— А откуда обо всем этом ты знаешь?
— Бывал я там несколько раз, когда еще в школе учился. Но тогда одноклассник жил поскромнее. Недели три назад я с Шаминым специально ездил туда — так аж ахнул. Семья шесть человек, а зарплату получают двое: сама — директор магазина и муж тоже где-то по торговой части ворочает.
— И что же вы делали у тетки в Софрино?
— С горем пополам в Загорске у лавры загнали одному грузину чайный сервиз "Мадонну" и всю ночь пили.
— За сколько продали сервиз?
— Почти задаром. За пятьсот рублей.
— Почему так дешево?
— Попался неграмотный кацо. В фарфоре разбирается, как баран в библии. Все спрашивал джинсы и дубленки. Даже приговаривал: "Ныкакие денги не пожалею…" — ломая язык. Барыгин последнюю фразу произнес с кавказским акцентом. — Хотя никак не пойму, зачем им у Черного моря нужны дубленки. Там круглый год можно в пиджаке проходить. Вот уж чудики-юдики.
— Не отвлекайся, Барыгин. Что еще вы делали в Загорске?
— Толкнулись к валютным туристам — там тоже пустые хлопоты в казенном доме.
— Что это за валютные туристы?
— Иностранцы… Не из соцстран, а из проклятых буржуазных, долларовых. У Троице-Сергиевой лавры каждую субботу и воскресенье стоят целые колонны "Икарусов". Православные богомольцы. Едут к нам с валютой.
— Ну и что, не получилось купли-продажи?
— Не получилось… Трудно с ними. Языков не знаем. У Шамина, как и у меня, — восьмилетка, а у Темнова и того нет. Дальше "дер тыша" и "дас фенстера" никто из троих не пошел. Шарахаются от нас, как от прокаженных. Идиоты — даже не знают русское слово "серебро".
— Валерия с собой в Загорск брали?
— Нет. После ночной попойки он лежал как пласт. Его рвало так, что он был аж весь зеленый. Думали — концы отдаст. Молоком отпаивали.
— И что же было дальше, после того, когда увидели, что с иностранцами контакта не получается?
— Решили на следующее утро махнуть в Москву. Взяли все вещи и на электричке уехали.
— Все четверо?
— Все четверо.
— В какое время?
— В десятом часу.
— В воскресенье?
— Да.
— Итак, через час вы приехали в Москву… С вами были все три чемодана?
— В Москву мы приехали с двумя чемоданами.
— А где остался третий?
— У тетки.
— Что в нем было и почему вы его там оставили? — Авторучка в руках Ладейникова механически бегала по разлинованным страницам фирменных листов протокола допроса. Время от времени он вскидывал глаза на Барыгина и задавал очередной вопрос, чтобы не обрывать нить непрерывного рассказа допрашиваемого.
— Он был очень тяжелый. К машине его нес Валерка. С платформы до дачи тетки тоже нес Валерка.
— Что было в этом чемодане?
— Он был набит книгами.
— Вон как?!. — Ладейников сделал в протокольной записи остановку. — Потянуло к литературе?
— Да это все Верблюд! У него дома ни одной книжки. А тут, наверное, как увидел позолоту корешков, так и рот разинул. Ну и набил ими самый большой чемодан. — Барыгин на минуту умолк. — Книги-то вроде бы ценные, да как их определишь: какая сколько стоит? Они все с печатью хозяина. С ними только засыплешься.
— Что изображено на рисунке печати?
Барыгин задумался, стараясь припомнить рисунок.
— Кажется, голубь. А может быть, чайка. Крылья в разлете, а в клюве держит венок. Под венком надпись — фамилия хозяина, И. Г. Краснопольский. Ну и всякие там завитушки, цветочки, листики… Что-то в этом роде.
И эти показания следователь внес в протокол допроса.
— Что это были за книги — названия?
— Да разве упомнишь их названия. Хорошо помню Библию. Вот такой толщины… — Сведенными ладонями Барыгин изобразил толщину книги. — В серебряном окладе, такой же толстый Коран, три тяжеленных тома "Мужчина и женщина"… Верблюд в Софрино до полночи листал второй том, голых баб рассматривал и половой вопрос изучал. Он любитель этого дела.
— Еще какие были книги?
— Двухтомник Дениса Давыдова, тоже старинного издания, потом несколько томов "Человек и Вселенная"… остальные названия я уже не помню. В общем, целый чемодан. Все книги — старинные, в кожаных переплетах, а Библия и Коран — в серебряных окладах и с цветными камешками. На солнце так переливаются…
— Мы остановились на том, как вы все четверо в одиннадцатом часу утра сошли с электрички на платформу Ярославского вокзала. И что же дальше?
— Валерку тошнило. Его выворачивало наизнанку. Я пошел с ним в туалет. Не хотел оставлять одного. Он бледный как смерть.
— А Шамин и Темнов?
— Шамин и Темнов, как и условились в электричке, пошли в камеру хранения сдавать чемоданы. Дома с чемоданами нам появляться нельзя. Нужно было искать клиентов, чтобы сбыть серебро, фарфор и хрусталь. У нас их было два чемодана. С книгами сложней. На них нужен купец понимающий.
