Поэтому Эвандро молился. И ходил к мессе. И читал свою Библию. И старался каждый день разговаривать с нашим Спасителем, с Отцом Небесным.
И слишком много пил.
И время от времени слишком много курил и даже коксовал: две крайне дурные привычки, которым он предавался уже больше пяти лет.
А еще он любил жену и детей, старался, чтобы они знали об этом и ощущали его любовь каждый божий день.
Только этого было мало. Пропасть, на хрен, — чертова бездна, дыра, пустота в сердцевине — не смыкалась. Неизвестно, что видели остальные, глядя на него, сам же Эвандро, глядя на себя, видел бегущего человека. Бегущего к какой-то точке на горизонте, которой ему никогда не достичь. И однажды в разгар этого забега огни просто погаснут. И больше никогда уже не зажгутся. Не в этом мире.
И от этого часы тикали все быстрее, колокол звонил все громче, и Эвандро чувствовал себя безумным, беспомощным, ему вечно требовалось что-нибудь — что угодно, — чтобы удержаться в настоящем.
И этим «что-нибудь», с тех пор как он достаточно подрос, чтобы об этом узнать, была похоть.
Именно поэтому он оказался в постели Лизы Ромси, первый раз за последние два года, но оба они как будто и не расставались ни на минуту, сейчас же почувствовали ритм друг друга, не успев упасть на кровать, их дыхание и кожа пахли алкоголем, но это было горячее дыхание, горячая кожа. И, кончив, Эвандро прочувствовал это каждой клеточкой тела. Лиза кончила вместе с ним, громкий стон вырвался из ее горла, уносясь к потолку.
Ему потребовалось четыре секунды, чтобы оторваться от нее, и еще пять, чтобы пожалеть о том, что вообще все это затеял.
Ромси села на постели и потянулась через него к бутылке красного вина на ночном столике. Отхлебнула из горла.
— Боже! — сказала она. — Черт! — сказала она. — Дерьмо! — И протянула бутылку Торресу.
Он сделал глоток.
— Слушай, такое случается.
— Это не значит, что так должно быть, ты, дурья башка.
— Почему «дурья башка»?
— Потому что ты женат.
— Неправильно женат.
Ромси забрала у него бутылку.
— Ты хочешь сказать, несчастливо.
— Нет, — сказал Торрес. — Я хочу сказать, что мы по большей части счастливы, просто мы не выполняем всех положенных правил, касающихся семьи и верности. Для нас это как чертова теория струн. Господи, завтра мне предстоит смотреть в глаза своему духовнику, признаваясь в этом дерьме.
— Ты самый скверный католик, о каком я когда-либо слышала, — сказала Ромси.
При этих словах Торрес широко раскрыл глаза и хмыкнул:
— Ничего подобного.
— Разве это не так, мистер Грешник?
— Дело не в грехах, — пояснил он. — Дело в том, чтобы согласиться, что ты родился падшим и жизнь дана, чтобы искупить вину.
Ромси закатила глаза:
— В таком случае почему бы тебе не вытащить свою задницу из моей постели и не убраться?
Торрес вздохнул и выбрался из-под простыней. Сел на край кровати, натянул брюки, поискал свою рубашку и носки. Заметил в зеркале, что Ромси смотрит на него, и понял, что, несмотря на все ее усилия, он все равно нравился ей.
Чудны дела твои, Господи!
Ромси закурила.
— После того как ты уехал, я кое-что разузнала о твоем баре — «Баре Кузена Марва».
Торрес нашел только один носок.
— Правда?
— Он упоминается в связи с нераскрытой пропажей человека десять лет назад.
Торрес на мгновение забыл о втором носке. Он поднял на Ромси глаза:
— Это точно?
Ромси протянула руку себе за спину и вернула ее так быстро, что он не успел увидеть, что там. Она взмахнула рукой, и ему на колено упал его носок.
— Как-то вечером парень по имени Ричард Велан вышел из этого бара, и с тех пор его никто не видел. Может, раскроешь дело десятилетней давности, Эвандро?
— Тогда я смогу вернуться в убойный отдел.
Ромси нахмурилась:
— Ты никогда не вернешься в убойный.
— Почему?
— Ни-ко-гда.
