– Моя жена хочет пить. Пусть бутылка лимонада упадет с неба! Вот мое желание.
Фокусник рассмеялся, сделал легкий жест – и все увидели, как на толстые колени жены фармацевта упала бутылка, может быть, даже с неба.
– Осталось два желания, – сказал фокусник. – Одно из трех я исполнил.
Все зашумели. Барышни стали бросать фокуснику записки. Купцы что-то выкрикивали, купчихи вскочили с места. И пристав, важный, встал, желая водворить тишину.
– У вас есть какое-нибудь желание, господин пристав? – спросил фокусник.
– Тишину! – прохрипел пристав, подняв руку.
– Господин пристав просит вас, господа, чтобы вы не шумели, – сказал фокусник звонким голосом.
Стало тихо. Даже ветер – и тот, казалось, замер в ветвях; не стало слышно реку, падавшую с горы, словно она уснула, ни комаров, ни шума листвы.
– Осталось одно желание, – сказал фокусник. – Два из трех я исполнил. Я вижу, что вы недовольны. Бутылку лимонада можно купить в буфете. Что касается тишины, вы к ней привыкли в школе и дома в сонные часы. Не торопитесь с третьим желанием! Может, кто-нибудь из вас пожелает необыкновенного, что нельзя купить? Желания господина пристава и фармацевта оказались слишком простыми. Может быть, у кого-нибудь из здесь сидящих есть воображение? Вспомните детство. В детстве вам, наверно, хотелось… Впрочем, не будем говорить о детстве! Я могу выполнить любое из ваших желаний. Если вы захотите, то вот эта гора с озером на верхушке станет птицей или господина пристава я превращу в чайник. Смотрите, он и так похож на чайник! Он уже почти чайник. Господин пристав, что вы ощущаете? Видите, он молчит. Он уже ничего не чувствует, потому что он уже почти чайник. Дома жена его поставит на горячую плиту. Отчего вы молчите? Вы думаете, что я вас всех превращу в деревья? Господа, пусть кто-нибудь из вас выскажет свое желание!
Но никто из присутствовавших не высказал желания. Быть может, их желания были слишком выполнимы, и они могли их исполнить и без фокусника; быть может, они не верили фокуснику, а может быть, у них совсем не было желаний, кроме одного желания прийти домой, поужинать и лечь спать рядом с женой.
Зрители, сонные, разошлись по домам. Они обсуждали происшедшее. По мнению одних, фокусник был ловкий шарлатан: бутылку с лимонадом он вытащил незаметно из кармана, а пристава подкупил. По мнению других, фокусник был гимназист, бежавший от родителей из соседнего города, и его надо задержать и отправить к родителям, которые его ждут.
В саду к фокуснику подошел пристав:
– У меня есть желание, – сказал он. – Но это желание я исполню сам. Идемте со мной, вы задержаны! Я знаю вас. Вы Каракулов.
И два полицейских отвели Каракулова в тюрьму.
7
Каракулова судили. Его обвиняли в том, что он был шарлатаном, выдал себя за фокусника, что он был обманщикам – будучи почтальоном, сам писал и относил письма, что он был вор – служа в лавке, обвешивал хозяина и, наконец, поступив сторожем в зверинец, – выпустил на волю всех зверей.
Весь город обвинял его. Среди пострадавших сидели хозяин зверинца, обманутые девушки, показывающие письма, лавочник Игнатьев и даже Мефодий Абрамыч, старичок, пришел пожаловаться и подтвердить, что, еще будучи ребенком, Каракулов обманул его и насмеялся, выдав себя за ангела.
Среди любопытствующей публики сидела мать Каракулова, толстая женщина с мертвыми, рыбьими глазами. И когда судья спросил ее, признаёт ли она Каракулова своим сыном, она встала и сказала:
– От подсудимого я видела только несчастье. Еще в детстве он таскал у меня из сундука деньги и на деньги покупал разные разности, как он называл их – «сюрпризы», залезал в окна к соседям и оставлял сюрпризы там. Соседи находили у себя в шкафу новую посуду, дети – игрушки, и на этой почве происходили разные недоразумения. Муж кричал на жену: «Обманщица!» А жена называла мужа расточителем, пьяницей и вором, обворовывающем своих детей. А я, обворованная сыном мать, плакала. У других дети как дети и несут к себе в дом, а этот – из дома чужим людям. Но это, господин судья, не всё.
– Продолжайте! – сказал мировой судья.
– Мне это трудно рассказывать. Я боюсь, что мне не поверят.
– Мы сможем проверить факты. Продолжайте!
– Подсудимый, – сказала мать, – угрожал мне.
– Покушался на вашу жизнь? Шантажировал? – спросил судья, надев пенсне.
– Да. Он меня шантажировал. Он угрожал мне, что превратится в озеро или в гору. Что ему очень хочется стать озером.
– И вы боялись этой угрозы? – спросил мировой судья с легким смехом, пожав плечами.
– Да. Я верила. Я верила. Он так не любил меня! Чтоб мне досадить, он мог сделать всё.
– Даже стать озером?
