Она раз за разом наблюдает, как по всему Зандокару выходят из пустоты эти молчаливые воины. Как посылают впереди себя клубящуюся серым призраком завесу, заставляя ее окутывать целые деревни. Как потом заходят в них сами и иногда выносят оттуда сонных, вяло шевелящихся или, напротив, отчаянно сопротивляющихся детей. Мальчиков. Совсем еще мальчишек, в которых вот так, с высоты птичьего полета, хорошо видны проблески непробуженной силы. А затем их уносят прочь, для чего-то приводя впоследствии в башню. То ли учить. То ли убивать. То ли приносить в жертву...
Она не знает, зачем тому магу понадобились эти дети. Хотя теперь уже понимает, почему в свое время ее не забрали, а попытались убить - им нужны только мальчики. Почему-то лишь мальчики. Которые затем безвозвратно исчезали в недрах зловещей башни, отдавая куда-то свой, пока еще слабый, но такой редкий дар.
Она беспокойно кружит над этим местом, не решаясь ни спуститься, ни подняться повыше. Пытается рассмотреть и понять, но почему-то к башне трудно приблизиться - вокруг нее гуляет слишком сильный ветер. И он такой холодный, что ее крылья буквально сводит судорогой, а сердце замирает кровавой сосулькой, заставляя с болезненным криком терять высоту и бессильно падать на голые скалы...
А потом снова Занд. И снова Охранные леса, много веков держащие вокруг него оборону. Она снова летит и снова живая. Снова чувствует и снова дышит. Жадно глотает холодный воздух. С пронзительным криком бросается с вышины. Только теперь уже не гордым орлом, а стремительной соколицей.
Она кружит над Зандом, постепенно вспоминая прошлые жизни. Кружит, изредка вскрикивая от острых и режущих, словно ножи, воспоминаний. Но потом успокаивается, понимает, что снова может летать, и, обретя новый облик, проворно устремляется прочь, повинуясь неслышному велению мерно стучащего Сердца.
Теперь ее интересует юг. Ее терзает смутное беспокойство, потому что там тоже что-то происходит. Что-то неправильное и неприятное. Где-то недалеко от южной границы Охранных лесов. В Редколесье, разграничивающем побережье Нахиб на две равные половины. Где-то возле затерянного в лесах Внутреннего моря. На одном из его берегов. Там, где почему-то пахнет болью и кровью, а еще - неподдельным отчаянием попавших в беду живых существ.
Она осторожно снижается, пытаясь разобрать подробности, но почти сразу отшатывается, не понимая, почему в этих затерянных и безлюдных землях вдруг взялось так много непрожитых жизней. Причем людских жизней. Заключенных в живую клетку. Жизней, уже обреченных и почти истративших запас своих сил.
Она борется с внезапным страхом, а затем снижается снова и только тогда, наконец, видит бесконечные вереницы рабов, зачем-то пробивающих гигантский тоннель от Внутреннего моря вплоть до самого... Занда?!
У соколицы взволнованно колотится сердце.
Неужели?!
Неужели они тоже стремятся в Занд?! Все вместе?! Так много?! Так глупо и так неправильно?! Но что это? Почему так тихо? Почему они в обносках? Почему идут так устало и измученно, с трудом перебирая ногами и по-старчески загребая ими сухую землю? Изможденные лица, исхудавшие руки, сбитые в кровь ноги и огромные язвы на гноящихся телах. И повсюду корзины, корзины, корзины... с камнями, с землей, с сыпучим гравием. Они приходят, приносят пустые корзины, отдают их куда-то, а затем забирают полные у огромного черного входа, исчезающего под землей. В одну сторону несут палки и брусья, чтобы крепить стены. В другую - те самые, грубо сплетенные корзины, чье содержимое постепенно заполняет собой гигантский овраг и уже высится неприступной горой, красноречиво показывая, насколько чудовищный труд им пришлось уже сделать, чтобы пройти так далеко. Но почему-то люди двигаются мертво и так безразлично, будто бы от них остались лишь пустые оболочки, тогда как души...
Она на мгновение заглядывает в чьи-то глаза и с ужасом шарахается прочь, потому что душ там уже не было. Ни в ком. Это просто живые тела, лишенные воли, чувств... сгоревшие тела, пустые. Только и умеющие, что ходить и исполнять приказы.
Что же это... как же... и кто?!
Кто создает этот странный тоннель? Вот же он - вьется под землей подобно гигантскому червю. Длинный, устрашающе длинный, словно его роют уже не первое десятилетие. И он уходит почти строго на север. Через все Редколесье, под скалами и неприступными породами. Уходит неровно, изгибами, как ползущая на запах добычи змея. Но упрямо движется вперед. К Занду. До которого не достает совсем немного. Лишь чуть-чуть не доходит до его границ. Даже Охранные леса уже пройдены. И даже там никто из Охранителей ничего не заметил. И вот теперь он близко. Он уже очень близко. Настойчивый. Коварный. Двуличный змей, сумевший так долго оставаться незамеченным.
Там, где находится его мощная "голова", клубится все тот же знакомый туман, который никак не позволяет ошибиться: он из той же башни, что и везде. Такой же серый и недобрый. Только тут он гораздо плотнее, яростнее, живее. Он словно сам по себе. И он яростно вгрызается в землю, буравя ее гигантским червем. С тем, чтобы выплюнуть сзади раздробленную породу, освободить немного места, а потом жадно вгрызться снова, остервенело кроша само основание мира.
