Скоро мне наконец должны снять гипс. Как только я смогу нажимать на педаль и держать руль, я тут же приеду к тебе. Я так хочу тебя видеть! По-прежнему твой Роберт Хаген”.
Камилла посмотрела на стоявшую под письмом дату. Да, все совпадало — гипс должны были снять вчера... Значит, он приедет сегодня!
Для Камиллы словно взошло солнце. Роберт приедет! Он по-прежнему любит ее! Он не изменил ей, не бросил. Об этом ей сказала сама соперница, признавшая свое поражение. Она увидит его сегодня вечером!
Оставшееся время на работе она прожила словно в угаре, не помня, с кем и о чем разговаривает. Но вот странность — удача сопутствовала ей, она не сделала ни одной ошибки и даже договорилась об одном крупном заказе. День катился к вечеру, и Камилла все чаще поглядывала на часы. Это не ускользнуло от внимания ее шефа.
— Я чувствую, мадмуазель Бриваль, что у вас сегодня назначена особо важная встреча, — шутливо сказал он. — Пожалуй, я не буду вас сегодня особо задерживать. Передайте вашему жениху особые пожелания. Он очень, очень деловой и энергичный молодой человек!
Обрадованная, что ее отпустили, Камилла спустилась на стоянку. Однако в словах Таркэна было и что-то мрачное, неприятное, о чем она старалась не думать. Что же это? Да, упоминание о Жан-Поле. Как теперь быть? А, будь что будет! Сейчас ей важно встретиться с Робертом, удостовериться, что она все правильно поняла в письме.
Подъезжая к своему дому, Камилла издали увидела высокую, чуть сутулую фигуру в дорожной куртке. Это был Роберт. Сколько же она не видела его! Нет, она не в силах больше ждать, ставить машину в гараж, потом возвращаться! Остановившись прямо под знаком “Остановка запрещена”, она вышла из машины. Однако она не кинулась через дорогу к Роберту, как сделала бы две недели назад. Оставшись у машины, она сделала вид, что возится с ней, что-то приводя в порядок. Пусть он подойдет первый!
И он подошел. Склонившись над капотом, Камилла почувствовала рядом с собой его присутствие. Тогда она медленно выпрямилась. Впервые за долгие-долгие дни она видела Роберта. Она отметила, что он стал бледнее — видимо, последние дни не выходил из ангара. И еще он стал печальнее. Печаль поселилась в глазах, а губы и подбородок были по-прежнему тверды и выражали решимость.
— Здравствуй, — сказал он по-французски.
— Здравствуйте, месье Хаген, — ответила она. — Очень мило, что вы перешли на французский язык. Я вижу, вы в нем весьма продвинулись.
— Да, у меня была достаточная практика, — согласился Роберт и осторожно заметил: — Может, мы все же уберем отсюда машину? Разговаривать здесь все равно неудобно...
— А нам есть о чем разговаривать?
— Мне кажется, есть. Ты... ты прочла мое письмо?
— Последнее? Прочла. Правда, только сегодня. Тебе следует быть внимательнее. В Париже много улиц с похожими названиями. Ты ошибся, когда писал адрес.
— Правда? Но, впрочем, это неважно. Главное, ты прочла. Значит, ты знаешь...
— Что?
— Что это было недоразумение. Нелепое нагромождение случайностей и взаимного непонимания. Ничего больше.
— Ничего?
— А что же еще?
— А мне кажется, там было еще желание уличить другого и обелить себя. Разве не так?
— Но ты должна понимать, что когда тебя обвиняют, невольно начинаешь защищаться. Вот как сейчас я защищаюсь. А лучшая защита, как известно, — нападение.
— Как у тебя все гладко получается. Словно... О, месье, что вы делаете? — последние слова были обращены к полицейскому, который невозмутимо выписывал штрафную квитанцию прямо на капоте ее машины. — Я сейчас уеду! Я уже уезжаю! Садись же! — Эти слова были обращены уже к Роберту.
Однако, пока Камилла включала мотор, полицейский все так же невозмутимо засунул листочек с квитанцией под “дворник” и удалился — впрочем, недалеко. Со вздохом забрав квитанцию, Камилла направила машину в гараж. Запирая ее, она решала в уме важный вопрос: пригласить ли Роберта к себе или направиться в кафе? На помощь ей пришел Хаген.
— Давай пойдем погуляем, если ты не очень устала, — предложил он. — Мне кажется, так нам будет легче разговаривать. А поговорить, как ты убедилась, нам есть о чем.
Камилла согласилась. Они вышли на улицу и неторопливо направились в сторону бульваров. Первой на этот раз заговорила Камилла.
— Джоан была здесь, — сообщила она.
— Вот как? — удивился и насторожился Роберт. — Она... не обидела тебя? Когда она разозлится — а у нее было достаточно поводов разозлиться — она становится совершенно невыносимой.
— Да нет. Она пыталась, но... Под конец мне стало ее жалко. По-моему, теперь она окончательно поставила на тебе крест.
— Хорошо бы так, — со вздохом сказал Роберт. — Боюсь, однако, что если мне будет сопутствовать успех, она не выдержит и предпримет еще одну попытку. Тем более что первая дала такие прекрасные результаты — ей ведь и в правду удалось нас поссорить.
— И что, если будет эта вторая попытка, ты опять мне ничего не скажешь? — спросила Камилла.
