Матушка подтащила стул к высокому окну и, вытянув шею, стала разглядывать кусочек неба над стеной, а я наблюдала за ней.
Почти каждую ночь она зажигала лампу и шила лоскутное одеяло с историей семьи. Уже более двух лет трудилась она над квадратами для одеяла.
– Если случится пожар, а меня уже здесь не будет, это достанется тебе, – любила повторять она. – Сохрани лоскутки, они – часть меня, так же как мясо на костях.
Я донимала ее, прося показать законченные квадраты, но матушка не поддавалась. Она любила делать сюрпризы. Ей хотелось снять покрывало со своего произведения, как с мраморной статуи. Она, как и народ фон, запечатлела свою историю на лоскутном одеяле и хотела показать все разом, а не по частям.
– Подожди немного, – сказала она накануне. – Уже совсем скоро я разверну раму и начну сшивать лоскуты.
Она запирала кусочки ткани в деревянный сундук, который притащила из кладовки в подвале. Сундук вонял плесенью. Внутри мы нашли личинки моли и маленький ключик. Матушка отчистила сундук льняным маслом и заперла в нем завернутые в муслин лоскуты. Я догадалась, что она спрятала там и наши деньги на свободу, потому что сразу после этого сбережения исчезли из рогожного мешка.
Последний раз там было четыреста долларов.
И теперь, лежа в постели, я подсчитывала в уме – чтобы выкупить нас обеих, требовалось еще шестьсот пятьдесят долларов.
Я прервала молчание:
– Собираешься всю ночь сидеть в темноте и глазеть на дыру в стене?
– Надо кое-что сделать. Спи.
Спать мне не хотелось.
– Где ты прячешь ключ от сундучка?
– Ах вот что у тебя на уме? Лежишь и придумываешь, как бы взглянуть на одеяло? Ключик найдешь, если пойдешь туда, не знаю куда.
Оставив попытки, я переключилась на мысли о Саре.
Мне никакого дела не было до этого мистера Уильямса. Единственное, что я от него услышала: «Быстренько исчезни». Я разжигала в гостиной камин, чтобы мужчина согрелся, и он это сказал.
«Быстренько исчезни».
Мне так же трудно вообразить Сару замужем за ним, как и себя – замужем за Гудисом, который все ходил за мной сами знаете зачем. Матушка как-то сказала: «Скажи, пусть утопится».
Вчера Сара спросила меня:
– Когда я выйду замуж, поедешь жить со мной?
– Оставить матушку?
– О-о, ты не обязана! – воскликнула она. – Я просто подумала… Знаешь, мне будет тебя не хватать.
Несмотря на то что у нас почти не осталось тем для разговоров, мысли о разлуке ранили меня.
– Мне тоже, – призналась я.
Матушка спросила с другого конца комнаты:
– Сколько, по-твоему, мне лет? – Она не знала своего возраста наверняка, свидетельства у нее не было. – Кажется, ты родилась, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, девятнадцать. Сколько же мне?
Я подсчитала в уме.
– Тебе тридцать восемь.
– Не слишком старая, – заключила она.
Мы помолчали. Матушка все так же смотрела в окно и размышляла над своим возрастом, а я, окончательно проснувшись, лежала в кровати.
– Посмотри, Подарочек! Гляди сюда! – вдруг закричала матушка и вскочила на ноги. – Вот еще одна!
Я выпрыгнула из кровати.
– Звезды, – молвила она. – Падают точно так же, как при твоей бабушке. Давай, скорей.
Мы засунули ноги в башмаки, накинули пальто и, схватив старое одеяло, быстро прошли через задний двор.
Потом расстелили одеяло под деревом душ и улеглись на него. Я взглянула наверх, небесный свод распахнулся, и пролился звездный поток.
Каждый раз, когда падала звезда, матушка смеялась горловым смехом.
Когда звездопад прекратился и на небе все замерло, я увидела, как она поглаживает свой немного располневший живот.
И поняла, для чего она «не слишком старая».
– Сара, садись, пожалуйста.
С этого Томас начал. Он указал на два стула у окна, выходящего на веранду, но села я одна.
Было полпервого, и мой брат, чарльстонский барристер, прервал службу в конторе, чтобы поговорить наедине в моей комнате. Мне показалось, что он бледен от страха.
Естественно, я подумала об отце. Последнее время на него невозможно было смотреть без тревоги – худой, опустошенный человек с нетвердой походкой и трясущейся рукой. Однако, вопреки всему, ему стало немного лучше, и он вернулся к обязанностям судьи.
Неделей раньше я натолкнулась на отца, медленно продвигающегося с тростью по центральному коридору. В памяти всплыл образ Лазаря из катехизиса, по которому мы занимались в воскресной школе, – Лазаря, восставшего из гроба и ковыляющего в длинном саване. Левая рука отца тряслась, словно он махал прохожему; увидев меня, он схватил ее правой, стараясь унять дрожь.
– Ох, Сара, Бог безжалостен к старикам, – сообщил он.
Я провела его до задней двери, приноравливаясь к отцовскому шагу, что еще больше подчеркивало его немощность.
– Так скажи, когда ты выходишь замуж?
