Докки была растрогана. Свободной рукой она коснулась его руки, все сжимающей ее пальцы.
— Мне очень жаль, — мягко сказала она.
— Мне тоже, — Швайген хотел что-то добавить, но его перебили.
— Полковник, чем разводить амуры с дамами, не лучше ли заняться своими служебными обязанностями? — послышался резкий начальственный оклик.
Докки и барон, застигнутые врасплох, разом обернулись. Перед ними на дороге стояла группа верховых офицеров, среди которых находился генерал Палевский собственной персоной, чей возглас прервал столь деликатный разговор. Непринужденно развалившись в седле, он легко удерживал на месте своего нервно перебирающего ногами коня и смотрел искрящимися льдом глазами на смущенную от неожиданности парочку.
Швайген отпустил руку Докки, выпрямился и отдал честь Палевскому.
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — сухо сказал он, бросил сумрачный взгляд на Докки, поклонился ей и поскакал по дороге, догоняя обоз.
Докки, возмущенная вмешательством Палевского, вспыхнула, бросила гневный взгляд на генерала и толкнула Дольку, направляя ее на еле различимую тропинку, ведущую через луг к рощице. Через несколько шагов она подняла кобылу в галоп и помчалась вперед, слыша сзади топот ног лошади Афанасьича, который ехал следом.
Щеки ее горели не столько от быстрой езды, сколько от злости на Палевского, который нарочно унизил Швайгена в ее присутствии, смутил ее саму и вообще вел себя крайне бесцеремонно.
Вдруг под копытами несущейся во весь опор лошади захлюпала вода. Обманчивая яркая зелень луга, как и предполагал Афанасьич, оказалась болотом. Докки растерянно посмотрела по сторонам и придержала послушную Дольку, которая тут же перешла на мелкую рысь.
— Не останавливайтесь! — скомандовал рядом до боли знакомый низкий голос.
Пока Докки оглядывалась на него, Палевский подхлестнул ее кобылу. Долька рванула во всю прыть и за несколько минут примчала свою всадницу в рощу. За ними под деревья въехал генерал и, перехватив кобылу за повод, остановил ее.
— Что вы себе позволяете?! — вспылила вконец разъяренная Докки.
Она поискала глазами Афанасьича, которого почему-то не было поблизости, и увидела его на дороге в обществе свиты Палевского.
— Я сам поехал за вами, — сказал генерал, перехватив ее недоуменный взгляд, брошенный на слугу. — Удирая от меня, вы въехали в болото.
— Я не удирала от вас! — процедила Докки. — Вы слишком много о себе возомнили!
— Еще как удирали, — заявил он. — После того, как я застал вас флиртующей со Швайгеном…
— Я с ним не флиртовала! — возмутилась она. — Мы просто разговаривали, когда появились вы и самым отвратительным образом вмешались в нашу беседу.
— Вы держались с ним за руки и улыбались ему так нежно, что, право…
— Это мое дело! — огрызнулась Докки, про себя вынужденная признать, что со стороны ее приватный разговор с бароном действительно мог выглядеть как нежное свидание. Но никто, и в первую очередь Палевский, не имел права ее за это осуждать.
— Вас совершенно не касается, с кем и как я общаюсь, — раздосадованно продолжила она.
— Очень даже касается, если это один из моих офицеров, — ответил он. Холод из его глаз не исчезал. Чувствовалось, что он не на шутку разозлился; хотя выражение его лица и голос были очень спокойны, но от этого его слова звучали еще зловеще. — Я не могу позволить своим командирам вместо несения службы волочиться за дамами.
— Он не волочился, — обиделась Докки. — Он всего лишь поздоровался со мной, проезжая мимо. Или офицеры во время исполнения своих обязанностей не имеют права приветствовать знакомых?
— Держа за руку и склоняясь так близко к вам? И что же — он сделал вам предложение руки и сердца или всего лишь клялся в вечной любви? — с язвительной ухмылкой поинтересовался Палевский.
— Вам этого никогда не узнать!
— Отчего же? — его насмешливый тон выводил Докки из себя. — Ежели в ближайшее время от него не последует рапорт с прошением о женитьбе, то речь шла о любви, которую мой полковник обещал вам… Навсегда?.. Или до начала боевых действий?..
— Вы не смеете так говорить! Барон Швайген — благородный человек!
— А это скоро выяснится. Только учтите, — Палевский наклонился к ней так близко, что Докки — как вчера в саду — почувствовала на себе его дыхание, — Швайген должен получить мое разрешение на женитьбу, но перед этим я должен буду рассмотреть не только материальное обеспечение этого брака, но и его пристойность. Что означает проверку доброй нравственности и благовоспитанности предполагаемой жены.
Она задохнулась от гнева. Ее рука вскинулась, намереваясь влепить ему пощечину за оскорбление, но он успел перехватить ее запястье. Глаза его сверкнули в кружевной тени деревьев, когда он в то же мгновение привлек утратившую самообладание Докки к себе и прижался губами к ее губам.
Она не успела опомниться, как вдруг оказалась в его объятиях. Палевский так крепко сжал ее в своих руках, что она не могла шевельнуться. И хотя он с силой прижимал ее к себе, он не причинял ей боли, и его объятие нельзя было назвать грубым. Она было испугалась и растерялась, но он не дал ей возможности прийти в себя, неумолимо и настойчиво припав к ней губами, что Докки, в полном замешательстве и от его внезапного поступка, и от собственных ощущений, совершенно запуталась в захлестнувших ее чувствах. Только что испытываемое негодование переплелось с влечением, страх растворился в наслаждении, голова закружилась, тело ослабло в его руках, а губы дрогнули, пытаясь ответить на его поцелуй — пылкий, требовательный и упоительно сладостный.
