– Пожалуй, Игорь, ты мне потом преподашь свой урок, – осторожно сказал Отличник, вставая.
– Пожалуй, что так, – согласился Игорь. – Общага – это вам не брянский лес…
Отличник бежал по черной лестнице и увидел Лелю, которая курила у окна на лестничной клетке. В сумерках особенно ярко и живо горела желтизна заката над городскими крышами. На ней, как аппликации, лежали однотонные, контрастные, алые облака. Леля стояла спиной к Отличнику, ее кавалерийский халат свисал на левое плечо.
– Ку-ку, Леля, – негромко позвал Отличник. Леля удивленно оглянулась и через секунду уже висела на его груди, мелко целуясь с ним в губы.
– Ты сейчас мне ухо сигаретой поджаришь, – улыбнулся Отличник, держа Лелю за талию.
Леля отпустила его, и они сели на подоконник.
– Как ты поживаешь? – ласково спросил Отличник.
– Спасибо, хреново, – грустно ответила Леля.
– Ты все еще у Карелиной?
– Ухожу от них сегодня, – рассказала Леля. – Валька, конечно, добрая, но я больше не могу. Чем дольше живешь, тем больше обязана, даже стыдно. Сколько можно приживалкой? Надоела уж, наверное. А вчера Вовка приехал с практики, так Вальке, наверное, с ним побыть охота. К тому же у Вовки Карелина уже были стычки с Ботвой. Неловко как-то из-за своих неудач других людей под удар подставлять. Куда они с дочкой денутся, если что? Да ведь и понимать надо, что всему мера есть, даже гостеприимству. Они ведь не могут сказать: давай, мол, съезжай. Скажут, так начнут жалеть, стыдиться. И им, и мне неудобно будет. Лучше уж самой, не доводя до конфликта… И отношения сохранятся, и все такое…
Отличник в душе согласился с Лелей. Он и сам порою чувствовал, что пора бы ему взять чемодан и сказать Серафиме: «Ну, пока!» Кстати, это заодно объяснило бы ей, почему он никогда к ней не приставал. Если, конечно, она задавалась этим вопросом.
Отличник вспомнил разговор с Игорем и подумал, что это еще один аргумент в пользу игоревской модели взаимоотношений: если он продолжает жить в комнате Серафимы, то он действительно обязан хоть что-нибудь предпринять. А коли не способен на это, так будь добр, отчаливай. Правда, в таком случае Отличник с большей бы охотой вышел не в дверь, а в окно, но делать этого ему ни туда, ни, особенно, сюда совсем не хотелось.
– И куда же ты теперь, на ночь глядя? – спросил Лелю Отличник.
– Меня Ирка Якупова пригласила.
– Она же дура. К тому же к ней Гапонов таскается. Возьмет и нагрянет. Ты знаешь, что он Нелю от Беловых выгнал?
– Нелечку? – удивилась Леля. – Он же к ней неровно дышал!..
– Дышал, дышал, да и прогнал.
– А я, кляча позорная, сказала Ринату Ботову, что у Якуповой буду жить, – подосадовала Леля. – Вдруг он Гапонову доложит?
– Зачем же ты сказала?
– Да обмолвилась, – пояснила Леля. – Вовка Карелин по поводу своего возвращения поил всех, и Ринат приперся. Напился и стал меня в кабак звать, а я и ляпнула, что Якупова просила меня до десяти вернуться…
– Я гляжу, у тебя личная жизнь бурлит, – осуждающе заметил Отличник. – Скоро у Ваньки на башке пышные рога заколосятся…
– Нет, Отличничек, я ведь только тебя люблю, – зашептала Леля, снова подлезая с поцелуями. – А ты меня, подлец, бросил…
– Почему же это я тебя бросил?
– Ты теперь свою Фимочку любишь… Отличник, а скажи мне, только честно, – прижимаясь, попросила Леля, – ты с ней спишь?
«Чего это всех так волнует?» – краснея, с неудовольствием подумал Отличник.
– Нет, – хмуро сказал он.
– А давай я буду твоей любовницей и всему тебя научу?
– Прямо здесь? Прямо сейчас? – язвительно спросил Отличник.
– Дурак, – сказала Леля и дернула его за нос, помолчала, а потом нежно обняла, повернув его лицом к себе и глядя в глаза. – Ты такой хорошенький, – тихо сказала она. – Но ведь ты ничей. Сейчас ничей, и будешь ничей. Давай, я возьму тебя себе? Ты же еще маленький, тебе нужна мама, я буду твой мамой.
– Ох, Леля, – вздохнул Отличник. – Я тебя правда люблю… Но жизнь не исчерпывается только «люблю» или «не люблю». Есть и еще что-то, не менее важное…
– Я поняла, – печально кивнула Леля. – Что ж, я согласна и на маленький кусочек Отличника… Но только ты дай мне его обязательно.
– На, – смеясь, сказал Отличник и сделал непристойный жест.
– Дурачок… – целуя его, нежно прошептала Леля.
Отличник и Серафима сидели у открытого окна, пили чай с вишневым вареньем и плевали косточки за карниз. В комнате от заката был теплый багрянец, пахнущий дорожной пылью и автомобильными шинами. Отличнику было трудно говорить с Серафимой, потому что она спокойно и ясно глядела ему прямо в глаза. Разговор выходил какой-то лоскутный – перепутанный с трепом, веселыми историями, шутками, анекдотами, пока, наконец, Серафима не заговорила о друзьях Отличника.
– Знаешь, мне так жаль их, – сказала она, – но ведь им ничем нельзя помочь.