В последнее время все задавали мне этот вопрос, но, услышав его от отца, я замерла на месте. Мы с Берком помолвились в феврале, и отец ни разу не упомянул об этом. Я не винила его за то, что он пропустил празднование в нашу честь, которое любезно устроили у себя Томас и Салли. Отец тогда был прикован к постели, но с тех пор прошли месяцы молчания.
– Не знаю, – ответила я. – Берк ждет, когда отец передаст ему бизнес. Хочет обрести надлежащее положение.
– Правда?
Его сардонический тон отбил желание продолжать разговор.
С трудом верилось, что когда-то отец позволял мне рыться в его книгах и с наслаждением слушал мои речи. Между нами была протянута невидимая нить, и я силилась понять, когда же она порвалась. В день, когда он запретил мне брать книги? На проводах Томаса в университет, когда отец бросил мне обидные слова? «Ты позоришь себя. Позоришь всех нас. С чего ты взяла, что можешь изучать право?»
– Напоминаю, Сара, что в нашем штате нет закона о разводе, – между тем говорил он. – Если ты замужем, контракт расторгнуть нельзя. Ты об этом знаешь?
– Да, отец.
Он кивнул со сдержанным одобрением.
Вот о чем вспоминала я в мгновения, когда Томас собирался сообщить мне новость. Об отце, его немощности и последней встрече с ним.
– Ты всегда была моей любимой сестрой, – начал Томас. – Ты это знаешь. По правде, ты для меня дороже всех братьев и сестер.
Он замолчал и, замерев, разглядывал через окно и веранду сад. По его виску скатилась капелька пота, запутавшись в сети первых морщинок. Мной овладело странное смирение. «Что бы это ни было, оно уже случилось».
– …Прошу тебя, я не такая уж ранимая, как ты думаешь. Говори прямо.
– Ты права. Скажу без обиняков. Боюсь, Берк Уильямс не тот, за кого себя выдает. Я обратил внимание на то, что у него есть другие знакомые женщины.
Я не уловила двусмысленности.
– Это, безусловно, не преступление.
– Сара, они тоже его невесты.
Почему-то я сразу поняла, что сказанное им – правда. Теперь многое становилось понятным. Отсрочки с назначением дня свадьбы. Его бесконечные визиты к родным или деловые поездки. Любопытный факт, что красивый обворожительный мужчина выбрал меня.
Слезы брызнули из глаз. Томас протянул мне платок.
– Как ты об этом узнал? – спросила я, слегка оправившись от потрясения.
– Кузина Салли, Фрэнни из Бофорта, написала, что была на приеме и видела, как Берк открыто ухаживает за молодой женщиной. Она, конечно, не говорила с ним, но осторожно расспросила его спутницу, а та поведала, что Берк недавно сделал ей предложение.
Я уставилась на свои колени, пытаясь уразуметь сказанное.
– Но зачем? Зачем ему это делать? Не понимаю.
Томас сел и взял меня за руки:
– Он из тех мужчин, что охотятся за юными леди. В наше время подобное случается. Существует такая порода молодых людей, которые находят себе невест, чтобы… – Он помолчал. – Чтобы склонить к интимной близости. Они убеждают женщин, что в преддверии супружества подобный компромисс возможен. – Томас боялся посмотреть на меня. – Надеюсь, он не воспользовался возможностью…
– Нет, – сказала я. – Не воспользовался.
Томас с облегчением вздохнул, смутив меня своей несдержанностью.
– …Ты говорил «невесты». Помимо знакомой из Бофорта, есть и другая?
– Да, она, кажется, из Саванны.
– А как ты узнал об этой? Надеюсь, не от очередной кузины?
Он едва заметно улыбнулся:
– Об этой я услышал от самого Берка. Столкнулся с ним вчера вечером. Он признался, что имеет виды на обеих молодых леди.
– Ты видел его? Но почему не дал мне…
– Хотел избавить тебя от страданий и унижения. Наши родители сходятся на том, что тебя следует оградить от этого человека. Тебе больше незачем с ним видеться. Я разорвал помолвку с твоей стороны.
«Как ты мог?»
Он узурпировал любой мой шанс на личную месть. В тот момент я больше сердилась на детскую попытку Томаса защитить меня, чем на низость Берка. Я вскочила на ноги, повернулась к брату спиной, задыхаясь от невнятных обидных слов.
– Я понимаю, что ты чувствуешь, – произнес он у меня за спиной. – Но уж лучше пусть будет так.
Он ничего не понимал в моих чувствах. Мне хотелось накричать на него за надменные слова, но, обернувшись, я увидела его полные слез глаза и заставила себя ответить вежливо.
– …Мне хочется побыть одной. Прошу тебя.
Он поднялся:
– И еще кое-что. Тебе придется какое-то время не показываться на публике. Мама считает, трех недель достаточно, для того чтобы разговоры утихли. Потом сможешь вернуться в свет.
Он ушел, а я стояла у окна, охваченная гневом и обидой, и понимала, что виновата во всем сама. Как могла я стать добычей столь распутного человека? Неужели была настолько ослеплена страстью, что вообразила, будто он любит меня? Оконное стекло отражало мое лицо – румяные круглые щеки, длинный отцовский нос, бледные глаза, волосы необычного цвета. И я отрезала для него прядь этих волос! Должно быть, он посмеялся надо мной.