Он пожимает плечами и выходит на мороз.
В аптеке он берет обезболивающее, самое сильное, которое миловидная девочка за кассой соглашается дать ему без рецепта. Потом выезжает из поселка и заправляет полный бак на въезде в город. Семьсот километров — интересно, получится у него доехать живым?
Всю дорогу он держится только на кетанове и энергетиках, от еды его мутит. Это плохо, он знает, что это плохо, но делать ему нечего, он не может останавливаться. Чтобы не отключиться, он пытается слушать радио, но от звука незнакомых голосов у него начинает сжимать виски, тогда он выключает его и находит в телефоне песни, их песни, те самые, что играли у него в машине в то лето, и ставит их на повтор, до самого въезда на кольцевую.
Он думает о Стюхе, о Насте. Когда она назвала ему свое имя тогда, шесть лет назад, оно показалось ему глупым и неподходящим для нее. Но она посмотрела на него с таким вызовом, когда он переспросил, что он не решился даже пошутить. А сейчас, когда он уже привык называть ее так, когда для него у нее нет никакого другого имени, она просит звать ее иначе. Он вспоминает, как она впервые пришла к нему после того, как Наташкина мать помогла ей покрасить волосы в черный цвет, как стояла в дверном проеме, не сводя с него этих своих странных золотистых глаз. Как задрожала ее губа, когда он ничего не сказал, не позвал ее подойти ближе, не сказал, какой красивой она ему кажется. Но как было объяснить ей, что ей нужно держаться подальше от него, что ей точно не стоит прижиматься к нему всем телом, засовывать свой маленький горячий язык ему в рот? Как сказать ей, что она слишком хороша для него, что он только испортит ей жизнь, конченый барыга, по которому плачет тюрьма? Он видел, как гниль, которой была наполнена вся его жизнь с рождения, эта черная плесень начала просачиваться в нее. Нужно было послать ее или свалить из поселка, каким бы хлебным местом ни был этот полузаброшенный завод в забытой всеми богами глуши, где люди были готовы принять что угодно, чтобы только не помнить, что они еще живы. Разве мог он знать, что, когда он наконец решится спасти ее, порвать с ней, ее будет ждать что-то еще страшнее? Что, бросив ее, он отправит ее в лапы к настоящему дьяволу? Если бы он знал, он не смог бы так ненавидеть ее за то, что она донесла на него в полицию. Он бы не стал, никогда не стал помогать этому уроду найти ее.
В полицейском участке очередь. Хотя он несколько раз уверенным тоном говорит юнцу в приемной, что он здесь по поводу дела об убийстве, ему приходится ждать. Кровь просачивается через свитер, капает на пол, он растирает черные брызги по полу подошвой армейского ботинка. Наконец его приглашают в кабинет. Закрыв за ним дверь, офицер, пожилой мужчина с бакенбардами, устало почесывая под растянутым свитером свое выпуклое, как у беременной, пузо, садится за стол.
— Я хочу признаться в убийстве, — произносит Матвей, прежде чем полицейский успевает открыть рот. — Я убил человека.
Он рассказывает все в деталях и красках: как он следил за гражданкой Меркуловой Анастасией, как узнал, что она вышла замуж, и убил ее мужа гражданина Артура, фамилию он не знает, ударил его по голове, вот так, в висок, кирпичом. А потом сбежал с места преступления.
Они оставляют его одного в комнате для допросов. Ему так больно, что он сворачивается на полу, подкладывает под голову свернутую шинель и пытается уснуть, но вместо этого только ворочается с боку на бок на воняющем хлоркой полу, подставляя лицо сквозняку, чтобы хоть немного остудить жар, который расходится по телу из ран. Наконец кто-то открывает дверь. Матвей поднимается, вытягивается во весь рост, руки по швам.
— Матвей Иванович, — произносит брюхатый полицейский, цокнув языком, — ну зачем же вы так, Матвей Иванович?
— Я из ревности.
— Вы из глупости. Признание ваше — липа. Ни место преступления вы описать не смогли, ни характер травм погибшего. Зачем вы наше время тратите? Благородный жест придумали, девушку спасти?
Он снова цокает языком.
— Я… забыл, у меня аффект. Сейчас все расскажу, как на самом деле было. Это я убил, я убил своими руками гражданина Артура… Артура… — Матвей щелкает пальцами, пытаясь вспомнить его фамилию. — Гончарова.
Какая обыкновенная фамилия, а строил из себя невесть что.
— Я признаюсь в убийстве Артура Гончарова. А вы мне мозги не пудрите, я знаю порядок, вы должны разобраться, если человек признается, вы не можете просто так меня отсюда выбросить.
— Тебе ночевать, что ли, негде?
Матвей молчит, сверлит полицейского глазами. Тот вздыхает, снова цокает языком и произносит:
— Послушайте меня, молодой человек, я многое в жизни видел. Особы такие, как эта ваша гражданка Меркулова, не стоят того, чтобы их спасали. У нее ни раскаяния, ни мотива. Вот на этом же самом месте сидела и говорила мне: убила, не знаю почему. Абсолютно равнодушно говорила, описывала все, в отличие от вас, ни разу не завралась.
— Я не вру. Она невиновна.
Полицейский вздыхает, чешет пузо, смотрит на него озабоченно.
