– Что сидишь? Идти не можешь? – услышал Никанор голос Гольтоулева.
– Как не могу идти? Идти могу. Да зачем идти? Сидеть лучше. Вот посижу и пойду дальше. Куда мне торопиться?
В озере крякали утки, должно быть, селезня приглашали.
«Хоть бы ушел Гольтоулев. Хоть бы утки не улетели бы», – подумал Никанор.
Но Гольтоулев не уходил. Он сидел на горе, смотрел на Никанора и смеялся.
– Куда тебе торопиться, Никанор? Ты сиди, а я пойду, уток убью. Утятины мне захотелось.
В это время в лесу собака Гольтоулева залаяла радостным лаем. В лесу плакал заяц. Собака его поймала.
Гольтоулев пошел в лес – взглянуть, а Никанор подождал, пока он скроется, и пополз к озеру по берегу ручья. Ручей бежал к озеру, торопился. «Был бы ручьем, – подумал Никанор, – к озеру бы побежал. Лялеко в палатке есть просит».
Никанор полз к озеру с горы. Солнце подошло к Гольтоулевой горе, вот-вот спрячется.
Утки поднялись над озером, хлопая крыльями. Вот-вот улетят.
Никанор выстрелил. Две утки упали на другом берегу озера. Никанор понял, что ему не доползти до того берега, если он даже будет ползти туда всю ночь. И он заплакал.
Солнце спряталось за гору Гольтоулева, когда Никанор услышал мягкие шаги Гольтоулева и его собаки.
– Помираешь? – сказал Гольтоулев. Сплюнул. – Я тебе говорил, все равно умрешь.
– Дочка Лялеко помирает.
– Помрет, – сказал Гольтоулев.
Помолчал.
– Уток ты убил? Я видал. На той стороне упали твои утки. Не доползти тебе будет. Разве собаку послать за твоими утками? Купец! Сюда.
Собака бросилась в озеро, переплыла его и принесла утку. Поплыла за второй уткой.
– Хорошая у тебя собака, – сказал Никанор. – Добрая собака. У ней я возьму уток. Для дочки утки. У тебя бы не взял.
– Взял бы, – сказал Гольтоулев. – Все равно бы взял.
Гольтоулев пошел. Пройдя шагов сто, оглянулся.
– Теперь, пожалуй, не помрете. Жить будете, уток поедите.
– Не будем есть твоих уток, – крикнул Никанор и бросил слабой рукой уток вслед Гольтоулеву, – лучше умрем.
– Дело ваше, – сказал Гольтоулев.
Из всех орочен только один Гольтоулев не боялся оспы. В городе доктор велел ему засучить рукав, смазал руку чем-то крепким, вроде водки, и тоненьким ножичком сделал царапину.
– Теперь клейменый я, – сказал Гольтоулев.
– Зато бояться тебе нечего, – сказал доктор. – От оспы не помрешь.
– Эко! А если обманываешь, белку хочешь да-ром получить? Пиши расписку. Если от оспы помирать буду, сына к тебе пошлю. Ты ему белку отдашь назад.
Когда пришла оспа в стойбище Гольтоулева, он думал:
«Сына теперь у тебя нету, Гольтоулев. Помирать от оспы будешь, кого за белкой пошлешь?»
На другой день после встречи с Никанором у озера спустился Гольтоулев с горы. Шел он посмотреть, жив ли Никанор с дочкой, или уже их нет.
Нагнулся Гольтоулев и, не постучав, – зачем к мертвым стучать, – легким шагом вошел в палатку Никанора. Никанор и Лялеко сидели за столом и пили чай.
– Живы? – удивился Гольтоулев. – Эко! Наверно, моих уток поели, потому живы.
– Не ели мы твоих уток.
– Как не ели? Ели.
– Не ели мы твоих уток. Поди к озеру, посмотри, может они там еще лежат.
– Ели, зачем отпираетесь? Жить теперь будете. Соседей теперь у меня мало осталось, живых соседей. Мертвых соседей в тайгу надо отнести.
– Садись чай пить с нами, коли так.
– Эко! Чай пить зовет. Это кого – меня чай пить зовешь? Иду, иду. Наливай чай-то. Чай у тебя худой. Травой пахнет чай твой.
Весной отправился Гольтоулев в город на легкой лодке, повез пушнину.
– Смотри, не утопи пушнину-то, – крикнул ему Никанор с берега.
– Моя пушнина. Твою пушнину вез бы – утопил.
Из города Гольтоулев пришел пешком – скучный. Пришел без всего.
– Ограбили, – сказал, – меня. Пушнину отобрали. Морду маленько не набили.
– Кто отобрал?
– Гольтоулев помолчал.
– Война в городе, – сказал он. – Бедные с богатыми воюют.
– Хорошая война, – сказал Никанор.
В том месте, где река ревела и пенилась, встретив гору Гольтоулева, Лялеко увидала лодки.
– Эй! – крикнула Лялеко.
Из палаток вышли орочены.
– Чего кричишь?
– Гости едут.
Орочены посмотрели в ту сторону, куда показала Лялеко.
– С этой стороны не доедут до нас гости, – сказал Гольтоулев, – утонут.
– Зачем они едут, ты не знаешь ли? – спросили орочены.
– Как не знать. – Гольтоулев сплюнул. – В гости едут. Нас грабить будут.
– Эко! Пусть лучше утонут, если так.
Орочены пошли вверх по течению реки. Побежала и Лялеко.
Внизу река, сдавленная скалами, клокотала. Дальше начинались пороги.
– Эй! – крикнул Гольтоулев со скалы в реку людям в лодках. – Утонете.
– Не утонем, – ответили люди из лодок.
– Утонете. В позапрошлом году мой сын утонул.