– Почему же? По-моему, они только и живут тем, что им кто-то помогает и пускает к себе ночевать…
– Нет, не в этом дело… Мне кажется, что они ищут вовсе не где жить, а как жить… Я бы так не смогла.
– Разве? Любой бы смог, окажись он в такой ситуации.
– Нет. Да и не всякий бы в такой ситуации оказался.
– Почему?
– Ну, не знаю. – Серафима пожала плечами. – Я вообще ничего не знаю, я тупая и темная, и все их вопросы никогда передо мной не стояли. Я ничего не понимаю в жизни и не знаю, как к ней относиться. У меня нет ни одного принципа, по которому бы я жила. Живу, как получается, стараюсь не делать зла, если можно, – вот и все. Наверное, никому не интересно заставлять меня отвечать на такие важные вопросы. Поэтому я, например, и не окажусь никогда в таком положении, как твои друзья. Я же сразу разревусь, а потом умру, и никакой пользы от меня не будет.
Серафима улыбалась, и Отличник улыбался.
– А вот узнает комендантша, что я у тебя живу, и выгонит тебя. Сразу и окажешься в положении моих друзей.
– Я тоже думала о том, что меня могут выгнать, – согласилась Серафима. – Но ничего на этот случай придумать не смогла. Я не знаю, что бы я делала. Просто в голове не умещается. Я решила, что лучше уж вообще не думать.
– Ну а если ты не веришь, что эти вопросы для тебя тоже существуют, зачем тогда согласилась, чтобы я жил тут?
– Что же мне, выгонять тебя? Тебе же негде жить.
– Ну и что, что негде. И необязательно выгонять – просто намекни, чтобы я уматывал.
– Зачем намекать, если я могу сказать прямо? Отличник слушал и не верил, что Серафима существует в действительности, что это живой человек в плоти и крови сидит перед ним и пьет чай. Разве можно было в этом запутанном, сложном, раздираемом на куски мире сохранить простоту и ясность души? Отличнику казалось, что Серафима действительно вышла из его фантазий, как остров Тенерифа, ибо для нее не было преград во вселенной. И даже не потому, что она не мудрствуя лукаво делила все на плохое и хорошее, на добро и зло, на свет и тьму, а потому, что вокруг нее все и вправду занимало свои места без суеты и путаницы.
Она напоминала Отличнику бога-писателя Нелли, который не станет глядеть на то, что человек выбрал, как жил, сколько совершил ошибок и сколько верных ходов отыскал, а спросит лишь: стремился ли ты к добру всю свою жизнь? И тогда уж решит: простить или не простить. И эта неземная, волшебная сущность Серафимы превращала ее для Отличника в какого-то ангела, во что-то сотканное из воздуха и солнечного света, к чему грех прикасаться руками. Как Отличник мог объяснить Игорю, из-за чего он ни разу не пристал к Серафиме? Разве бы Игорь понял? Это было бы все равно что рассказать ему о Тенерифе. Для Игоря Тенерифа была бы конкретным географическим пунктом с конкретными природными условиями и конкретной государственной принадлежностью.
– А ты не боишься, что я начну к тебе приставать? – полюбопытствовал Отличник.
Серафима помотала кудрями.
– Если бы ты мог приставать, я бы не поселила тебя сюда.
– А откуда ты знала, что я не буду?
– Такой человек держит себя неестественно, все что-то строит из себя, хочет понравиться. А ты, наоборот, был такой, словно ты меня испугался и ощетинился. Вот по Игорю сразу же видно, что он бы начал приставать, верно? Мы как только познакомились, я это сразу поняла и сразу же сказала, чтобы он ни на что не рассчитывал. Я думала, что он обидится и уйдет, но он почему-то поддерживал знакомство и даже в кино два раза водил.
– Хм, – заинтересовался Отличник. – А Ванька тебе как?
– Ванька? Вот он, конечно, естественно держится, но тоже начнет приставать. Зато его можно отшить, и он поймет правильно. Это не изменит с ним отношений. Мне его еще и потому легче отшить, что мне его меньше жаль, чем Игоря.
– Почему? Выглядит-то он несчастнее.
– Конечно. Он самый слабый.
– Разве слабых не жалеют больше, чем сильных?
– Не в том дело… Я неправильно выразилась. Я не умею говорить так долго, складно и красиво, как Игорь… Как-то вот получается, что слабых больше жалеешь, но меньше любишь. Жалость от доброты идет, а любовь… ну, как бы это сказать… так положено человеку. Любовь первее жалости. Жалеть, конечно, надо, но больше хочется любить.
Вот мне в тебе нравится то, что тебя жалеть не надо.
– Почему? Ты хочешь сказать, что я сильнее всех?
– Нет… Ты слабее даже Ваньки. Но видишь… я попытаюсь объяснить… Ванька самый слабый, потому что его можно сломать.
– Любого можно сломать.
– Да, но ведь важно, что человек будет делать после этого. Ванька начнет мстить.
– То есть махать после драки кулаками?
– Ну. А ведь это глупо. Дальше по степени слабости, по-моему, идет Нелли. То есть она чуть посильнее Ваньки. Если ее сломать, то она начнет строить то же самое заново. А зачем? Если один раз сломалось, то и потом сломается, верно? Тоже глупо. Сильнее Нелли Леля. Если ее сломать, то она потом вообще ничего не будет делать, все бросит. А если сломать Игоря, то он попытается встать на позицию своего победителя, овладеть его оружием. Вот в этом смысле он «сильный». Правда, «сильный» – это какое-то не то слово, но я не могу найти нужного. Это в каком-то простом, житейском