– Да. Он мне угрожал, что превратится в озеро. И однажды утром я подошла к его кровати, чтоб разбудить его. Но кровать была пуста. Я посмотрела в окно. У самого дома я увидела озеро. Я подумала, что он исполнил угрозу, что назло мне он стал озером. Я подбежала к озеру и стала ругаться: «Каракулов! – крикнула я. – Ах ты, дрянной мальчишка!» Я поверила, что он стал озером. Он был не такой, как все. И он так меня ненавидел! «Каракулов!» – крикнула я. И я услышала смех. Его смех. Он сидел верхом на ветке, свесив вымазанные грязью голые ноги, и смеялся. Честное слово! Его ноги были так облеплены грязью, словно были в сапогах. «Слезай, мерзавец!» – крикнула я ему. Но он не слез. «Мама, – сказал он мне, – смотри, какой ночью был большой дождь! У нас во дворе теперь свое озеро». Он был трудный ребенок. Он угрожал мне, что превратится в гору. И однажды я действительно увидела гору. Гора вдруг появилась возле наших окон. Я проснулась. Но я не верила, что гора мне снилась. Она была такая живая, шершавая, каменистая, крутая! И я заплакала в тот раз. Мне показалось, что гора задавит меня.
И мать заплакала. На ее рыбьих глазах появились слезы. И всем стало жалко ее.
И тогда встали девушки:
– Мы обманутые, – сказали они. – Всю жизнь мы ждали, чтоб в нас кто-нибудь влюбился. И вот в нас кто-то влюбился, какой-то неизвестный. Мы все получили по письму. Мы стали ждать и надеяться, что тот неизвестный, который писал нам, придет к нам, как в сказке, и попросит у нас руку, возьмет нас и увезет в неведомую страну. Но с тех пор как уволили Каракулова с почты, нам нет писем. И новый почтальон сказал нам, что он не намерен писать нам, что он не Каракулов, чтобы тратить на это время. И что если мы заплатим ему, то, может, он и напишет нам. Если мы, конечно, не поскупимся.
– Всё? – спросил судья.
– Мы хотим, чтоб в нас кто-нибудь влюбился. Мы требуем. Чем мы хуже других?
Но судья лишил их слова.
– Любви нет, – сказал он, – а есть взаимное уважение. Я уважаю жену, а она уважает меня. Любви требовать нельзя. А уважение надо заслужить.
Он предоставил слово для свидетельских показаний хозяину зверинца. Но тот не пожелал говорить. Все знали, что он был разорен: птицы жарких стран замерзли на зимних ветвях, а олень, медведь и косули убежали в тайгу; из всех зверей осталась одна мышь.
– А вы что, подсудимый, скажете в свое оправдание? – спросил мировой судья.
– Квас, – сказал Каракулов.
– Хотите, чтоб вам дали квасу?
– Нет.
– Продолжайте!
– Лампа.
– Сейчас светло. Нет необходимости в лампе. Прошу вас говорить по существу.
– Арбуз.
– Ишь, чего захотели!
– Ведро.
– Продолжайте!
– Штаны.
– Надеюсь, вы кончили? Довольно издеваться! Или, может быть, вы немножко того?
– Нет, я в своем уме.
– Что вы хотели сказать, назвав эти не имеющие отношения к делу предметы?
– Я хотел сказать, что от первого слова, которое я услышу от публики, будет зависеть моя участь. Мне не хочется стать ни арбузом, ни ведром, ни тем более штанами. Вы, все здесь сидящие, подумайте, прежде чем сказать первое слово. Это слово будет приговором мне.
Наступила тишина. И вдруг в зале, как эхо в лесу, как «ау!», послышался голос Марии:
– Каракулов!
Она позвала его. Она хотела, чтоб он остался тем, кем он был, – Каракуловым.
– Ветка моя! Зеленая моя!
Все оглянулись на нее. И когда они посмотрели на скамью, где сидел подсудимый, там уже никого не было.
Окно распахнулось, и весенняя ветвь, полная молодых листьев, просунулась как рука.
И никто не мог вспомнить, было ли дерево раньше под окном или оно выросло там в тот день.
1940
Стихи 1942–1944 гг
«Красная капля в снегу…»
Красная капля в снегу. И мальчик
С зеленым лицом, как кошка.
Прохожие идут ему по ногам, по глазам.
Им некогда. Вывески лезут:
«Масло», «Булки», «Пиво»,
Как будто на свете есть булка.
Дом, милый, раскрыл всё —
Двери и окна, себя самого.
Но снится мне детство.
Бабушка с маленькими руками.
Гуси. Горы. Река по камням —
Витимкан.
Входит давно зарытая мама.
Времени нет.
На стуле сидит лама в желтом халате.
Он трогает четки рукой.
А мама смеется, ласкает его за лицо,
Садится к нему на колени.
Время все длится, все длится, все тянется.
За водой на Неву я боюсь опоздать.
Июнь 1942
Кулак
Кукла с улыбкой полезной. Сметана.
Самовар в серебре. Амбар прилетевший.
Я избам хозяин, кулак, сатана.
Я бог январю, архангел вспотевший.
Пожитки мои – быки где, стаканы?
Я лес закую. Море спрячу в сундук.
И горы мне горки, реки мне речки,
Поля не поля и волки – овечки.
Стану я рано с арканом
В руке, чтоб на шею кому-то накинуть.
Но чу! Обернулся уже комаром
Опившимся крови. Паук
Прижатый к тоске. Топором
Утонувший на дне, угоревший,
бессонный всеми покинут,
Безгневный, беспалый, как жук.
Июнь 1942