И девушка-дерево мне не по праву.
Чтоб руки упали, чтоб ноги поплыли
Зарежу жену. И сердце утонет.
Заплачет река и застонет —
Тоня-река.
Июль 1942
«А девушка тут где смеялась, любила…»
А девушка тут где смеялась, любила
Но смех уж застыл и остыла любовь.
И нож уж ползет по руке, где скользила,
Где радость текла и гремела веселая кровь.
И нож уже в теле как скрежет
Идет не спеша и всё глубже и режет
И нож по груди где ласка – тоска.
Где милое, страшное, Люда, Людмила?
Ты девочкой прыгала, папу любила,
Ты девушкой стала и вот ты доска.
А нож всё ползет, и всё режет
И режет и нежит и режет,
А нож всё ласкает жестокий
Как дети, острый и нежный.
И двое стоят и смеются бесстыдно
И смотрят в тебя как будто им видно
Душу твою, светлую ветку.
То ветку живую срубили бездушно.
Зарезали девушку. Плачет воздушно
Небо тоскует по той что Людмилой
Звалась. Что была певуньей, девчонкой
Застыло, обвисло стало синей печенкой,
Что было девчонкой, что прыгало, пело
Что речкой гремело о камни так смело
Что девочкой Людой девчонкой звалось.
Июль 1942
«И девушка вошла в меня…»
И девушка вошла в меня,
И девушка в меня врубилась,
И девушка схватив меня,
И на бегу в меня влюбилась.
Ее размашистый напор
В меня ударил как топор.
Ее взволнованный удар
Меня уносит как угар.
Ту девушку зовут река.
В ее руке ворчат века.
И бьет ногами по плоту
И та не та и ту не ту,
Себя уносит на лету.
Ее рука на берегу,
А берега не берегут.
Она меня бегом схватив
С собой уносит как мотив.
И я как стон давно во рту
Вода в крови и на лету.
Июль 1942
«Плыл кораблик на боку…»
Плыл кораблик на боку
Из Китая, из Баку.
Видит, поп лежит на брюхе
С самоваром на полу.
Видит, поп с ногами в ухе
И с женою пополам.
Плыл кораблик на боку
Из Тамбова, из Баку.
Видит он, лежит карась
И девица словно князь.
У девицы в моче Вали
Три кобылы ночевали.
У девицы между ног
Треугольник и пирог.
У девицы между рук
Сдох зажаренный петух.
У девицы между плеч
Ждет с запиской меня меч.
У девицы между перьев
Спят Ловушкин и Савельев.
У девицы между ляжек
Я сижу с руками тож
И точу ногами нож.
Плыл кораблик на боку
Из Парижа, из Баку.
Видит он, сидит корова
И руками вертит блюдо.
– Здравствуй, Вера. Как здорова?
– Я здорова как верблюд. —
Отвечает Вера. Бьют.
Бьют ее. Плюют. И режут.
А она с ногами в тесте,
А ее ногою тесть:
– Негде, милая, мне сесть.
Плыл кораблик на боку
Из Европы, из Баку.
Видит он, спешит красотка
А у ней в руке чесотка.
А у ней в ноге кинжал.
Черт ее меж ног зажал.
Плыл кораблик на боку
Из Китая, из Баку.
Июль 1942
«С воздушной волною в ушах…»
С воздушной волною в ушах,
С холодной луною в душе
Я выстрел к безумью. Я – шах
И мат себе. Я – немой. Я уже
Ничего и бегу к ничему.
Я уже никого и спешу к никому
С воздушной волною во рту,
С холодной луной в темноте,
С ногою в углу, с рукою во рву
С глазами, что выпали из глазниц
И пальцем забытым в одной из больниц,
С ненужной луной в темноте.
Июль 1942
«Лежу с женой вдвоем в квартире…»
Лежу с женой вдвоем в квартире,
Да стол, да стул, да лампа,
Да книги на полу.
И нет уж никого. Лицо жены. Открытый рот.
Глаза закрытые глядят.
Но где же то живое, робкое? Где милое?
Людмила где? Людмила!
Я кричу во сне и так. Но нет жены.
Рука, нога, да рот.
Еще беременный живот,
Да крик зловещий в животе,
Да сын иль дочь, что не родятся.
И не поднять мне рук и ног,
Не унести. Она лежит и я лежу.
Она не спит и я не сплю.
И друг на друга мы глядим
И ждем.
Я жду, когда пойдет трамвай,
Придет весна, придет трава,
Нас унесут и похоронят.
И буду лживый и живой
В могиле с мертвою женой
Вдвоем, втроем и на полу не будет книг.
Не будет лампы. Но буду думать я —
Где ты? И что такое тут лежит?
Чья рука? Чья нога? Моя? Твоя?
И буду лживый и живой
В могиле с милою женой.
Вдвоем мы будем как сейчас.
