, им хватало того факта, что Джозеф чуть не убил воспитательницу в ювенальном центре. Зачем средней школе Истхэма такой ученик?
Уверен, именно так думала и миссис Хэллоуэй каждый раз, как на него смотрела.
Иногда Джозеф вынимал из бумажника и рассматривал какую-то фотографию. Он держал снимок так, чтобы никто другой не мог его увидеть. Даже я. На второй день пребывания Джозефа в школе на уроке литературы миссис Хэллоуэй сделала ему замечание, что он невнимателен, подошла к его парте, последней во втором ряду, протянула руку и потребовала отдать ей то, что он разглядывал. Джозеф не отдал. Он положил фотографию в бумажник, бумажник – в задний карман, а потом уставился на свою парту. Миссис Хэллоуэй не выдержала и убрала протянутую руку. Опустила глаза, вернулась к своему столу, что-то записала в блокноте, спрятала блокнот в верхний ящик и снова забубнила про Роберта Фроста, каменные стены и прочую дребедень[5].
И больше не щурилась на последний стол второго ряда.
И еще завуч Кантон.
Через неделю после того, как мы опоздали в школу, мистер Кантон подошел ко мне, когда я пытался открыть свой шкафчик. Руки у меня так замерзли, что пальцы не слушались. Вот что бывает, когда снимаешь варежки, чтобы попасть в колокол старой Первой конгрегациональной церкви.
– Мистер Хаскелл сказал, что тебя сегодня снова не было в автобусе, – сказал мистер Кантон.
– Я шел пешком.
– С Джозефом Бруком? – уточнил мистер Кантон.
Я кивнул.
– Какая последняя цифра? – спросил он.
– Восемь.
Мистер Кантон прокрутил комбинацию на восемь и открыл шкафчик.
– Послушай, Джексон, – сказал он. – Я уважаю твоих родителей. Правда уважаю. Они пытаются изменить мир к лучшему, забирая в нормальную семью таких детей, как Джозеф Брук. Но такие дети, как Джозеф Брук, не всегда нормальны, понимаешь? Они ведут себя так, как ведут, потому что их мозг работает иначе. Они думают не так, как мы с тобой. Они могут делать такие вещи…
– Он не такой, – возразил я.
– Нет? Джексон, когда тебя в последний раз вызывал завуч? Когда ты в последний раз опаздывал?
Я не ответил.
– В прошлый понедельник, – продолжил мистер Кантон. – А с кем ты был?
Я снова промолчал.
На завуче были коричневые туфли, которые выглядели так, будто их чистили десять минут назад. Ни единой крапинки. Даже на мысках. Как это возможно – носить обувь без единого пятнышка?
– Советую тебе быть поосторожнее с Джозефом Бруком. Ты ничего о нем не знаешь.
И мистер Кантон удалился, сверкая своими чистыми ботинками.
– Он не такой, – прошептал я.
После занятий я встретил Джозефа на стоянке школьных автобусов, он меня ждал. Мистер Кантон наблюдал за нами с крыльца. Он кивнул мне с таким видом, как будто у нас с ним есть общий секрет.
И Джозеф пошел следом за мной с таким видом, словно у него тоже есть секрет, но им он ни с кем не поделится.
Когда мы миновали старую Первую конгрегациональную церковь, я остановился и обернулся.
– Ты в порядке? – спросил я.
– Что?
– Ты в порядке?
– А почему бы и нет?
– Послушай, а как зовут твою дочь?
Он посмотрел на меня. Своими черными глазами.
– Не твое де…
– Я просто спросил.
Он долго молчал. Было очень холодно. Может быть, минус шесть, может, минус семь или еще ниже. Автобус проехал мимо, и Джон Уолл постучал в окно, чтобы я не забывал, какой я придурок.
– Юпитер, – ответил наконец Джозеф.
Видок у меня, наверное, был ошарашенный.
– Это наша любимая планета, – пояснил он.
– Наша?
Джозеф кивнул.
– Ты хочешь сказать, твоя и…
Он снова кивнул.
Джозеф шел за мной до самого дома. Потом мама повезла его к психологу, и, когда они выезжали со двора, он сидел в машине с закрытыми глазами.
УЖИН был теплым и уютным. Моя мама любит иногда устраивать нам ужины при свечах. Вот и в тот вечер мы тихо сидели в мерцающем желтом свете. А позже, на улице, было холодно и очень светло. Луны не было видно, но зато звезды сияли так ярко, что мы не стали включать свет на крыльце, когда таскали щепу для кухонной печки. Нам троим потребовалось всего несколько ходок, и когда мы закончили, я остановился посреди двора, посмотрел на планеты и звезды и спросил отца: