Мишаня едва успевает погасить фонарик, когда в прихожей раздается хлопок двери.
— Я знаю, что ты здесь, — произносит в темноте чужой голос.
На улице темнеет, небо тяжелое, как голова после слез. Матвею что-то снится, он крепко стискивает челюсти, так что у него белеют губы. Она пытается прочесть мелкий шрифт шрамов на костяшках его сжатых кулаков. Кого он бил этими руками? Нападал или защищался? Он ворочается, дергается, как пес; из-под свитера у него вываливается оловянный крест на засаленном шнурке.
Настя сидит так уже битый час, завернувшись в спальный мешок, заплетая и расплетая тонкие прозрачные косички из своих сальных серебристых волос. Она тщетно пытается разглядеть в человеке, уснувшем на другом конце матраса, мальчика на четыре года старше себя, который разбил ей сердце в девятом классе. Тот мальчик любил ее, пусть недолго, но любил. А этот только пугает и бесит.
Надо что-то делать. Надо его будить и что-то делать. Или просто встать и уйти, пока он спит. Иначе никак, иначе голова ее взорвется. Она поднимается на ноги, машинально отряхивает с пальто пылинки, делает несколько шагов к двери. Но куда она пойдет? Обратно в квартиру или в отделение полиции? Теперь, когда она знает, что виновна, вариантов у нее только два — сдаться или идти туда, куда поведет ее Матвей и его больная одержимая уверенность в том, что зло — это что-то, что можно отменить с помощью произнесенных в правильном порядке слов. Она невесело усмехается, идет на кухню, наливает в стакан тепловатой кипяченой воды из чайника, пьет залпом и возвращается обратно в комнату. Надо что-то делать.
Она не привыкла так — без телефона, без книги, без человека, которому можно смотреть в глаза. Она не умеет быть одна. Ее мысли начинают звучать в голове слишком громко. Она засовывает руки в карманы своего пальто, вынимает оттуда все, что находит, и раскладывает перед собой на полу. Подорожник, три монетки — пять, десять и два рубля, скомканный чек на кошачий корм из «Пятерочки», сложенный вчетверо листок. На нем незнакомым косым почерком — десять цифр мобильного номера. У Насти уходит несколько секунд на то, чтобы вспомнить, чей он. Она встает и идет будить Матвея.
— И ты думаешь, что она может что-то знать? — спрашивает он, протирая глаза кулаком, после того как Настя в двух словах рассказывает ему про свою странную встречу с преподавательницей несколько недель назад.
— Может. Она странная и говорила странные вещи. Но ведь и мы сейчас находимся на территории, где не действуют никакие обычные правила. Ты ведь убеждаешь меня в том, что я сатану вызвала.
— А она говорила тебе про сатану?
— Нет. Но она говорила про какую-то другую дичь. Я не совсем поняла. Что-то связанное с книгой, которую я читала для семинара.
— Тогда зачем к ней идти?
— А к кому еще мы пойдем, Матвей? — Настя разводит руками.
— Я не знаю.
— Вот. И я не знаю. Значит, других вариантов нет.
— Есть вариант не звонить вообще никому и пересидеть бурю здесь, подумать, посмотреть, как можно повернуть все это вспять.
— И как, опять погуглить, как в прошлый раз? — Настя бросает на него колючий взгляд и отворачивается.
— Я знаю, что тебе этого не хочется, но, как ни крути, придется вернуться в поселок, к тому камню.
Настя фыркает, теребя в руках бумажку с телефоном Марианны.
— Я все еще считаю, что звонить ей — идея не очень, — произносит Матвей, глядя на нее исподлобья.
— Да почему же?
— Потому что тебя ищут наверняка. И, скорее всего, они уже приходили в университет и говорили там со всеми. Так что один твой звонок — и они нас найдут.
— Даже если звонить из автомата?
— А ты давно видела автоматы, Стю?
— Не называй меня так, пожалуйста.
— Окей. Прости. Только прошу, давай забудем про эту твою идею.
— Хорошо.
Настя набирает номер с телефона Матвея, когда он уходит в душ.
К тому моменту, как она подходит к дрожащему во влажной дымке зданию филологического факультета, на улице уже совсем темно. Черный асфальт блестит в свете фонарей, будто никакого снега и не было вовсе. Настины сапоги шуршат по влажной мостовой, она сворачивает с набережной на Менделеевскую линию вдоль высокого забора и в ряду припаркованных машин выбирает нужную. Перед тем как приблизиться, она оборачивается через плечо, чтобы удостовериться, что за ней никто не следует. Но сзади нет никого, кроме чернеющей сквозь туман над рекой бронзовой махины Исаакия.
Настя встает в тени, чтобы первой заметить Марианну и удостовериться, что та будет одна. Так и есть, улица пуста, только каблуки блестящих кожаных сапог преподавательницы цокают по асфальту. Настя дожидается, пока она дойдет до самой машины, прежде чем выйти на свет.
— Марианна Арсеньевна, — тихо произносит Настя, — здравствуйте.
— Вы передумали, это прекрасно, — с улыбкой произносит преподавательница и открывает пассажирскую дверь. — Я рада, что вы меня больше не избегаете. Давайте поедем ко мне, там можно спокойно все обсудить.
Настя оглядывается по сторонам, переминаясь с ноги на ногу.
— Вы не против, если с нами поедет мой друг?
— Только если у него нет аллергии на кошек.
— Скорее уж у кошек — на него.
Настя машет рукой Матвею, его темная фигура отделяется от одной из колонн здания факультета истории и черным бликом проскакивает через улицу.
— Вы отлично смотритесь, — произносит Марианна, обернувшись к ним, когда Матвей вместе с порывом ветра забирается на заднее сиденье рядом с Настей. — Оба как будто герои из книги, только никак не припомню чьей.
Всю дорогу, пока они едут, Настя не сводит глаз с телефона Марианны, который лежит на пассажирском сиденье поверх стопки бумаг и папок. В его зеркальном экране отражается скользящий свет фонарей. Он так ни разу и не оживает, храня спокойствие и безмолвие, как поверхность реки в безветренный день.
Марианна живет на Васильевском, но в самой его глубине, обычно скрытой от глаз. Там, где Петербург снимает маску парадной интеллигентской скорби и открывает свое настоящее лицо орущего нестройным многоголосьем чаек портового города. Впрочем, из окон квартиры Марианны видны только трубы промзон и маленький кусочек черного неба. Ее жилище оказывается продолжением ее кабинета — сплошь раскрашенные черепа птиц, открытые на середине книги с пожелтевшими страницами и надменные сиамские коты, замирающие, как истуканы, всякий раз, когда смотришь на них, но, стоит только отвести глаза, оказывающиеся у тебя за спиной.
Марианна предлагает им чай — знакомые травы, запах которых заставляет Настино сердце тревожно забиться. Матвей молчит, усевшись в углу. Его рослая фигура выглядит слишком большой для кожаного кресла, испещренного длинными белыми разрезами от кошачьих когтей. Он складывается в нем, как богомол, настороженно поворачивая голову из стороны в сторону и сверкая большими раскосыми глазами. Все это проходит без единого вопроса или слова, как будто они ждут сигнала, чтобы начать нечто важное, для чего они все собрались. Только вот чего они ждут? Настя нервно перекладывает ногу на ногу, теребит закатанные рукава черной мужской рубашки, которую одолжил ей Матвей, пытается поймать его взгляд, чтобы прочесть в нем хоть что-нибудь, но вместо этого ловит только лукавый взгляд одного из сиамцев. Она собирается было открыть рот, как вдруг по квартире разносится навязчивое стрекотание домофона. Преподавательница исчезает в коридоре так быстро, будто ждала этого момента с тех пор, как они пришли.
Ну все, это полиция, проносится у Насти в голове. Матвей вскакивает с кресла и подходит к ней, его глаза полны тревоги.
— Право слово, вы что так вскочили, это всего лишь мой муж, он ключи забыл, — произносит Марианна, пропуская вперед себя невысокого лысого мужчину в вельветовом пиджаке.
— Ростислав. — Он протягивает руку Насте. — А вы — Настенька, я знаю.
Она вскакивает со стула, чуть не сбив чашку с чаем, и пожимает его пухлые пальцы.
— Анастасия.
Тут он замечает Матвея и протягивает ему ладонь. Матвей бурчит себе под нос свое имя и, едва дотронувшись до руки профессорского мужа, возвращается в свой кокон. Ростислав садится за стол и кладет перед собой блокнот и карандаш.
— Собственно, это я вас искал. Но вышло как-то неловко, Марианночка вас напугала и запутала, и вы сбежали. Но я рад, я очень рад, что вы изменили свое решение. Ну то есть… эм… что вы решили узнать больше. И… Мы вам заплатим за ваше время в любом случае, Настенька. Даже за этот визит.
Произнося все это, Ростислав потирает руки о колени своих слаксов и немного раскачивается впередназад, так что Настя начинает задумываться о том, что Матвей был прав и визит к этим людям — еще одна из длинной череды ее не слишком удачных идей. Она бросает короткий взгляд на Матвея, но он не замечает ее, сфокусировав свои искристые темные глаза на Марианне, которая неслышно листает что-то в своем телефоне, то и дело хмуря лоб. Что, если Матвей был прав и полиция уже говорила с ними? Что, если она сейчас наберет их номер? Что, если ее муж уже набрал его, когда поднимался вверх по лестнице? Будто подслушав ее мысли, Марианна бросает скороговорку извинений и поднимается из-за стола с телефоном в руках. Ее муж продолжает что-то говорить, потирая руки о штаны, и глаза Насти и Матвея наконец встречаются. Он медленно моргает и выдыхает, она повторяет за ним. Все хорошо, все хорошо, как бы говорит ей он, дыши. Ничего не хорошо, ничего даже близко не хорошо, но разве когда-то было иначе?
— Настенька, дайте мне знать, если у вас будут ко мне какие-то вопросы, ладно? — произносит Ростислав, наконец успокоив свои руки.
— Да. У меня есть вопросы.
— Например?
— Зачем я вам нужна?
— Так Марианна не рассказала?
— Я, что, какая-то особенная?
— Вы и правда особенная, — улыбается он, его ладони снова возвращаются на колени.
— Чем?