Они поднялись на три лестничных марша, чтобы не быть замеченными комендантшей, и Леля сказала:
– Давайте передохнем…
Они остановились и молча, дружно закурили. Отличник, прячущийся этажом выше, осторожно выглянул в пролет и увидел, что Игорь, Ванька, Нелли и Леля курят на лестничной площадке, окруженные сумками и чемоданами, как отъезжающие на вокзале.
– Вот и выперли нас, – с веселым сожалением подытожил Ванька.
Леля заплакала, а Игорь отвернулся. Нелли затянулась, глазами обежав пространство лестничной клетки, и сказала, объясняя все на свете:
– Общага-на-Крови.
Часть третья
В дверь громко стукнули. Отличник, ничего не соображая, сел, схватил со стола толстый будильник и тупо уставился на усатый циферблат. Было без пяти восемь.
Майское солнце валилось в комнату сквозь незашторенное окно и громоздилось в ней беспорядочными глыбами света. Пыль мерцала в воздухе, словно следы сна, который только что так волновал Отличника, а теперь стремительно исчезал из памяти. Серафима спала, завернувшись в простыню с головой. Стук повторился. Отличник в одних трусах сполз с койки и босиком прошлепал к двери. В коридорчике блока стояла Лена Мельникова – подружка и однокурсница Серафимы.
– Ой… – растерянно сказала она. Отличник быстро изогнулся, пряча нижнюю часть тела за дверь и оставляя в щели только плечо и щеку.
– Извини… – одновременно сказали они друг другу.
– Там Фимке на вахту телеграмму принесли, – сообщила Лена.
– Спасибо, – ответил Отличник, принимая листочек и закрывая дверь. Он оглянулся и увидел, что Серафима тоже проснулась и, лежа, потягивается, растопырив руки и сжав кулачки.
– Тебе телеграмма, – сказал ей Отличник, подавая листок.
Уже на третий день своего проживания у Серафимы он перестал стесняться щеголять в трусах. Все равно избежать этого было практически невозможно, и он предпочел смириться.
Серафима проворно села и схватила телеграмму. Сквозь тонкую белую ткань ночнушки Отличник видел розовые серповидные отсветы ее небольших грудей. Лицо Серафимы было опухшим ото сна, с ровной матовой бледностью покоя, через которую у губ и на скулах только начал пробиваться румянец. Грива солнечных кудрей была взъерошена, справа кривой спиралью торчал рог.
– Это от мамы, – прочитав телеграмму, пояснила Серафима. – Она пятого июня прилетает сюда из Москвы и просит купить ей билет на поезд домой…
Серафима встала, накинула халатик и начала заправлять койку.
– Я пошел Игоря будить, он просил в восемь, – натягивая штаны, сказал Отличник. – Ты пойдешь куда – дверь не запирай…
– А я никуда не пойду, – беззаботно ответила Серафима. – Возвращайся скорее, я сейчас чайник поставлю.
Отыскав комнату, которую Игорь указал ему как место своего ночлега, Отличник решительно забарабанил в дверь. Через некоторое время в комнате раздался скрип панцирной сетки, тяжелый вздох, и Игорь принялся с кем-то препираться сонным шепотом:
– Маргарита, к тебе с визитом…
– Пошли они на фиг, козлы, спать не дают… Это, может, вообще к тебе…
– В комнате, как мне известно, проживаешь ты, а не я.
– Мои все знают, что я не одна, никто не припрется…
– А я никого не ставил в известность, где проведу ночь.
– Да вся общага знает, где ты…
– Ни к чему, Маргарита, дискуссии в столь драматичный момент.
– Не пойду я открывать. Мне через тебя лезть надо.
– Подвигнись, дорогая, на это деяние.
– Спроси лучше, кого там черт принес…
– Не стоит мне тебя компрометировать, Маргарита…
– Ну и хрен с ними. Постучат и свалят.
– А вдруг это тебе принесли вызов на похороны троюродного дедушки, который оставил тебе огромную сумму в швейцарском банке?
– Пошел ты к черту…
Отличнику надоело слушать этот бесконечный спор, и он громко сказал:
– Их сиятельство велено будить!
– Пардон, дорогая, это ко мне, – услышал Отличник шепот Игоря. – Совсем забыл, тысяча извинений… – И Игорь крикнул: – Отличник, будь любезен, друг мой, разбуди еще Ивана в четыреста четвертой и возвращайся сюда через пятнадцать минут!
Четыреста четвертая стояла открытой, и Отличник сразу же вошел. Комната была полупустая, грязная и ободранная. Вдоль стен громоздились две самодельные двухэтажные кровати. На втором ярусе одной из них спиной к Отличнику спал какой-то одетый человек. Ванька, тоже одетый, храпел на пятнистом матрасе, брошенном на замусоренный пол. Рядом с его лицом стояли кроссовки, похожие на двух черных, разжиревших тараканов с безвольно распущенными усами шнурков. После продутого сквозняком коридора Отличника шарахнуло крепким, ядреным запахом сигарет, перегара и вонючих носков.
– Ванька, восемь утра. – Отличник покачал Ваньку за плечо.
Ванька долго просыпался, потом, кряхтя, сел и стал чесаться.
– Башка болит… – заныл он. – Не выспался ни хрена, жарища, все красно в глазах… Клопы чуть насмерть не загрызли… Кормить их, может, на ночь, чтоб спать давали?.. Не поеду я ни в какой институт, ну его в дупло в такую рань…
Отличник скорбно сел на кровать. Он молчал. Он уже устал от Ванькиного надрывного пьянства и похмельных страданий.