Видя, что следователь иногда в записях отстает от показаний допрашиваемого, Барыгин делал паузы, и, когда ручка Ладейникова останавливалась, он продолжал рассказ:
— В туалете мы с Валеркой пробыли минут пятнадцать, пока он окончательно не очистил желудок и не умылся. Тут же пошли к камере хранения. Прошли по всем отсекам: нигде не нашли ни Шамина, ни Темнова. Подождали еще с полчаса. Я понял, что их замели. С нами в электричке ехал подозрительный тип. Я еще в вагоне подумал: наверное, ваш сотрудник. — Барыгин, глядя на пачку сигарет, попросил закурить. Ладейников молча кивнул головой и тоже закурил. — С вокзала я позвонил Шамину — его дома не было. У Темнова телефона нет. Ничего не оставалось делать, как ехать по домам. С Валеркой я расстался, когда мы вышли из метро "Проспект Маркса". Он пошел в сторону Моссовета, я зашел в Художественный проезд, выпил в кафе "Артистическое" сто граммов коньяка и пошел домой. Поздно вечером зашел во двор Валерки. Мать из-за города еще не приехала. Позвал его переспать у меня — он не согласился. Решил в скверике ждать мать и отчима. А дальше вам все известно.
— После того как вы сошли с электрички на платформу Ярославского вокзала, Шамина и Темнова ты уже не видел?
— Нет, не видел.
— Никто из них тебе домой не звонил?
— Никто не звонил.
— Припомни хорошенько: что было в двух чемоданах, которые Шамин и Темнов понесли к камере хранения?
Барыгин потупил взгляд в пол и пытался припомнить содержимое чемоданов. Лицо его было озабочено. Словно от того, что он подробно вспомнит, что находилось в чемоданах, участь его будет облегченней, он медленно рассказывал:
— Помню, что было много хрусталя: какие-то корзиночки, ладьи, вазы разных размеров и рисунков, наборы рюмок, фужеров… Во втором чемодане была фарфоровая посуда, чанный сервиз "Мадонна"… И много столового серебра.
— Один сервиз "Мадонна" вы продали в Загорске?
— Кроме того, что продали, был еще один сервиз. На двенадцать персон.
Следователь положил ручку, встал и, разминая плечи, потянулся.
— Ну что ж, Барыгин, картина ясна. Значит, ты утверждаешь, что Валерий Воронцов с вами оказался совершенно случайно? Как попутчик?
— Да, его никак нельзя мазать как соучастника. И я прошу в протоколе это отметить особо. И без него у нас — групповая.
Ладейников принялся ходить по комнате, глядя себе под ноги.
— Не понимаю одного, Барыгин.
— Чего вы не понимаете, гражданин следователь? — Барыгин поднял глаза на следователя, ожидая, что в следующую минуту он спросит что-то важное, главное.
— Как можно обокрасть квартиру старого школьного друга? Ведь это предательство!.. Это — подло! Неужели тобой двигала одна зависть: он стал кандидатом наук, а ты — рецидивистом-домушником?
— Неверно, гражданин следователь. Я обокрал не друга, а торгаша. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Торгаш не может быть моим другом. Товарищем моим Краснопольский был, когда мы были школьниками и вместе ездили в один пионерский лагерь. Потом наши дороги разошлись.
— Что верно, то верно: разошлись. Краснопольский пошел но честной дороге, ты избрал дороженьку темную.
— Дорога у крупного торгаша не может быть честной. Я в этом вопросе, гражданин следователь, суворовец.
— А это как понимать? — Ладейников, глядя себе под ноги и изредка бросая взгляд на Барыгина, продолжал ходить по комнате.
— Не помню сейчас, по какому случаю, но великий русский полководец Александр Васильевич Суворов однажды высказал мысль, которую я никогда не забуду. Ее мне сказал один зэк на Колыме.
— Что это за мысль? — Ладейников остановился, сверху вниз рассматривая Барыгина.
— Суворов сказал: "Интенданта в русской армии можно без суда и следствия расстреливать через год его работы". Здорово старик врубил?!. Как в воду глядел.
— Ого!.. Вон ты какие делаешь параллели!.. — удивился Ладейников. — В нашей стране занято в торговле более двух миллионов человек. Так что ж, по-твоему, все два миллиона ставить к стенке?
— Зачем к стенке — пусть живут. Но только года через три работы в торговле — крупных воротил посылать годика на два на химию или на лесоповал.
— Прямо без суда и следствия?
— Лучше без следствия и без суда.
— Это почему же?
— Они подкупят любую неподкупную Фемиду. И из воды сухими выплывут. Взятка!.. Вот на чем гибла Россия раньше и отчего она страдает и нынче. Еще Ленин об этом говорил.
— А ты, вижу, Барыгин, знаешь, что говорил Ленин, что говорил Суворов…
— А что, разве плохо, когда человек знает, что говорили и говорят великие люди?
— Почему плохо — хорошо! Только сам-то… На себя-то погляди. Ведь — вор!.. Вор-рецидивист.
— А вы обратили внимание — у кого я ворую? — Барыгин хмуро, исподлобья посмотрел на следователя.
— У кого?
— У вора! Он ворует тысячами, десятками тысяч у государства, а я вижу, что Фемида гладит его по головке, и беру у него. По принципу сообщающихся сосудов. Мы когда-то проходили это в школе. Все потерпевшие, из-за кого я получал сроки, — все торговые работники. Причем торгаши крупные. С мелюзгой я возиться не любил. У меня давно было запланировано хорошенько прощупать директора одного внешторговского магазина, но ваш брат сорвал всю мою стратегию. Опередили меня. Теперь придется отложить этак лет на пять, на шесть. Если, конечно, он уцелеет на этой грешной торг