— Ты сам-то себе веришь, когда это говоришь, парень?
Матвей отмахивается от его слов, он не хочет пускать их к себе в голову. Но только они уже там, они там с той ночи, когда он узнал, что Артура убили. Разве мог это быть кто-то, кроме Насти?
— Парень, поверь, тебе повезло, что не тебя она тюкнула. Баба эта больная на всю голову, опасная.
Когда Матвей выходит на крыльцо полицейского участка, уже начало смеркаться. Поднялась метель. Улица вокруг него рассыпается на белые крупинки, крошится и растворяется в вихре. Он спускается по ступенькам, идет к набережной, садится на одиноко чернеющую во мгле лавку и зажигает последнюю сигарету в пачке. Он готов умереть. Но тут у него в кармане начинает вибрировать телефон.
Полицейский, тот самый, с большим животом и непрошеными советами. Матвей сразу вскакивает с лавки, ждет, что тот прикажет ему возвращаться, что он арестован, а она, гражданка Меркулова, свободна. Но полицейский просто диктует ему номер телефона: это адвокат, Матвей может позвонить по этому номеру завтра, если захочет, но он бы не советовал.
Матвей благодарит его раз десять, кладет трубку и смотрит на кровь, которая накапала ему под ноги. Если он хочет дожить до завтра, ему, похоже, придется поспешить.
Сначала он просто спит. А когда просыпается, понимает, что прошло три дня, на животе у него повязка, а из локтя торчит поблескивающий в свете ламп дневного света длинный хвост капельницы. Телефон у него разрядился, и, включив его заново, он тут же звонит по номеру, который дал ему полицейский. После десяти гудков женский голос хрипло шепчет в трубку: «Я в суде». И тут же отключается. Матвей ждет час, другой, третий, кивает головой в ответ на сбивчивый рассказ деда на соседней койке о том, как было хорошо в семидесятом, ест кашу со вкусом асфальта и бензиновыми разводами сверху. Наконец телефон звонит. Адвокат долго спрашивает у него, какое отношение он имеет к гражданке Меркуловой, потом со вздохом говорит, что это минимум пятнашка в колонии строгого режима, если только не найдут обстоятельств, которые могли бы смягчить тяжесть ее преступления. Матвей пытается возразить, но она перебивает его, просит позвонить ей на следующий день после трех и кладет трубку.
— Знаешь, что в шестидесятом году мне было двадцать лет, как тебе сейчас, наверное, — шамкает с соседней кровати беззубый старик.
— Дед, да погоди про свой шестидесятый год. У меня проблема.
— Какая проблема? Руки-ноги целы — значит, никаких проблем.
— Если бы.
— А что тебе нужно? Чего потерял-то? У тебя вон телефон в руке. Ты с помощью этого телефона можешь что угодно найти! Знаешь, Гагарина в космос запустили с помощью компьютера в десять раз слабее, чем твой этот телефон.
Матвей вздыхает и отворачивается на другой бок. Там, на койке с другой стороны, лежит мальчишка. На вид не старше Миши, паренька из поселка, и ему, видно, плохо. Он весь белый, и капельница у него не прозрачная, как у Матвея, а с чем-то мутным. В сотый раз он вбивает в поисковой строке название поселка, ищет в новостях заголовки и не находит ничего. Потом проверяет Стюху, вбивает ее имя рядом с именем ее… Артура. Теперь он знает его фамилию. Тут же вылезает его страница «ВКонтакте», фотография, где он не похож сам на себя, в жизни он был как девчонка с блондинистыми кудряшками, а тут хоть немного похож на мужика. Матвей кликает, листает череду постов с причитаниями о скоропостижной смерти, от которых ему тошно. Потом, когда он уже заносит палец над кнопкой, чтобы закрыть страницу, взгляд его падает на публикацию, которая выбивается из общей массы. Это свадебная фотография, и на ней молодой, почти мальчик еще, Артур и улыбающаяся розовощекая девица в фате. Под ней в подписи без знаков препинания и заглавных букв одна строчка: «а я говорила что карма тебя догонит».
Матвей чувствует, как у него пересыхает во рту. Дед за спиной продолжает что-то говорить, сестра вкатывает в палату тележку с лекарствами и провозглашает, что скоро вечерний осмотр, но он не слушает, накрывается одеялом с головой и печатает. Когда ему приходит ответ, на часах три утра, и от яркого света экрана у него тут же начинает саднить глаза. «Артур Гончаров женился на моей лучшей подруге, а через полгода она сошла с ума и умерла. Ему досталась ее квартира, куда тут же переехала его любовница. Об этом знал весь город, но ему ничего не было. А сейчас ему досталось по справедливости. Гори он в аду!»
Матвей откладывает телефон, закрывает глаза и несколько минут лежит в темноте абсолютно неподвижно, вслушиваясь в храп деда и еле доносящееся дыхание мальчика. Потом он открывает сообщение, перечитывает его заново и набирает ответ: «А есть фотография его любовницы?» Через мгновение на экране загорается новое оповещение.
Катя навещает его регулярно с того самого дня, как он ей написал. Точнее, с той самой ночи. Вот и сейчас, когда он открывает глаза на седьмой день, день выписки, возле его кровати на с