одое, послеледниковое.
За станцией Чибит тракт снова возвратился в Чуйскую долину. Здесь склоны правого берега местами круто спускались к реке. Дорога шла по косогорам вдоль белых и сероватых известняков — древних коралловых рифов палеозойского моря, как определил Обручев.
Из узкого ущелья в крутых горах вырывается речка Иня. Здесь тракт снижается по откосу террасы, сложенной из гравия, тонкослоистого песка, гальки, а порой и крупных валунов. По этой террасе дошли до перевоза через Катунь, потом поднимались на перевал через гору, делящую долины Большого Еломана и Большого Улугема.
После новых переправ, перевалов и долин дошли до селения Онгудай, где можно было получить письма и газеты, в первый раз после отъезда из Томска.
Пока Сергей хлопотал о чае, Владимир Афанасьевич ушел на почту. Возвратился он не скоро, неся большую пачку газет, и казался таким бледным и усталым, что Сергей сбежал ему навстречу с крыльца заезжей избы.
— Что случилось, папа?
— Война, Сережа... Война с Германией.
Отец и сын долго не спали в эту ночь.
— Сегодня только тридцатое июля, — с досадой говорил Сергей. — Еще целый месяц можно было бы ездить...
— Да, — соглашался Владимир Афанасьевич. — Но все-таки нужно возвращаться в Москву. Конечно, мама и Митя не одни, с ними Владимир, но... его ведь могут взять в армию.
— Значит, Восточный Алтай не увидим?
— Не увидим... А из хребтов Западного мы перевалили через все, кроме Холзуна.
— Он как будто и описан очень мало.
— Совершенно верно. Вот и пойдем отсюда на Холзун, а через Омск домой. Это и быстрее будет, чем добираться до Бийска, а потом до Томска.
На этом и порешили.
Тракт привел путешественников по долине реки Урусул, в которую с севера спускаются узкие скалистые отроги, к селу Теньга. Тут с Чуйским трактом простились. Он побежал на север, а Обручевы по долинам Урусула и Иоло поднялись на невысокий перевал в Коргонских горах и спустились к селу Абай. Тут расстались с проводниками. Они уехали к себе в Котанду, а отец с сыном уложили в ящики все собранные коллекции, отправили их домой по почте и наняли новых проводников с лошадьми.
От радости, с которой Владимир Афанасьевич начал это алтайское путешествие, не осталось и следа. Мысли его беспрерывно возвращались к войне, к новым огромным испытаниям народа.
На третий день пути, когда он, покачиваясь в седле, задумался о том, что сейчас происходит на фронте и когда можно будет узнать об этом, его лошадь споткнулась на болотистом лугу, вероятно ступив на кочку. Обручев упал вместе с ней и так сильно ушиб палец на правой руке, что не смог управляться ни с молотком, ни с компасом. Писать тоже было невозможно. Пришлось передать все наблюдения и записи Сергею.
— А я уж буду только созерцателем, — пошутил Владимир Афанасьевич, но Сергей понял, как этот досадный случай огорчает отца.
Они долго поднимались на хребет Холзун по склону, покрытому лесом. Возле речки Хаир-Кум Обручев вспомнил, что здесь утонул пять лет назад геолог Петц, которого он знал.
Постепенно лес редел, лиственницы исчезли. Кедры еще долго держались, но великолепные стройные стволы их изогнулись и ветви вытянулись к юго-во- стоку. Можно было представить себе, какая свирепая пурга задувает тут зимою, уродуя деревья. Еще выше пошли засохшие изломанные стволы и между ними снежные пятна.
А после этих мрачных высот нужно было снова спускаться и идти через угрюмую «чернь» — пихтово-еловый лес и такое высокое разнотравье, что пушистые метелки травы покрывали пешего человека с головой. На ночлеге едва удалось вытоптать в зарослях место для палатки.
После многих подъемов и спусков добрались до перевала. Отсюда открывались необозримые цепи гор. Острые, очень далекие на востоке, заросшие чернью на юго-западе, высокие вершины Острая и Столбуха на юге...
Вниз шли по березово-пихтовому лесу, по долинам, где встречалось все больше пасек и заимок, потом начались пашни и покосы и, наконец, первая деревня, где отпустили алтайцев и наняли лошадей до пристани Вороньей. Там уже грузился пароход.
Владимир Афанасьевич не считал свое путешествие вполне удачным. Он не побывал в восточной части Алтая и очень жалел об этом. Но подтверждение своих мыслей о тектонике Алтая он получил полное. Конечно, алтайский рельеф создан сбросами и разломами, а вовсе не складками. Складчатой горной страной Алтай был после движений земной коры в конце палеозоя. Но потом эрозия и денудация, то есть процессы размывания и смыва разрушенного материала, сгладили, почти сравняли высокие хребты. А дальнейшие движения создали разломы, разбили горы на отдельные группы и глыбы, они надвигались друг на друга, происходили сбросы, стали возникать горсты, разделенные грабенами. Те гряды, что поднялись особенно высоко, оказались более изрезанными, ведь чем выше, тем более ощутима работа ветра, воды, жары и холода. Более низкие горы расчленены меньше, они гораздо шире, вершины их похожи не на конусы, а на купола. А еще ниже лежат высокие плато мягких очертаний, покрытые альпийской растительностью. Правы Зюсс и Обручев: Алтай молодая, а не древняя, сбросовая, а не складчатая горная страна.