Гольтоулев сел на пень, достал из-за пазухи кисет, закурил трубку.
– Я вам говорю, утонете, – сказал Гольтоулев и сплюнул вниз в реку.
– Не утонем, – ответили люди с лодок.
– Не утонут, – сказал Никанор. – Видать, опытные люди. Эй! Правее держите. К тому берегу ближе держите.
Лодки, миновав скалы, приближались. Уже были видны лица сидевших в лодках, бороды, носы. В лодках сидели усталые люди в зимней одежде.
«Должно быть, из зимнего края», – подумала Лялеко.
Людей в лодках было много, им было тесно.
– Грабить едете? – спросил их Гольтоулев.
Лодки подошли к берегу.
– Пушнину куда положите, если едете грабить? Места у вас мало.
– Да нет, – лениво ответили люди из лодок, – не грабить, – бить едем.
– Кого бить?
– Тех, кто орочей грабит.
– Эко! – удивился Гольтоулев. – Бить?
Приезжие привязали лодки и, оставив одного человека с ружьем – сторожить, пошли.
– Значит, боитесь, чтоб мы вас не ограбили, человека с ружьем оставляете, – усмехнулся Гольтоулев. – А идете куда?
– К тебе.
– Эко! До меня высоко. Тут есть другие. Они живут ниже.
– Кто близко живет?
– Пожалуй, я, – ответил старик Никанор.
В юрасе Никанора стало тесно. Тесно стало на поляне, где стояла юраса. В лесу под горой стало тесно от людей.
Лялеко хотела зайти в юрасу, да застыдилась – там чужие люди сидят, сердитые, бородатые.
Подкралась она к юрасе и заглянула в щель на чужих людей. Чужие люди сидели возле камелька и ели оленину. Лялеко стало смешно: большие люди, а есть не умеют, накрошили мяса, как старухи, и кладут в рот по кусочку.
– Зубы у вас, что ли, старые, – крикнула Лялеко, вбежав в юрасу, – или ножа острого вы боитесь?
И, взяв в зубы кусок оленины, отрезала его ножом перед самыми зубами.
– Губы не отрежь, – рассмеялись чужие люди, – без носа себя оставишь.
Чужой человек поднял Лялеко сильными руками и передал ее другому чужому человеку, тот передал ее третьему. Лялеко схватила его за бороду. Бородатое лицо рассмеялось.
– Твоя? – спросил у Никанора чужой человек.
– Пожалуй, моя.
– У меня тоже есть такая.
Один из чужих людей вздохнул:
– Наши далеко. Эх, далеко.
Никанор помешал в камельке дрова.
– Эх, далеко же, – повторил чужой человек.
– Как далеко? – спросил Никанор. – Верст сто будет?
– Дальше, – сказал чужой человек.
– Верст двести?
– Еще дальше, – ответил чужой человек и рассмеялся.
Все рассмеялись. И Никанор с Лялеко тоже из вежливости рассмеялись, хотя не знали, чему смеются чужие люди.
– Вы кто такие будете? – спросил гостей Никанор.
– Про партизан слыхал?
– Как же. Купец мне про них рассказывал.
Никанор, схватив уголек из камелька, разжег трубку.
– Купец тут один приезжал с племянником. «Раньше царь был, – сказал он нам, – теперь, слава богу, царя нету. Я теперь власть вместо царя, уважайте меня, орочены». Пушнину забрал. Обещал лодку с товаром послать. Лодку послал, да без товара. Товар партизаны, сказывал, отобрали. Еще пушнины просил. Обещал другую лодку с товаром послать. Вы уж ее не отбирайте.
Партизаны рассмеялись.
– Чего смеетесь?
– Да так, ничего.
Утром на озере плавали утки. Гольтоулев выстрелил в них. Утки поднялись над озером.
– Эко! – сказал Гольтоулев и пошел, подкрадываясь.
В юрасе Никанора проснулась Лялеко, разбуженная выстрелом.
– Чужие люди, – спросила она, – еще не уехали?
– Спят, – сказал Никанор, – видишь, сколько на нарах ног.
Лялеко увидала на нарах большие ноги чужих людей. Она стала считать ноги, хотелось ей узнать, сколько спит гостей, да ног было больше, чем знала она чисел.
Чужие люди проснулись, встали, пошли к реке мыться. Потом сели пить чай из большого котла.
– Как тебя зовут? – спросила Лялеко чужого человека с рыжими волосами.
– Петрован.
– Добавь: Рыжий. Его зовут Петрован Рыжий. Петруха, Петька, Петр Ильич.
Лялеко подумала: «Как много у него имен. И волосы у него какие. Вот бы мне такие рыжие волосы».
Лицо у Петрована Рыжего было нежное, как у теленка, а руки были грубые, большие, как деревья. Лялеко подбежал к Петровану и понюхала его. Другие чужие люди стали смеяться над Петрованом.
– Петруха, это она целует тебя. У нас целуются, а у них нюхаются.
– Всяк по-своему любит.
– Петруха, гляди, девка-то нюхает тебя.
– Какая она девка, она девчонка еще.
– Ему везет. Старухи и те его нюхают.
Петрован махнул рукой, ушел.
Как-то сказал Петрован Рыжий старику Никанору:
– Руки у меня скучают. Мне охота из дерева что-нибудь сделать. Мастер я.
– Деревьев здесь много, – сказал Никанор.
Петрован свалил сосну и стал отесывать ее.
Подошли партизаны, должно быть, у них тоже руки скучали по делу.
– Мастера мы по дереву, – обратились они к Никанору, – хочешь – шкаф тебе сделаем.
– Делайте, – сказал Никанор.
С горы спустился Гольтоулев посмотреть, что делают гости.
– Эко! – сказал он. – Никак городские вещи делаете?