— Мы носим эти печати не в знак своего позора! — кричал какой-то оратор, судя по смуглой физиономии, из салаимов. — Теперь это почетный символ нашей многовековой борьбы, победы и славы!
Когда Лютер ненадолго покинул дом, Эльза открыла поисковик и набрала в строчке с лупой: Мартин Хольцбрунн, министр по делам ведьм. Страница зависла, несколько долгих минут показывая только белое поле, и Эльза успела приготовиться к самому худшему. Но затем вывалились новости, и она вздохнула с облегчением.
«Мартин Хольцбрунн, бывший министр по делам ведьм, арестован и сейчас находится в государственной тюрьме. За время своей кровавой карьеры он приложил руку к сотням смертей ведьм и ведьмаков. Особую известность Хольцбрунн получил за закон, лишавший граждан королевства всех прав…»
«По сообщению наших инсайдеров Мартин Хольцбрунн будет казнен…»
Эльза вскрикнула и выронила планшет. Нервно оттолкнула его ногой, словно это было омерзительное живое существо. Вошедший в дом Лютер посмотрел на нее и как-то сразу все понял. Подняв планшет, он мельком посмотрел на открытую вкладку и осторожно произнес:
— Послушай, но ты же радоваться должна.
Эльза оторопело посмотрела на Лютера. Да, должна. После вынужденного брака, после нескрываемого презрения, после всей пережитой боли она должна испытывать только счастье. Наконец-то будет свободна. Наверняка, все средства Мартина достанутся ей — живи да радуйся.
Но почему-то Эльза спросила:
— Как можно этому радоваться?
Лютер сел рядом и, помедлив, взял ее за руку.
— Он же пытал тебя, — с искренней горечью промолвил Лютер. — Что ты хорошего-то видела?
Эльза почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Лютер был прав, она понимала его правоту, но в то же время боль, выраставшая откуда-то из груди, не давала дышать и заставляла сердце биться с перебоями.
— Его казнят? — прошептала Эльза. Лютер кивнул.
— Да. Сперва гражданская казнь, потом… Потом основная.
Эльза подумала, что должна там быть. И почти сразу же поняла, что не сможет себя пересилить.
Спустя два дня Лютер привез ее в квартиру Мартина. Консьерж, как всегда сидевший в стеклянной будочке на первом этаже, протянул Эльзе запасные ключи. В его петлице красовалась белая космея — символ сопротивления. Консьерж не был ведьмаком, возможно, просто не любил инквизицию, старого короля и прежнюю династию. Что ж, у него будет возможность попробовать новую власть.
— Давай встретимся сегодня вечером, — предложил Лютер, когда они вошли в квартиру. — Побудем вместе, сходим куда-нибудь.
Эльза неопределенно пожала плечами. В сером свете осеннего дня квартира казалась необитаемой.
— Я позвоню, — устало сказала она. — Прости, Лютер, мне надо побыть одной.
Лютер понимающе кивнул и откланялся. Закрыв за ним дверь, Эльза привалилась к ней спиной и подумала, что не знает, как жить дальше и что вообще делать со своей жизнью. Постепенно справившись с оцепенением, она прошла в гостиную и включила телевизор. По всем каналам было одно и то же: прямой репортаж с проспекта Покорителей, на котором должна была состояться гражданская казнь глав департаментов инквизиции. Ведущие, те же самые, что несколько дней назад с ужасом говорили о бунте ведьм, теперь носили космеи в петлицах, а в их голосах звучал восторг.
— …возвращаемся в нашу студию, и сейчас на прямой связи с нами госпожа Анна-Мария Зибен, новый директор института мозга.
Эльза встрепенулась, услышав знакомое имя. Анна-Мария Зибен оказалась молодой привлекательной женщиной с пронизывающим темным взглядом. Сейчас она стояла рядом с журналистом на одном из запруженных народом перекрестков. Космея на ее груди успела потерять один из лепестков.
— Сегодняшняя казнь подготовлена сотрудниками нашего института, — голос Анны-Марии был каким-то обволакивающим, похожим на теплый тягучий мед. — Всем известно, что опыты в сфере гормональной терапии ведьм, проводимые под патронажем инквизиции, не имели ничего общего с наукой. Их цель была исключительно карательной. Поэтому его величество Андреас решил, что будет исключительно справедливым подвергнуть такой казни наших бывших карателей.
— Расскажите о препарате, который будет использоваться, — попросил журналист, и Анна-Мария довольно улыбнулась, словно речь шла о чем-то непередаваемо приятном.
— Препарат на основе кефамина, разработан лично мной при участии передовых сотрудников института мозга, — сказала она. — Простите, остальное — уже государственная тайна.
— Предательница, — почему-то вырвалось у Эльзы. Она забралась с ногами на диван и с тихой печалью подумала, что люди почему-то теряют последние границы. Врач ведь не должен предавать пациента. Тем более, она была для Мартина не просто врачом, но и другом. Эльза шмыгнула носом и добавила:
— Сучка ты. Сучка.
На экране снова была телестудия, и ведущий рассказал о новом законе его величества Андреаса, который уравнивал в правах всех граждан королевства. Неудивительно, что ведьмы обожали его, и никто не вспоминал, что Андреас был инквизитором в своей Стефалии. Это было неважно. Наверняка он набросал каких-то сладких косточек и остальным жителям страны. Все довольны, всем хорошо.