Но это же ее и отрезвило и заставило резко отвернуть голову. Она уперлась руками в его грудь, желая оттолкнуть его и высвободиться из его объятий.
Он сразу отпустил ее. Чуть прищурившись, он молча наблюдал, как она, отведя свою лошадь на несколько шагов в сторону, стала поправлять шляпку, сбившуюся набок. Ее руки дрожали и с трудом справлялись с лентами.
«Уезжай, — мысленно попросила она его. — Уезжай, дай мне возможность побыть одной и успокоиться!»
Но он не двигался. Еще какое-то время он молчал, а потом сказал ровным голосом:
— Вот, значит, как…
И задумчиво добавил:
— Впрочем, я должен был догадаться.
Докки, которая никак не осмеливалась на него посмотреть — ей было стыдно и неловко, вспомнила, как он оскорбил ее перед этим злосчастным поцелуем, и вновь разозлилась. Она вскинула голову и наткнулась на его взгляд. Гнев и насмешка в его глазах растаяли вместе со льдом. Теперь они напоминали прозрачное озеро, мерцающее на глубине еле уловимыми бликами. Докки прерывисто вздохнула, чувствуя, как этот спокойный, проникновенный взор переворачивает ее душу.
— Ежели вы опять намекаете на мою безнравственность, то теперь, после того, как вы… — и запнулась, подбирая слово, — …вы схватили меня, можете со всем основанием объявить меня легкомысленной и падкой на мужчин.
— Приношу свои извинения, madame la baronne, — подчеркнуто вежливо сказал он.
Она вздрогнула. Извиняется за поцелуй?! О, Боже! Это было гораздо хуже и намного оскорбительнее его заявлений о ее безнравственности.
«Этот поцелуй для него ничего не значил! Он смеялся надо мной или проверял меня, — ужаснулась Докки. — А я, глупая, растаяла…»
Она не намеревалась принимать его извинения. Надменно отвернув голову и подобрав поводья смирно стоявшей Дольки, Докки всем видом показала, что не желает более его слушать.
— Не за… м-м… свою горячность, — продолжал Палевский, словно догадываясь, о чем она думает. — За намеренно несправедливые и недостойные слова в ваш адрес. Я глубоко сожалею, что произнес их.
Ей сразу стало легче. Он хотя бы осознал, как был неправ, когда… Вдруг до нее дошло, что он сказал.
— Намеренно несправедливые? — тихо уточнила она.
— Намеренно. Я ревновал, хотя мне не стоило этого делать. Ведь у Швайгена нет никаких шансов? — полувопросительно-полуутвердительно добавил он.
— Ревновал?! — ахнула Докки, поймав себя на том, что, как попугай, повторяет его слова.
— Можете представить — ревновал, — ухмыльнулся он, и ей совсем не понравилась эта его ухмылка, с которой он то ли смеялся над собой, то ли готовил для нее очередную каверзу.
— Ведь я и предположить не мог, что моя дама, с которой мы расстались только на рассвете, будет столь ласково принимать знаки внимания другого мужчины.
«И поделом тебе», — подумала Докки.
Она очень сочувствовала Швайгену, но сейчас даже была рада, что Палевский застал их вдвоем. Если у генерала немножко поубавится самомнения, это определенно пойдет ему на пользу.
— Я не ваша дама! — возразила она.
— Этой ночью были моей, — ласково напомнил он. — И надеюсь, впереди у нас еще много ночей…
— Вы совершенно невозможны! — двусмысленность его слов заставила ее вспыхнуть.
— Очень возможен! — будто ненароком он подъехал к ней ближе. — Еще как возможен! И вы узнаете это, как только представится случай.
Докки попятила кобылу назад и вдруг сообразила, что за их разговором и объятиями наблюдал по меньшей мере с десяток зрителей. «Афанасьич!» — в панике охнула она и, круто развернувшись, посмотрела на дорогу. Но дороги не было видно за деревьями. Оказывается, они заехали в рощу дальше, чем она предполагала.
— Неужели вы могли подумать, что я осмелюсь поцеловать вас на глазах у своих офицеров? — опять этот насмешливый тон.
Она поджала губы, ничуть не сомневаясь, что он может осмелиться на что угодно, не считаясь ни с какими условностями.
«Если бы он действительно считал, что барон сделал мне предложение, а я его приняла, то поцелуй на виду был бы лучшим способом отвратить от меня Швайгена и заставить разорвать со мной все отношения, — невольно подумала Докки. — Мало того, для самолюбия самого Палевского эти объятия при всех были бы лучшим доказательством победы над Ледяной Баронессой. Но только в том случае, если он неблагородный человек. А что он за человек? Вот сейчас он нарочно меня оскорбил, довел почти до бешенства, потом признался в содеянном и извинился. При этом — незаметно для меня самой — заехал за деревья, чтобы никто не видел, как он меня целует. А я… я так не отчитала его за дерзость — за оскорбительные слова, за поцелуй… До чего же я слабохарактерная! Все от всех терплю, все всем прощаю», — Докки расстроилась при мысли, что уже простила Палевскому его гадкое поведение, хотя он даже не поинтересовался, приняла ли она его извинения.