– Это к лучшему, – говорил дед, но в голосе его была тревога. Мой дед не умел утешать. Христофору нельзя было не сказать правду. Большинство тунгусов и бурят умирало от скоротечной чахотки где-то возле города Минска, на чужой земле.
Я помню и последнее письмо, написанное чужой, казенной рукой и прочитанное чужим человеком, волостным писарем (деда моего в те дни не было дома).
Старик Христофор его спрятал и ушел. Несколько дней о нем не было слышно. Он собрал все, что у него было, и продал. И, увидев, что денег у него мало, взять было больше не у кого, он пришел к купцу.
Это было вечером. Соколов уже закрывал свою лавку. Он остановился, держа в одной руке замок, в другой – ключ.
– Что скажешь, тунгус? – спросил он, и сердце у него забилось, застучало от чего-то неожиданного и близкого, и он обрадовался и испугался чего-то и тяжело сел на крыльцо.
– Ничего не скажу, – сказал Христофор и, слегка толкнув его, прошел прямо в лавку.
Купец поднялся и прошел за ним к себе. И в лавке ему показалось все другим, и он увидел, что у него много товара, несмотря на войну, и он услышал чей-то голос. Пела дочь. И он подумал, что у нее хороший, чистый голос. «В мать», – подумал он.
И все же, давая деньги Христофору, он торопился, путался в счете, сердился на себя. Это было с ним в первый раз. Он все боялся, что Христофор передумает. Но Христофор не передумал, деньги взял, и денег этих было много, но он их не считал, а, небрежно свернув их как бумагу, положил в кожаный кисет, где лежал табак. И несмотря на это, у купца было радостное чувство, точно он их не отдавал, а получал. Но радость его была странной, больной, она щемила его сердце. Христофор казался хладнокровным и брал независимо, как будто не брал, а давал. Взяв деньги, он попросил, чтоб купец написал за него долговую расписку, так как сам он писать не умел.
Но купец улыбнулся и сказал, что расписка ему не нужна. Христофору он верит. Но на Христофора это не произвело никакого впечатления. Он рассмеялся и сказал:
– А я бы на твоем месте взял. Мало ли что со мной случится. Еду далеко.
Купец в словах этих почувствовал превосходство и прошептал:
– Обидел ты меня, тунгус.
И когда Христофор ушел, купец уже не испытывал радости и удовлетворения, лавка казалась ему по-прежнему душной и унылой, и он крикнул дочери, чтоб она, стерва, перестала реветь. И он почему-то подумал, что тунгус непременно погибнет в дороге, нарочно не вернет долг, и что не он увидит унижение тунгуса, а тунгус посмеется над ним.
Дни шли. Все ждали возвращения Христофора и нетерпеливее всех Соколов.
Старик ездил долго. Приехал он неузнаваемый, постаревший и больной. Сыновей он не нашел. О виденных людях и городах он рассказывать не мог или не хотел.
Соколов пошел взглянуть на старика. Но это не принесло ему удовлетворения. Старик сказал ему:
– А долг мой, купец, я тебе отдам.
И больше ничего не сказал.
Старик вернулся к себе в тайгу, но тайга показалась ему другой, то ли оттого, что видел он много мест и разных городов, то ли оттого, что не было с ним и никогда не будет его сыновей. Деревья казались ему не такими большими, как раньше. Вместо гор и рек, живых и прекрасных, видел он теперь часто мертвую землю войны, глину и жалкую траву предместий Минска. И он думал, что не тайга изменилась, а он сам постарел, что долг его велик и ему придется поймать не одного соболя, убить не одного изюбря, чтобы расквитаться с купцом.
Первая охота была неудачной. Старик сам не знал – оттого ли, что стар он стал, стал плохо видеть, или просто потому, что давно не держал в руке ружья. Неудачен был весь год. Христофор поставил немало капканов. Но зверь обходил его капканы или съедал приманку и уходил. Вырыл старик много ям, – но напрасно, ямы остались пустыми. С горя он пошел на реку бормошить[10]. Но рыба, которую он презирал, и та не шла к нему, он не поймал ни одного хариуса. Неудача опечалила Христофора, но не сломила, и, насушив сухарей, он отправился на солонцы. Снег с увалов уже стаял, появились синие цветы Ургуя, и по их обкусанным стеблям Христофор определил, что изюбрь недалеко. Этот изюбрь не ушел от Христофора. Христофор убил изюбря, но изюбрь этот был до того стар, что у него во рту не осталось ни одного зуба, глаза провалились, и возле глаз было много скопившегося гноя и слезы. Тунгус начал свежевать зверя, но шкура его была до того ветхая и тонкая, что ее нельзя было бы употребить даже на домашние поделки, а мясо было жесткое и сухое, как кора.
Старик подумал, что изюбрь так же стар, как и он. Может, даже ровесник. Ему стало жалко убитого изюбря и досадно на себя.
Осенью он пришел к купцу с пустыми руками и растерянно улыбнулся. Но Соколов не ругался, а сказал ласково и спокойно:
– Ничего, тунгус. Я подожду.