Эльза не знала, почему ей так тяжело на душе, словно она осиротела.
Поднявшись с дивана, она покинула гостиную и заглянула в комнату Мартина. На какой-то миг Эльзе почудилось, что она смотрит в открытую могилу. Нахлынувшая оторопь была настолько сильной, что Эльза сделала было шаг назад. Но она смогла совладать с собой и вошла в комнату. Просторная, светлая, окнами на юг — здесь можно будет, например, сделать библиотеку…
Эльза поежилась.
На широком письменном столе стоял раскрытый ноутбук Мартина, наверняка запароленный. Рядом лежали какие-то папки, полупустой флакон туалетной воды со скрученной крышечкой небрежно прислонялся к маленькой аудиосистеме. Эльзе казалось, что сейчас Мартин войдет в комнату и спросит, что она тут делает.
— …все внимание приковано к проспекту Покорителей, где начинается… — донеслось из гостиной, и Эльза бросилась к телевизору.
На экране было знакомое место: перекресток проспекта и улицы маршала Бокера. Народу — тьма-тьмущая, не протолкнуться. Ведьмы поднимают вверх руки с печатями, обычные зеваки напряженно смотрят туда, откуда появился и нарастает нервный гул. Вскоре Эльза разобрала, что это не просто гул, это собравшиеся на площади скандируют:
— Па-ла-чи! Па-ла-чи!
Ликовали все, и ведьмы, и простые горожане. Слишком уж инквизиция намозолила всем глаза. У каждого были друзья и родственники, вынужденные скрываться от регистрации либо скованные печатями. О том, что печати сдерживали чудовищ, никто не думал. Всегда ведь хочется верить, что с тобой и твоими близкими не случится ничего плохого…
Ведущие не комментировали. Эльза смотрела на экран, и веки жгло, словно она разучилась моргать.
Наконец появилась медленно идущая колонна. Люди в ней были облачены в тюремные оранжевые робы, руки каждого были скованы наручниками, над металлом которых порхали зеленые искры — должно быть, это была магия, не позволявшая инквизиторам освободиться. Эльза вскрикнула и тотчас же зажала рот ладонью.
Она узнала Мартина.
Он шел во главе колонны, равнодушно смотрел прямо перед собой, и его бледное лицо абсолютно ничего не выражало. На оранжевом плече, переходя на грудь, уродливым аксельбантом красовался грязный потек — должно быть, кто-то из толпы швырнул в Мартина чем-то вроде гнилого помидора или комка земли. Эльза не могла оторвать от него взгляда. Даже теперь, униженный и опозоренный, он выглядел львом, который идет среди обезьян — и идет, сохраняя достоинство.
Господи, да ведь совсем недавно Эльза отдала бы все, чтобы снова стать свободной — но не такой же ценой.
— Па-ла-чи! Па-ла-чи!
Из толпы вылетел камень, и тотчас же офицер полицейского оцепления отоварил швырнувшего дубинкой. Наверняка полиции следовало не допустить расправы: палачи, терзавшие свой народ, должны были умереть смертью гораздо более страшной, чем брошенный камень.
Камера сдвинулась, скользя по лицам идущих в колонне. Эльза почувствовала, как кольнуло сердце. Интересно, Стива сейчас там? Стоит среди прочих зевак, кричит?
Камера поднялась над проспектом — теперь колонна напоминала медленно ползущую гусеницу. Эльза смотрела на голову и плечи Мартина и понимала, что видит его в последний раз.
«Но тебя я спасу», — вспомнилось ей, и Эльза разревелась.
Кто-то из зевак снова швырнул камень, но она этого уже не увидела.
***
Шествие закончилось во Дворце правосудия. Там охрана отделила Мартина от его разжалованных коллег и повела какими-то длинными коридорами без дверей. Видеокамеры под потолком оживали, когда процессия шла мимо них: должно быть, вели прямую трансляцию.
Душевное оцепенение, охватившее Мартина после того, как он узнал, что Анна-Мария приложила руку к его будущей казни, оказалось на удивление полезным. У него не началась истерика, он совершенно равнодушно прошел по проспекту во главе колонны, и ненужные мысли его не терзали. В глубине души Мартин всегда понимал, что чем-то подобным все и кончится. В конце концов, инквизиция никогда не пользовалась популярностью…
Мартин только не ожидал, что его предаст та, которой он доверял безоговорочно. И не просто предаст, а собственноручно подготовит препарат, что отправит его на тот свет.
Его привели в небольшую комнату, всю обстановку которой составляло белое кресло, как в кабинете стоматолога — с той только разницей, что зубодер не станет приковывать пациента к подлокотникам — да небольшой стол в углу. На столе стоял закрытый металлический контейнер, и Анна-Мария в белом халате и хирургической шапочке задумчиво делала какие-то пометки в блокноте. Одна из стен была стеклянной: за ней сейчас толпились журналисты, мигали глазками видеокамеры, и Мартин подумал, что из его казни делают шоу, одновременно и радостное, и пугающее. Вот что с вами будет, если осмелитесь сделать то, что не одобряет его величество. Смотрите и не говорите потом, что вы не видели.