В квартире тускло. Я сижу.
Гляжу на мертвую жену.
Нога в могиле. А рукою
Она не трогает меня. Рука в раю
И взгляд угас. И рот уже отъели крысы.
Но вот нешумною рекою
Потекли. И снится лето. Я с женою
Вдвоем, втроем течем
Бежим, струимся. Но входит дворник.
Нас несут в подвал. И я кричу:
– Живой! Живой!
Но мне не верят. А жены уж нет.
Давно растаял рот. Скелет
И я вдвоем, втроем течем, несемся.
И нет квартиры.
Лишь лампа гаснет, то горит,
Да дворник спит не умолкая.
<Июль> 1942
«Завяли глаза у девчонок и руки намокли…»
Завяли глаза у девчонок и руки намокли,
И ноги завязли, завяли глаза.
И груди не тронет рука. Руки умолкли.
И солью стала вода, крапивой слеза.
И рот уже не поет молодой и открытый.
И реки умрут, но не так, а уснут в берегах.
Ребенок заплачет в мертвых руках
И друг рассмеется забытый, зарытый,
Успев стать отцом, но мужем не став.
И друг рассмеется зарытый, не зная
Где ноги твои, что ласкал, не устав,
Где руки твои, свои руки ломая.
Завяли глаза и руки засохли давно.
<Июль> 1942
«И Гоголь уже не течет, не стремится рекою…»
И Гоголь уже не течет, не стремится рекою,
Где Плюшкина племя посеяно птичьей рукой.
Вот Ганс Кюхельгартен с веревкой
Повесит меня и тебя и жену.
Вот Ганс Кюхельгартен, обнявшись с воровкой
Ножом в животе, пилой по ноге, ногами на мне.
Вот Ганс Кюхельгартен и ведьмы.
И Гиммлер дремучий с трескучей губою,
И сон уже тут петухом в глубине,
Где Гоголь уже не течет,
Где Гоголь уже не течет.
И плач Достоевского, где Старая Русса таится,
Где Ловать по-русски стремится,
Где Гоголь уже не течет.
Гоголь! Чудовище милое, сказка
С глазами уставшими, полночь!
Не надо! Теки. Уже можно.
Теки и беги, и стремись и разлейся
И Ганс Кюхельгартен рассмейся
С червями во рту и с железом в глазницах,
С землею в груди и с травой в бороде.
<Июль 1942>
Гоголь и Пушкин
Вот Гоголь сидит.
Вот Пушкин идет.
Олень выбегает из леса.
И детское солнце вприпрыжку.
А няня завязла в снегу.
Вот Пушкин сидит.
Вот Гоголь идет.
А няня стала водою
И с гор потекла.
Плавают утки, ныряя.
Гуси, вытянув шею, летят.
Вот Гоголь сидит.
Вот Пушкин идет.
И няня стала оленем.
То выбежит из лесу,
То снова растает, как звук.
И слушает Гоголь
Как утро и Пушкин играют на дудке.
Август 1942
«Лес мне руку подает…»
Лес мне руку подает,
Лес мне открывает двери.
Вот и сени. Сени – сон.
В окна смотрят гости-звери.
А хозяин кислый сом
Рыба с головою дамы
То вильнет бедром, намаслен
То укусит без обмана,
То ударит, то пихнет
То поджарит с луком в масле.
А хозяин сонный сом,
Вот уж душу прячет в жмурки,
А хозяин скользкий сон
В уши, в нос храпит в затылке.
Август 1942
Речка
Девочка светлая, речка, окно.
Девочку вижу я, небо и ветер.
Девочка-липа, свечка в лесу,
Девочка, глаз мой, прыжок на весу.
Девочка, прорубь, ветер на ветке,
Девочка-дождик, об воду вода
Девчонкой об камни, струится, течет,
Рукою то машет, то ножкою пляшет,
То бьется об камни, о берег сечет.
То окна текут по камням, то ветер,
То ветви струятся.
Девочка-липа, нас срубят
И окна доскою забьют,
Колодец засыплют и речку убьют
Девочка светлая, речка шалунья,
Липа ночная с ветвями в грозе
Руками об камни, толкая по мне
Спешит и не может, бежит, не бежит
Об берег поплачет, об лес позвенит
То вовсе умолкнет, то в сердце гремит.
1942
Мельник Федя
Филин ухнул и погас.
Мельник Федя дочку спас.
Заяц прыгнул мне в стихи.
Конь заржал в последней строчке.
Закричали петухи.
День простил мои грехи.
И поставил в речке точку.
1942
Ласточка
Ласточка залетела в глаза мне.
Качается липа тяжелые ветви развеся.
Речка неглупая смотрит прозрачно.
Белка летит и хочет упасть.
Ласточка залетела в глаза мне
И бьется, не может, не вылететь ей.
А в речке неглупой охотится щука
За окунем. И небо широко высоко,