Латынь, более уместная в храме, а не на поле брани, звенела, словно колокола.
Tibi omnes Angeli;
tibi caeli et universae Potestates;
Tibi Cherubim et Seraphim
incessabili voce proclamant:
Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus
Deus Sabaoth![138]
Нормандцы вновь пошли на приступ холма.
Стоящее в зените солнце играло на шлемах и кольчугах, на мечах и наконечниках копий. Герцог Вильгельм с непокрытой головой ехал впереди строя.
— С нами Бог! За мной, мои львы! На Сенлак! Мы победим! — выкрикивал Бастард. — Мы все равно победим!
Рыцари наступали шагом. Потом подняли коней в легкую рысь.
От топота тысяч копыт земля дрожала и плакала.
Выли трубы.
В небесах несметные тучи воронья кружили в голодном хороводе.
Отец Бернар воздел ввысь костлявые руки. Его глаза горели неистовым, неукротимым огнем.
Pleni sunt caeli et terra
maiestatis gloriae tuae.
Те gloriosus Apostolorum chorus,
Те Prophetarum laudabilis numerus,
Те Martyrum candidatus laudat exercitus.
Те per orbem terrarum
sancta confitetur Ecclesia…[139]
В ответ саксы завели ставшее уже привычным «Прочь! Прочь!».
Загремели топорами о щиты.
Гарольд, сжимая топор двумя руками, вырвался в первые ряды. Рядом с ним крепенький, как желудь, паренек удерживал круглый щит с нарисованным драконом.
Вратко торопливо проговорил:
Бранным птицам снова
Дарят вои пищу.
Стону стрел на радость
Встанут ратоборцы.
Пастырь саксов смелый
Асами отмечен.
Бальдр драки стоек:
Сталь пусть всех рассудит!
И вот нормандцы достигли вершины холма!
Напор атакующих был столь силен, что порядком расшатанные колья палисада не выдержали и рухнули. Заржали кони, ломая ноги, напарываясь животами на острия. Закричали люди, падающие под копыта, придавленные бьющимися в агонии животными.
Разгон нормандских всадников разбился о стену английских щитов. Строй хускарлов прогнулся, но вскоре выпрямился, будто натянутая тетива, потеснив рыцарскую конницу. Ополченцы и дружины танов отступили на десяток шагов, но после встали насмерть, раз за разом отбрасывая противника.
Сталь звенела о бронзовую оковку щитов. С хрустом лопались звенья кольчуг. Орали во все горло бойцы. Скрежетали притупившиеся лезвия топоров.
Кровавый водоворот манил Вратко, завораживал, как взгляд гадюки завораживает мышь, тянул в себя. Но словен изо всех сил держался, чтобы не рухнуть в обрывки чужих мыслей, чужих чувств, чужих страданий. В этом ему помогали плечи Олафа и Гуннара, подпершие его с двух сторон, а также пальцы Димитрия на висках.
На левом крыле нормандские ратники десятками падали в ров, до поры до времени скрытый нарубленными в лесу ветками и хворостом.
— Прочь! Прочь! — орали саксы.
Оступившиеся бойцы встать уже не могли, их затаптывали свои же, упорно лезущие к знамени Гарольда.
А над всем этим вонзался в уши, наделяя южан небывалой силой духа, голос отца Бернара:
Patrem immensae maiestatis:
Venerandum tuum verum et unicum
Filium;
Sanctum quoque Paraclitum Spiritum.[140]
Бретонцы — вот уже второй раз за сегодняшний день — не выдержали яростного отпора ополченцев. Косы, вилы, плотницкие топоры и дубины оказались оружием ничем не хуже, чем копья, мечи и секиры. Да и силушкой Бог не обидел простолюдинов: некоторые размахивали целыми молодыми дубками, вывороченными с корнем. И вот рыцари медленно, но с каждым шагом все ускоряясь и ускоряясь, поползли по склону вниз.
…Tu Rex gloriae, Christe.
Tu Patris sempiternus es Filius.
Tu ad liberandum suscepturus hominem,
non horruisti Virginis uterum…[141]
Вратко увидел, что бойцы Вильгельма приостановились. Атака ополченцев захлебнулась. Мечи без помех разрубали овчинные шубы, суконные куртки, не защищенные шлемами головы.
Он воскликнул, торопясь поспеть, чтобы устояли саксы, не ослаб их напор:
«Прочь с дороги, трусы!
Прочь!» — горланят саксы.
Лавки латных кленов
Славы днесь не имут!
Косы косят ноздри
Колют шеи вилы.
Бастарду бесчестье
Сталь тому залогом!
Саксы, поднатужившись, смяли бретонцев. И одетая в кольчуги конница обрушилась вниз, подобно горной лавине. Так бывает: вначале летит один камешек, цепляет два других, каждый из них, в свою очередь, сбивает парочку камней, а через несколько мгновений неудержимым потоком летят валуны, глыбы, обломки скал, сметая все на пути. Лес попадется — не станет леса, человеческое жилье — и следа от него не останется. То же случилось и здесь. Сперва один всадник не выдержал и повернул коня, за ним другой, третий… И понеслось!
