— Присматривал за тобой.
— Может, это ты убил его, а?
Матвей отворачивается и идет на кухню, не удостоив ее ответом, но она бежит за ним, не унимаясь.
— А ведь ты мог. Ты же уголовник.
— Благодаря тебе.
— Мне?
— Я знаю, что это ты рассказала деду тогда про мои дела, а он позвонил своим дружкам из отделения. Из-за тебя я сел, Стюха.
Она опускает голову, не выдержав тяжелого взгляда его темных глаз. Она думала, что он приехал мстить ей, что нашел ее и теперь превратит ее жизнь в ад. Но, судя по всему, с этим она и без него справилась. Впервые за все эти дни с того момента, как он появился у нее на пороге, она испытывает к нему что-то, кроме страха. Гнев.
— Я тебя ненавижу! Зачем ты вернулся в мою жизнь? Где мы? Я хочу уехать.
— Пойди сядь, все обсудим, только чай сделаю.
Она подходит к матрасу, плюхается в угол, не снимая даже обуви, и с вызовом смотрит на Матвея, выходящего из кухни.
— Где чай?
— Чай кончился.
— И что ты принес?
— Горячую воду.
— Это шутка?
— Нет. Это поможет согреться.
Она с шумом выдыхает.
— А есть что-то покрепче?
— Насть, это сейчас не лучшая идея.
— А у меня когда-то бывали другие?
— Пошарь на кухне, может, осталось хозяйское.
Настя скидывает с себя пальто и встает с матраса прежде, чем на него успевает сесть Матвей. На кухне, в глубине углового стеллажа, позади населенных молью баночек со специями, она находит маленькую початую бутылку «Метаксы». Судя по мертвой мухе, прилипшей к горлышку, открыта она уже давно, но Насте плевать. Вместе с находкой она возвращается в комнату и, сев на краешек матраса, крутит пробку. Та не поворачивается.
— Дай сюда, помогу.
— Отстань. Ты меня уже спас сегодня, спасибо большое. — Она саркастично щелкает языком, чувствуя, как в ней просыпается знакомая, столько лет проспавшая ненависть. Завернув колпачок в уголок пижамы, она с яростью проворачивает его, пока тот не поддается. Поднеся бутылку к носу, она вдыхает приторный гадкий запах. Ей нужно это, ей нужно это сейчас, она не готова посмотреть в глаза прошлой ночи без обезболивающего, ей нужно хотя бы попробовать разобраться во всем, пока до нее наконец не дойдет реальность происходящего.
Она доливает содержимое бутылки в горячую воду до самых краев, потом подносит бутылку к чашке Матвея.
— Я не пью.
— И давно?
— Шесть лет, три месяца и семь дней.
Настя знает, о какой дате он говорит. Она чувствует, как проваливается куда-то вниз. В солнечный, несмотря на близкую осень, день, в тело девочки, которая чувствует мир вокруг так ярко и так остро, как будто бы у нее нет кожи. Ей холодно, она дрожит и стискивает зубы, но ни за что не признается в том, какой беззащитной она чувствует себя в чаще леса, только еще крепче сжимает ладонь Матвея. А он смотрит на нее сверху вниз и заправляет ее черные волосы за ухо, спрашивая ее, не пора ли остановиться.
— И черт с тобой. Тебе же хуже.
Она подносит чашку к губам.
— Со дня обряда.
— Я поняла, не тупая. И прекрати уже называть это так. — Она делает пальцами кавычки в воздухе, расплескивая на свои пижамные штаны кипяток. — Говоришь, как будто веришь в это.
— А я и верю.
— Ну и дурак. Неужели правда отыскал меня только из-за этого? Я же твой враг, я предатель. Зачем меня спас от полиции?
Он усмехается, складка между его бровей разглаживается, на миг придав его жесткому лицу мальчишеское бесшабашное выражение.
— Что смешного?
— Ты нисколько не изменилась.
— Это неправда. Хватит это повторять.
— Со стороны виднее.
Настя хочет плеснуть ему водой в лицо, но вместо этого допивает ее залпом и вскакивает на ноги.
— Почему ты решил, что меня арестуют? Зачем ты таскаешься за Катей? Что ты такое сделал в баре, что мне пришлось тебя… — Она смотрит на тонкую розовую полоску, растянувшуюся от уголка его темного глаза до острой линии подбородка. — Но начать можешь с того, как ты умер.
— Задолжал я людям одним серьезным, еще до того, как меня повязали шесть лет назад.
— И что?
— А то, что долг мой так и крутился, пока я сидел, понимаешь.
— И ты решил исчезнуть?
— Да.
— И кто ты теперь, призрак? Откуда у тебя права, чтобы ездить на машине? Что это за дом?
— Это дом одного моего старого знакомого.
— А где сам знакомый?
— Ты на что намекаешь?
— Ни на что. Просто я не понимаю, как можно инсценировать собственную смерть.
— Очень просто. Я сказал всем, что пошел на рыбалку, и так с нее и не вернулся.
— И те люди, которым ты был должен, такие конченые идиоты, просто поверили в то, что ты вот так взял и умер.
— Но ты же поверила.
Настя фыркает.
— А вообще, сядь уже, пожалуйста, у меня от тебя голова кружится.
Настя снова фыркает и опускается на матрас, тянется за бутылкой, на этот раз не беспокоясь даже о чашке, делает глоток из горла. Коньяк жжет небо, но это даже приятно.