Она вдруг вскрикивает, задыхаясь от внезапной боли, когда одно из щупалец вдруг касается границы Занда. Не там, где стоят игольники. Не там, где безмятежно спят Охранные леса. Не там, где шумят гремучие водопады, а ближе. Гораздо ближе к огромному Дереву и спрятанному в нем гигантскому Сердцу.
Туман - это холод. Туман - это тьма. В нем - смерть, холодная и неумолимая. Он жаден. Равнодушен. Жесток. Ему нет дела до того, как во внезапной тревоге вздрагивает весь Занд до основания. Он слишком долго сюда шел. Долго пробирался окольными путями. Годами сражался с упрямой породой, но теперь вдруг оказался так близко, что нетерпение буквально съедает его изнутри. Он так страстно желал прорваться внутрь, минуя неподкупную охрану. Так неистово рвался вперед. Так люто стремился дотянуться до вожделенного Сердца, что почти позабыл об осторожности. И в тот миг, когда Занд вдруг болезненно содрогнулся от его прикосновения, конвульсивно задрожал сам, словно скрюченный от страсти, острый и больно ранящий похотливый коготь, обманом добравшийся до самого сокровенного.
Она рывками поднимается в небо, слыша, как взволнованно колотится и зовет ее встревоженное Сердце. Едва не ломая крылья, стремится туда, где когда-то была заново рождена. С плачем мчится вперед, роняя драгоценные слезы, обгоняя ветер, теряя по пути перья, которые вдруг стали сильно тяготить. Она не знает, зачем мчится с такой безумной скоростью. Не понимает, отчего вдруг так больно стало в груди, где неожиданно отчетливо зазвучало далекое, умоляющее о помощи Сердце. Но зато хорошо чувствует, что если опоздает и не сумеет вернуться, Оно может вскоре погибнуть. И это пугает. Это заставляет ее спешить. Это приводит в сокровенный ужас, заставляющий холодеть ее собственное сердце. Она с криком бросается в небеса, разрывая воздух сильными крыльями. Безошибочно находит Древо, застывшее в страшном ожидании. Не помня себя, камнем падает вниз с сумасшедшей высоты. Бесстрашно пробивает собой колючую мешанину из листьев и ветвей, а потом с облегчением падает в огромное дупло, из которого некогда вышла.
И вот тогда все меняется разом. Вот тогда она уже больше не птица. Вот теперь она вдруг вспоминает и узнает, наконец, кем и для чего была создана. Потому что теперь ее руки - вовсе не крылья, а разбросанные во все стороны ветви, которыми, кажется, можно обнять весь мир. Ее тело - сырая земля, из которой исходит всякая жизнь. Ее кровь - целительная влага, которую с благодарностью пьет все живое. Ее глаза - горящее полуденное солнце и спокойно светящаяся луна, попеременно следящие за всем, что творится вокруг. Ее волосы - ветер, опутывающий мир мягкими струями. Слезы - как дождь, благодатно проливающийся на травы, дыхание - теплый воздух, колышущийся над верхушками деревьев, а гнев - это лава, которая неистово клокочет внутри и яростно желает уничтожить святотатцев.
- Назад! - тонко вскрикивает небо, распарываемое яростной молнией.
- Назад! - вторит ему море, поднимаясь на берегу высокой волной.
- Назад! - властно требует ветер, свиваясь вокруг подземелья тугими смерчами.
- Назад! - бешено бьется под скалами лава...
Но туман упорно продолжает ползти вперед.
Его щупальца склизки и очень настойчивы. Он навязчиво просовывает их в любую щелочку, ввинчивается, продавливает, раздвигает собой вековые заслоны. Как насильник, вонзается в землю, требуя подчинения, покорности. Вынуждая пропустить его вперед, туда, к беспокойно скрипящему Древу, в котором неистово пульсирует лиловое Сердце.
- Нет, - в забытьи шепчет Айра. - Нет... это Сердце вы никогда не получите...
И неистово ревущая лава, словно получив долгожданное разрешение, внезапно тугой струей вырывается наружу. Взвивается вверх огромным огненным столбом, разбрасывая вокруг алые капли. Поднимается яростной волной до верхушек самых высоких деревьев, а затем всей мощью обрушивается вниз, заливая собой подземные ходы, обрушивая скалы, навеки запечатывая в них упрямых безумцев и распыляя в прах их бездушные тела. А затем со злым ликованием выливаясь в море и заставляя проклятый туман со злобным шипением отступить.
После чего, наконец, над Зандом воцаряется долгожданная тишина. Над Охранным лесом умиротворенно взвивается облако белого пара. Взбудораженное море успокоенно засыпает, а скатившаяся в него лава застывает на берегу быстро чернеющим языком, на поверхности которого медленно оседают хлопья такого же черного пепла...
Айра очнулась от того, что кто-то ласково гладил ее по щеке и мерно баюкал, трепетно обнимая, словно заботливый и преданный друг. Вокруг было темно, но сквозь шелестящее зеленое покрывало смутно проглядывало ночное небо, крохотные точки далеких звезд. Терпко пахло цветочным соком. Со всех сторон шевелились и осторожно переплетались тугие ветви, из ладоней осторожно выходили острые шипы, и, кажется, именно это движение ее разбудило.