— Ну уж нет! — воскликнул Роберт. — Теперь, как только она подкатит и попадет в пределы видимости, я вывешу огромный плакат и оповещу об этом пол-Франции. Ты не представляешь, как я проклинал себя за это малодушное молчание, за то, что не смог сразу прогнать ее, не смог достойно объяснить тебе ее появление!
— Скажи, Роберт, — твердо спросила Камилла, — а все-таки это было только недоразумение или там было что-то еще? Мне кажется, что ты так себя вел, потому что на какую-то долю поверил, что она снова тебя любит, и заколебался.
— Ну что ж, правду так правду, — после некоторой паузы так же твердо ответил Хаген и остановился. Теперь они стояли, глядя друг другу в глаза. — Да, ты права, я действительно поверил, что она меня снова любит, и мне стало ее жалко. Ведь она мне была так дорога! Когда-то мне казалось, что без нее я не смогу жить, она была для меня всем. Мне было очень трудно расстаться с ней. И теперь... Ты должна это понять. Ведь это ты заняла ее место.
— Я понимаю, — тихо ответила Камилла. — Но ты не ответил на второй вопрос.
— Я отвечу. А вот колебаний — нет, их не было. Была жалость. Если я в чем и колебался, так это в том, как помягче сказать ей, что я ее больше не люблю. Ну суди сама: если бы я выбирал, как ты говоришь, колебался между вами двумя, почему бы я сразу же после твоего ухода прогнал ее?
— Не знаю, Роберт, не знаю, — покачала головой Камилла. — Могло ведь быть и так: ты увидел, что она осталась такой же злой и эгоистичной, понял, что ей нужен не ты, а твой успех, и сделал выбор в мою пользу.
— Могло — но не было! — воскликнул Роберт. Скулы его отвердели, на шее вздулись жилы. — Пойми, Камилла: я не хочу оправдываться и надеюсь, что у нас здесь не суд, я не подсудимый, а ты не судья. Предположить можно все что угодно. Как я докажу, что я чувствовал или не чувствовал что-то? Я приехал сказать тебе одно, главное: я люблю тебя, тебя одну и не переставал любить. Веришь ты мне? Любишь меня? Вот главный вопрос.
Да, это был главный вопрос, Камилла понимала это не хуже Роберта. Верит ли она ему? Конечно, верит! Любит ли?
— Да, Роберт, да, — тихо ответила Камилла и шагнула к нему. Он нежно обнял ее, погрузил лицо в ее волосы, вдыхая столь дорогой для него запах. Они стояли посреди улицы, не обращая внимания на прохожих. До людского ли внимания им было! Камилла понимала: наступила, может быть, самая важная минута в ее жизни. Их любовь, так бурно и свободно взлетевшая, встретилась с первым серьезным испытанием и сейчас преодолевала его. Преодолеет — значит, это действительно любовь, а не пустое увлечение. Она обретет наконец то, что так давно ждала, чего искала во внимании и преклонении Жан-Поля — и не находила. Она обретает любовь.
— Камилла, Камилла! — шептал Роберт ее имя. — Сколько раз я звал тебя там, в Довиле. И проклинал за то, что ты оставила меня, и ругал последними словами себя за то, что не смог тебя удержать.
— Ах, Роберт, — шептала она в ответ. — Я тоже проклинала, даже, мне казалось, ненавидела тебя. Но забыть не могла.
— Это главное, Камилла, это главное, — говорил Роберт, — пока мы помним друг друга, наша любовь жива. Я хочу, чтобы ты поняла то, что понял за эти дни я: любовь выше всего. Ее права абсолютны и безусловны. Среди людских желаний и страстей она — как абсолютный монарх между подданными. Разрушить любовь — великий грех. Мы не совершим его, правда?
— Нет, Роберт, не совершим, — сказала Камилла, прижимаясь к его груди и чувствуя, как бьется его сердце. — Я сейчас ощущаю нас с тобой как одно целое.
— Осталось создать это целое, — прошептал он.
— Что ты имеешь в виду?
— Ребенка, Камилла, конечно, ребенка! Это будет то целое, в котором будем мы оба.
— Ах, Роберт! — только и могла вымолвить она, прижимаясь к нему все крепче.
— Камилла! — позвал он ее.
— Да, милый!
— Я хочу тебе кое-что сказать. Точнее, спросить тебя кое о чем.
— Я слушаю.
— Камилла, будешь ли ты моей женой?
“Вот оно и произошло, — подумала Камилла. — Слова, которые я так хотела услышать, я услышала, стоя посреди я Больших Бульваров, в уличной толпе. Пусть так. Что же ты ответишь?”
— Да, Роберт, буду, — твердо ответила она. И затем, оторвавшись от его груди, предложила: — Может, мы уже достаточно погуляли и теперь пойдем ко мне?
— Видит Бог, как я этого хочу, — сказал Хаген, — но...
— Что “но”?
— Через два часа я должен вылететь из Орли в Эр-Риад.
— Через два часа?! Но... Как же так? — взмолилась она.
— Может, я не полечу? — предложил Роберт. — Скажи. Одно твое слово — и я останусь здесь, с тобой.
— Нет, что ты, — даже испугалась Камилла. — Я просто растерялась. Но... Ведь ты уже опаздываешь! Езжай, езжай скорее!
— Ну вот, не успели встретиться, ты меня уже гонишь, — пожаловался Хаген.
— Езжай, противный! — гнала она его. — Где твоя машина?
— На стоянке у твоего дома.
— Пошли быстрее.
Почти бегом они достигли стоянки. Роберт завел мотор.