Ухватившись за спинку кровати, Ванька тяжело поднялся и побрел к столу, заваленному грязной посудой, пнув по дороге стул.
– Гадюшник долбаный… – проворчал он и по пути ткнул кулаком в спину спящему человеку. – Петров, дай сигарету…
– Пошел в жопу… Сам все мои вчера высадил.
Ванька свалился на стул, взял со стола за бока чайник, вставил его носик себе в бороду и долго пил.
– Ф-фу… – отдуваясь, сказал он. – Петров, ну дай сигарету…
– Хрен ты от меня еще чего дождешься, – ответил Петров с верхней койки.
– Трондец, довыкаблучивался, – подвел итог своему поведению Ванька и забормотал: – Если Магомету не дали сигарету, то Магомет ученый, идет за чибоном… – Ванька склонился над столом, выискивая среди грязной посуды окурки, и, найдя, нравоучительно сообщил: – Будет чибон – будет и песня.
– Симаков, – вдруг сверху подал голос Петров. – Ты помнишь, что ты мне бритву должен?
– Ясный пень, – отозвался Ванька.
– Неси.
– Вечером принесу.
– Мне сейчас надо.
– Возьми у Борьки.
– У нас одна электробритва на всю комнату.
– Ну, станком поскоблись. Башку не отрежешь.
– У меня от него раздражение.
– А у меня от тебя раздражение. – Ванька скручивал «козью ножку».
– Сука ты, Симаков. Чтоб я еще раз с тобой пил? Ни хера!
Ванька тем временем зажег самокрутку, вдохнул, блаженно зажмурился, посидел неподвижно, словно медитировал, и прошептал:
– Во продуло, аж мостик накренился…
– Зачем Петрову твоя бритва? – негромко спросил Отличник.
– А я вчера евонную пропил. Денег не было, взял ее и толкнул какому-то хмырю на остановке. А деньги вместе пробухали.
– Это у тебя свежий закидон, – недовольно заметил Отличник.
– А у меня такая же бритва, как у него. Я ему свою отдам. Хреновая машинка, пусть берет, говна не жалко.
– А сам чем бриться будешь?
– Чего мне брить? Яйца, что ли? Я и так красивый.
– Симаков, мне бритва нужна… – нудел сверху Петров.
Ванькины сумки со всеми вещами стояли в комнате Серафимы.
– Принеси ему, чего он ноет, – посоветовал Отличник.
– Подождет, не обосрется. Что мне перед ним, на цырлах бегать?
– Козел ты, Симаков, – в сердцах сказала верхняя койка.
– Не ссы против ветра, Петруха, – с тенью угрозы сказал Ванька и пожаловался: – От курева башка только сильнее затрещала…
Он бросил «козью ножку» в грязную тарелку, встал, держась за голову, подошел к тумбочке и достал из нее пузырек одеколона.
– Не опохмелюсь – загнусь, – пояснил он Отличнику. – Петров, дай денег на пазырь…
– Пошел ты в жопу, – традиционно ответил Петров.
– Тогда прощайся со своим «Шипром», – спокойно сказал Ванька и налил в стакан, который почище, на полтора пальца одеколона.
– Что же ты за говнюк такой!.. – завопил Петров, оглядываясь.
– Не кани, Петруха, у меня в сумке и «Шипр» есть. – Ванька добавил в стакан воды из чайника, благодаря чему получилась мутно-белесая смесь. – Смертельный номер не снимая штанов! – провозгласил он и, стоя, залпом осушил стакан.
Лицо его передернулось.
– Сейчас блевану… – просипел он, но его все-таки не вырвало. Он снова присосался к носику чайника и уселся на прежнее место.
– Зря Борька пустил тебя в комнату… – гундел сверху Петров. – Я же говорил ему, что не надо… Из триста восемнадцатой тебя выперли – ты все равно ни шиша не понял…
– Что – триста восемнадцатая! – риторически воскликнул Ванька, сворачивая вторую самокрутку. – Меня из общаги выперли, так я и то не образумился. Я, отец, честно говоря, думаю, что, если меня на тот свет выпрут, я и там не образумлюсь. Куда, интересно знать, меня из пекла выпирать будут?
– Ты помнишь, что ты вчера в нашей двери замок выбил?
Отличник оглянулся – замок косо висел на двух шурупах.
– Не хер дверь запирать было.
– А ты помнишь, что ты в коридоре делал? Орал, чтобы Гапонов арестовывать тебя на танке приезжал, что ты с бабкой Юлькой трахаешься, поэтому она тебя в общагу пускает…
– И поэтому вы заперлись?
– Естественно. Гапонов узнает, что ты у нас, и нас выселит.
– На фиг вы ему обосрались, мудаки, – пренебрежительно бросил Ванька. – Я был счастлив, а меня не поняли. Гапонов бы вам ничего не сделал, а я вот замок вышиб.
– Ничего, больше не вышибешь, потому что ты у нас больше не живешь, – желчно сообщил Петров. – На хрена нам приключения на свою жопу? Это утром мы все решили – и я, и Борька Аргунов, и Кукушкин, и Димон. Так что волоки мне бритву с «Шипром» и вали.
– Здатому кораблю – плаванье зашибись, – весело ответил Ванька. – Сейчас свалю, только бампер умою. Вещи вечером закину.
– Ну и хорошо. Пока, Симаков. Бывай! – И Петров, вынеся приговор, демонстративно замолчал.