На реках Аргуте, Иедыгеме, Чуе Владимир Афанасьевич видел явные следы древних оледенений, до сих пор еще не описанные путешественниками. Еще со времен первых своих работ на Ленских приисках Обручев считал, что Сибирь, как Европа, подвергалась четвертичному оледенению. С этим были не согласны Черский и климатолог Воейков, но Кропоткин еще в семидесятые годы прошлого столетия утверждал, что оледенение в Сибири было. И вот сейчас Обручев видел новые доказательства этого мнения. На Алтае до сих пор сохранилось немало ледников, конечно, в древности оледенение было гораздо более мощным. Признаки его находил и профессор Сапожников, томский коллега Обручева.
Все эти наблюдения, обобщенные и научно обработанные, найдут место в новой статье. И назовет ее Обручев «Алтайские этюды».
Планы новой работы перемежались с тревожными размышлениями о войне до тех пор, пока Владимир Афанасьевич не нажал кнопку звонка своей московской квартиры и не услышал ликующий возглас Мити, открывшего дверь:
— Папа! Папа приехал!
А за Митей спешила Елизавета Исаакиевна, протягивая мужу руки.
— Володя! Сережа! Как я рада, что вы вернулись!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Страна героев и богов
Расторгла рабские вериги...
Война громыхала где-то далеко, точно колоссальная, нечеловеческими руками созданная машина. Она перемалывала ежедневно тысячи жизней. Через Москву без конца шагали солдаты. И, глядя на их лица, то суровые, степенные, то совсем по-детски округлые и простодушные, каждый понимал, что и те и другие будут захвачены страшными зубцами этой машины и редкий уцелеет.
Фронтовые дела не радовали.. В городах появлялось все больше измученных людей с серыми лицами. Это были беженцы. Первые успехи русских, взятие Перемышля, удачные операции в Карпатах стоили больших жертв. Взятый русскими Львов был вновь у противника, Галиция потеряна...
Люди говорили вслух о засилье немцев при дворе и на командных должностях в министерствах. Соотечественники царицы чувствовали себя в России прекрасно. Говорили о непонятной недостаче оружия, снарядов, теплой одежды в войсках, о том, что старые опытные военные перебиты в первый год войны, а молодое плохо обученное пополнение неопытно и неумело. Винили военного министра Сухомлинова в плохой работе оборонной промышленности и снабжения войск. Многие считали, что Сухомлинов, как и вся царицына партия, держит руку Германии и, больше того, продается врагам. Ходили анекдоты о слабости, нерешительности, легкомыслии Николая. С возмущением передавались слухи о всесильном «старце» Григории Распутине, обворожившем «немку», как называли царицу.
В эти недели и месяцы, тяжелые для каждого человека, преданного родной стране, единственным успокоением Владимира Афанасьевича была работа. Он знал, что Россия будет жить, несмотря ни на что, и ее молодому поколению предстоят большие дела. Чтобы справиться с ними, нужны знания.
Человек, получивший среднее образование, грамотно пишет, обладает сведениями по мировой истории, по математике и французскому языку. Но о геологии он не имеет никакого понятия. Так и вырастает человек, ничего не зная о Земле, на которой живет. А ведь начала геологии можно преподнести читателю понятно и интересно.
После работ «Заметки о следах древнего оледенения в Русском Алтае» и «О тектонике Русского Алтая», входящих в «Алтайские этюды» и напечатанных в журнале «Землеведение», «Геологического обзора золотоносных районов Сибири» Обручев начал писать научно-популярные работы. Печатались они в журнале «Природа». И каких только тем не касался Владимир Афанасьевич! Тут были и «Морские фонтаны Гавайи», и «Новый сибирский метеорит», и «Происхождение Телецкого озера», и «Древние вулканы в Южной Африке». Написаны все эти вещи очень просто, они доступны даже неподготовленному читателю, но писать их Обручеву было нелегко. Ученому, привыкшему говорить о своем предмете без скидки на квалификацию читателя, без боязни употреблять специальные термины и принятые в научных сочинениях выражения, всегда трудно излагать свои мысли понятно, не упрощая их. Конечно, помогли тут и ранние литературные увлечения Владимира Афанасьевича и его газетная работа в Томске.
Не связанный ни службой, ни обязательными поездками, Обручев мог теперь позволить себе заниматься тем, что было ему интересно. Как-то раз он снял с книжной полки «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна и вновь перелистал страницы, волновавшие его в детстве. Великолепно! И теперь, после стольких лет, эту книгу можно читать с увлечением. Но, конечно, Жюль Верн не придерживался, а может быть, и не хотел придерживаться строгой научности. По жерлу погасшего вулкана проникнуть в глубь Земли нельзя, ведь оно забито окаменевшей лавой. А когда герои возвращаются обратно на деревянном плоту, выбираясь на поверхность Земли из кратера действующего вулкана! Они плывут по кипящей воде, потом даже по жидкой лаве. Это никак невозможно.