Но старик Христофор посмотрел не на него, а мимо. Видно, что слова купца не произвели на него особого впечатления, взгляд был насмешлив, и купцу захотелось сказать тунгусу что-нибудь оскорбительное, попугать его, но Соколов сдержался и ничего больше не сказал. Христофор понял и ждал ругани, и оттого, что купец не выругался и не пригрозил, старику стало досадно. Ему казалось, что купец смотрит на него как на нищего и ничего от него не ждет. Лаской и молчанием купец достиг своего и был уверен, что унизил старика.
Старик возвратился в тайгу. Долг мучил его еще больше. И во сне и наяву он видел, как он его отдает.
Следующий год был удачен. И особенно много было белки, следы соболя часто встречались, и хотя пороху не хватало, но тунгус ходил уверенный и ждал дня, когда он сможет прийти в город и расплатиться с купцом.
Осень он провел в тайге и зиму. Уже давно кончилась война. Произошла революция. И уже давно продолжалась другая война, гражданская. Но старик Христофор людей встречал редко и разговаривал мало. Он был занят одним – бил белку, ловил в капканы горностая и лисицу, по весеннему насту преследовал сохатого.
День наступил. Старик Христофор занял коня у дальнего своего родственника и соседа, повесил вьюки. Еще никогда в мешках его не было столько пушнины. Сосед отговаривал его ехать, в городе было неспокойно. Христофор его не послушал. В деревнях крестьяне рассказывали ему про каппелевцев, и что это сравнительно вежливые офицеры, если потребуют что, то заплатят своими деньгами или дадут расписку. Старик молчал и не слушал их, он курил трубку и думал о своем.
Был зимний холодный день. Христофор шел по дороге на лыжах. За ним, опустив голову, брел тунгусский конь с пушниной. По дороге встретились каппелевцы.
– Жизнь нам твоя, тунгус, не нужна, – сказали они. – А пушнину мы твою увезем. Мы тебе дадим расписку.
– На что мне расписка, – сказал Христофор, он сначала подумал, что они шутят. Но когда они подошли к лошади, он схватился за ружье.
– Ружье твое дерьмо. Нам его не надо. Снимай.
Они отобрали у старика пушнину, а самому связали руки и ноги. Посадили они тунгуса на высокий камень возле дороги, на колени положили расписку. Там все было перечислено: белки – 5 штук, соболя – 3, пантов – 2 пары, горностаев – 16, лисиц – 6, выдры – 2, шкур медвежьих – 2, куля – 4, сумок кожаных – 1, лошадь – 1. Подписано: «Поручик Воробьев».
Старик не мог прочитать расписки, расписка его не интересовала. Сидел он на камне высокий, прямой и невозмутимый. Нескончаемый обоз с каппелевцами двигался мимо него. Ехали офицеры. Христофор на них не смотрел. Обоз кончился. И солдат, ехавший в дровнях и немного отставший, сказал:
– А ты ведь замерзнешь, старик, – и жалостливо улыбнулся.
И старик улыбнулся ему в ответ удивленно и ласково и покачал головой.
Христофор не замерз. Поморозился он – это верно. Спасибо крестьянам – ехали мимо, спасли.
Христофор в город не поехал. Что ему было делать в городе без пушнины? Ушел обратно в тайгу.
На следующий год привез все-таки он пушнину в город – свой долг. Этот год был удачный, не хуже прошлого года. Дай бог каждый год. Пришел Христофор к купцу. Но купца дома не оказалось. И в городе тоже его не было. Дом стоял на своем месте – это верно. И двери были те лее. Но купца не было, и лавки не было, и дочь тоже куда-то уехала или ушла. В городе не было ни одного купца.
– Как же так? – сказал Христофор.
Он не знал, как быть. Знакомый один посоветовал ему обратиться в совет к комиссару Соловьеву.
– Он у меня столуется, – сказал он. – Хороший человек.
Комиссар долго о чем-то говорил Христофору, о каких-то купцах. Но старик его не слушал, думал о своем, о прошлой своей жизни, о сыновьях и о том, что привез он наконец долг, но купца нет. Он вспомнил каппелевцев, посмотрел на комиссара и подумал, что ему нарочно все мешают разделаться с купцом, и что он найдет купца хоть на краю света, и, если купца нет, он отдаст долг его родственнику или тому, кто живет в его доме. Не может быть, чтоб там никто не жил.
В доме купца Соколова жили красноармейцы. Тунгус переночевал с ними под одной крышей и разговорился. Он вспомнил про своих сыновей. Ему понравились эти парни. И он хотел отдать им пушнину, но они не взяли, а позвали своего комиссара Соловьева, и Соловьев рассмеялся, усадил старика и долго с ним говорил. И хотя Христофору было многое непонятно, он слушал Соловьева и курил трубку. А уезжая, он попросил еще раз, чтоб красноармейцы взяли у него пушнину.
– Не везти же ее назад, – сказал он.
1935
У большой реки
В лесу текла река. Две горы стояли. Одна гора была голая и круглая. Другая гора заросла сосной и кедром. Она была низенькая – гора-сестренка, маленькая сестра большой горы.
Внизу стояли палатки с завитками дыма: стойбище.
Лялеко сбежала с горы в лес к реке.
В реку сели гуси. Из далекого края летели, наверно, устали. Река понесла гусей.
Из пади дул ветер – там еще лежал снег, покрытый заячьими следами.
Где-то птица по-летнему крикнула птице. Из травы выскочил заяц и остановился. К большой реке пришел медведь и сел на берегу – ловить рыбу.