— Ну а Катя? Скажешь, случайно ты к ней прилип?
— Нет.
Настя тяжело вздыхает и откидывает волосы со лба. Этот глоток был лишним, ее голова начинает гудеть.
— Это жестоко. Она хорошая и одинокая.
— Я знаю.
— У вас что-то было?
Матвей отводит глаза, и Настя понимает все, кроме одного — почему ей не наплевать. У нее только что умер муж, ей должно быть плевать на все на свете. Она должна лежать, скрючившись, на полу, обхватив руками колени, должна выть, должна умирать вместе с ним. Видимо, Матвей замечает что-то на ее лице, потому что он тянет ладонь к ее рукам и накрывает ее пальцы.
— Мой муж умер, — произносит она, уставившись в стенку.
— Мне правда очень жаль.
— Ни черта тебе не жаль.
— Не чертыхайся.
— А то что?
— А то придет тот, кого ты зовешь.
— А и пусть приходит, знаешь ли! Но только нет, ничего подобного. Звали мы его тогда, и он не пришел.
— Откуда ты знаешь? Он всегда приходит, когда его зовут, просто мы не всегда это замечаем. Вот посмотри, сколько всего тебе вдруг дали, а потом отняли разом. Это все твой обряд.
Она смеется, тихо и невесело.
— А ты не смейся. Сама посуди: все повторяется. Сначала он сделал тебе очень хорошо, а потом забрал что-то взамен. Как у остальных.
— И что это он хорошего мне дал? — Она фыркает.
— Например, то, что ты вырвалась из поселка, что у тебя огромная квартира, что ты вышла замуж.
— Только вот ненадолго.
— Так в этом и смысл сделки. Если она удачная, то ты должна заплатить.
— Так пусть берет мою душу. Ты же знаешь, я никогда ею не дорожила.
Матвей долго смотрит на нее своими глубокими черными глазами. Сейчас ей кажется, что они втягивают в себя тот немногий свет, что сочится из-под опущенных жалюзи.
— Так он и взял.
— Ой, да иди ты. — Настя снова вскакивает. — Может быть, это ты его убил, может, ты и есть сатана.
Он усмехается.
— Не я.
— Значит, бомжи, грабители. Он проснулся, увидел свет, пошел туда и спугнул их. В конце концов, он, может быть, упал, просто упал и ударился головой. Я… я не знаю.
Ее начинает трясти.
— Сядь. — Матвей тянет ее за рукав, и она позволяет своему телу сложиться, как карточный домик, прямо на его грудь, и колени, и плечи. Такое знакомое движение. Она так хотела забыть, но тело помнит, тело умнее ее, и оно всегда помнит. Помнит его.
— Мне кажется, я сейчас умру, — шепчет она.
— Ты не умрешь, это просто отходняк. Видимо, фельдшер тебе что-то адовое вколол.
— М-м.
— Ты только должна знать, Стюха, я никогда не хотел тебе зла. Если я пугал тебя и преследовал, то это потому, что я боялся за тебя, понимаешь. Потому что то, что ты выпустила на волю в лесу, идет за всеми нами, слышишь?
— Ты правда в это веришь?
— Правда.
— Ты поэтому решил стать мертвым? А совсем не потому, что кому-то задолжал?
Матвей коротко кивает. Его щетинистый подбородок задевает волосы Насти, и они тут же прилипают к нему и щекочут нос.
— Отвечать будешь?
Он тяжело сглатывает.
— Я не соврал. Это все из-за долга. Только кому-то я должен деньги, а кому-то — душу.
— Но, Матвей, это же чушь. Вспомни, как это было, ну вспомни! Я разозлилась на деда, на весь мир, я вообще тогда была очень злая, нашла в интернете какие-то дурацкие истории про дьявола, я уговорила тебя, Петьку, Наташу Иванову и Влада пойти со мной в лес, на тот камень, где моя мама… ну ты знаешь. Мы напились коньяка. Я даже никаких заклятий не сказала — я листок потеряла. Потом ты начал на меня орать, мы поссорились, ты ушел. Я, Петька и Владик допили бутылку и вырубились на этом камне, и все. Утром проснулись с больной головой. Самое страшное, что случилось, — я ноги разодрала в клочья о какие-то колючки и платье испортила. Все.
— Это не все, и ты это знаешь.
Настя сглатывает комок.
— Это было ужасно, это было плохо, но это не черная магия, это просто… тупой выпендреж школьницы-готки. И я изменилась, понимаешь. Я стала другой, что бы ты там ни думал себе. И над обрядом этим посмеялись и разошлись, на том все и кончилось. Ничего даже не начиналось.
— Но не для меня. Меня повязали на следующий день с колесами в бардачке.
— А они что, не твои были, эти колеса?
— Мои.
— Тогда при чем тут сатана, Матвей? Каждый сам себе сатана.
— Только мой сатана — ты, — произносит он, отводя от нее глаза.
— Прости.
— Я простил.
— И ты не думаешь, что все это может быть просто цепочкой случайностей? — с надеждой произносит она.
Он отрицательно мотает головой.
— Не может? Что Владик погиб под электричкой, а Петю на охоте зверь задрал? Так где они живут, ты подумай, Матвей? Там все умирают, в том поселке. Там жить нельзя. Там все пьют и… с ума сходят, в этой полярной ночи.
— Ты знаешь, что это не случайность.
— Я знаю только то, что с того момента, как ты появился здесь, вся моя жизнь превратилась в кошмар.