Знаменуя победу радостными криками, саксы рванулись следом. Рыцарей выбивали из седел, а потом рубили топорами, колотили дубинами, тыкали вилами. Вздымалось перепачканное кровью оружие. Все больше и больше увлекаясь погоней, ополченцы лились по склону Сенлака полноводной рекой.
«Почему медлит Гарольд? — промелькнуло в голове Вратко. — Сейчас поддержать бы! Удар конницы саксов, которая еще и в бой даже не вступала, окончательно рассеет левое крыло нормандского войска. А тогда можно ударить средней колонне, самой сильной, возглавляемой Вильгельмом, в бок…»
И тут он услышал голос отца Бернара:
Tu, devicto mortis aculeo, aperuisti
credentibus regna caelorum.
Tu ad dexteram Dei sedes, in gloria Patris.
Iudex crederis esse venturus.
Те ergo quaesumus, tuis famulis subveni:
quos pretioso sanguine redemisti.
Aeterna fac cum sanctis tuis in gloria numerari.[142]
Необоримая сила, враждебная чародейству словена, скрутила его в бараний рог.
Желудок рванулся к горлу, так и норовя выскочить наружу. Шею скрутило судорогой. Сердце на миг остановилось, а потом забилось, как бешеное — казалось, вот-вот проломит ребра и выпрыгнет на свободу.
Парень устоял на ногах только благодаря хёрдам и Димитрию.
— Колдуй! Не молчи! — взвизгнула королева.
— Быстрее… — прохрипела Керидвена. — Я теряю силы…
Из последних сил сопротивляясь, сцепив зубы и сжав кулаки, Вратко открыл глаза.
По поверхности воды в котле бежала крупная рябь, понуждая сражающихся людей дрожать и изгибаться, наподобие ползущих змей.
— Удерживай! — в голосе Маб звенела сталь.
— Я стараюсь… — ныла Керидвена. — Как могу…
— Держи, я сказала!
— Держу…
Изображение успокоилось. Вратко сумел разглядеть, как на выбегавших далеко за пределы огорожи ополченцев обрушилась рыцарская конница. В голову длинной ленты овчинных кожухов и лохматых голов ударила тысяча нормандцев с епископом Эвдом во главе. А в бок, перерезая путь к отступлению, — всадники из центральной колонны Вильгельмова войска. Новгородец почему-то знал, что командуют ими Нейел, барон Контантенский, и Вильгельм де Мойон, один из ближних советников герцога.
Растянувшиеся по склону поселяне не сумели не то что отразить удар. Даже сопротивления толком не оказали. Их топтали сотнями. Нанизывали на копья. Секли мечами и рубили секирами.
Оцепенев от ужаса, Вратко смотрел, как добрая четверть пришедших к Гастингсу саксов пала за время, необходимое, чтобы вскипятить котелок ключевой воды.
— Господи, — прошептал парень. — Зачем ты помогаешь им? Кого ты поддерживаешь?
А бенедиктинец гремел, будто труба, разрушившая стены Иерихона:
Salvum fac populum tuum,
Domine, et benedic hereditati tuae.
Et rege eos, et extolle illos usque in aeternum.[143]
Его голос плыл над холмами, оврагами, лесами и полянами. Звенел, звал, пробуждал.
Окруженные ополченцы пытались отбиваться, пытались и убегать. Мечи нормандцев без труда рубили древки кос и вил. И не уставали сеять смерть и опустошение. Бегущих били в спину, сбивали с ног. Повернувшихся лицом к неприятелю убивали тоже.
Вратко попытался зажмуриться, но не смог.
Как будто кто-то мудрый и безжалостно справедливый говорил:
«Смотри, смотри… Впечатай увиденное и услышанное каленым железом в сердце. Только так, через страдания души, юноши становятся взрослыми мужами».
И он смотрел.
Не отрываясь, вглядывался в глубины волшебного котла. Не замечал, как горячий пар обжигает легкие, как от жара, поднимающегося над углями, начинает трещать кожа на щеках.
Глава 23Спор Богов
Ощущая стекающие по щекам слезы, Вратко не знал — что тому виной? Дым? Горячий пар? А может, кровь, бегущая ручьями по склонам холма Сенлак?
Немногочисленных дружинников, которых таны отчаянно бросили на подмогу простолюдинам, отрезали от окруженных. В конной сшибке они значительно уступали нормандцам.
Вратко очень испугался, что Гарольд совершит сейчас непоправимую ошибку — пошлет хускарлов, которые успешно отбивали атаки под знаменем с драконом Эссекса, спасать обреченных на гибель ополченцев и тем самым положит все войско. Но Годвинссон показал себя хладнокровным и мудрым полководцем. Его отборные бойцы лишь крепче сдвинули щиты, отмахиваясь от наседающих рыцарей. Король Англии жертвовал малым, чтобы сохранить большое.
Еще несколько мгновений вглядывался новгородец в картину ожесточенного боя. Там, на Сенлакском холме, брызгала кровь, летели во все стороны ошметки одежды и разрубленных доспехов, отсеченные конечности, раскалывались черепа, вываливались кишки, за которые после цеплялись чудом уцелевшие воины. Ему показалось, что он видит светлую бороду Леофвайна в первых рядах английских танов. Брат короля сражался бесшабашно и рьяно. Раздавал удары и не замечал ран. В конце концов, пронзенный копьями, изрубленный мечами, он исчез под ногами наседающей толпы.