— Почему? — снова спросил он. Ответ он знал, но надеялся, что что-нибудь изменилось.
В ее взгляде отразилась досада.
— Потому что отделом руководит Скарпоне.
— И что?
— А то, что ты, мудила, трахнул его жену. Повез ее домой пьяным, хотя был на дежурстве, и, помимо всего прочего, угробил казенную машину.
Торрес закрыл глаза:
— Ладно, значит, я никогда не вернусь в убойный.
— Но если ты раскроешь это старое дело, то сможешь перевестись в отдел по расследованию особо тяжких преступлений.
— Правда?
Ромси улыбнулась ему:
— Правда.
Торрес натянул второй носок. Ему нравилась эта идея.
«Я пропадал и нашелся»,[9] — скажет он в тот день, когда его переведут.
Марв вышел из «Деревенского рынка» с двумя кофе, пакетиком сладостей, экземпляром «Геральда» под мышкой и десятью билетами моментальной лотереи «Масс Миллионз» в кармане пальто.
Много лет назад, в самый трудный момент своей жизни, которым Марв гордился больше всего, он перестал играть по-крупному. Неожиданно он оказался при деньгах и принял верное решение: заплатил по всем долгам и никогда больше не делал ставок на быстроту конских копыт и автомобильных колес. До того дня он был просто паршивым дегенератом, лишенным достоинства и силы воли. Но как только Марв выплатил долги и отказался от игры, он вернул себе достоинство. Пусть с тех пор он запустил себя так, что спать с ним были готовы только профессионалки, пусть он, на хрен, разорвал больше дружеских связей, чем у некоторых волос на голове, но достоинства у него теперь было хоть отбавляй.
И еще было десять билетов мгновенной лотереи, которые он потихоньку сотрет вечером, пока Дотти будет смотреть «Последнего героя», или «Босса под прикрытием», или какое-нибудь другое, блин, реалити-шоу, запланированное на сегодняшний вечер.
Когда он сошел с тротуара, перед ним медленно притормозила машина.
Остановилась.
Водитель перегнулся через сиденье и сказал:
— Привет!
Марв быстро окинул взглядом машину, затем водителя. «Джетта», примерно 2011 года выпуска. На таких машинах ездят, пока учатся в колледже или сразу по окончании колледжа, но этому человеку было слегка за сорок. Он был на редкость незапоминающийся, лицо такое невыразительное, что невозможно выделить какие-либо черты, даже когда оно прямо перед тобой. После взгляда на этого человека у Марва осталось ощущение чего-то землистого: светло-каштановые волосы, светло-карие глаза, одежда коричневых тонов.
— Не подскажете, где здесь больница? — спросил водитель.
— Вам придется развернуться и проехать назад две-три мили, — сказал Марв. — Слева увидите.
— Слева?
— Да.
— Слева от меня?
— Слева от вас.
— Не от вас?
— Мы оба смотрим в одну сторону.
— Правда?
— В общем, да.
— Ладно, хорошо.
Человек улыбнулся ему. Может быть, в этой улыбке была благодарность, может быть, что-то совершенно иное, что-то из ряда вон выходящее. Невозможно определить. Все еще глядя на Марва, он крутанул руль, совершив идеальный разворот на сто восемьдесят градусов.
Марв смотрел, как тот удаляется, и старался не обращать внимания на пот, стекающий по ногам, хотя на улице было всего тридцать градусов.[10]
Боб влез в рукава пальто, собираясь идти на смену в бар. Зашел в кухню, где Рокко увлеченно грыз палочку из сыромятной кожи. Боб наполнил водой собачью миску, оглядел кухню, нашел желтую уточку, предназначенную для жевания, которую Рокко всюду носил за собой. Положил игрушку в угол клетки. Поставил миску с водой в другой угол. Легонько прищелкнул пальцами.
— Иди сюда, мальчик, — сказал Боб. — Место!
Рокко забежал в клетку и свернулся калачиком рядом с желтой уточкой. Боб погладил его по голове, затем закрыл дверцу.
— Увидимся вечером.
Боб прошел по коридору к передней двери и открыл ее.
Парень, стоявший на пороге, был худым. Но не худым и слабым. Худым и жилистым. И какой бы огонь ни сжигал его изнутри, он был настолько горячим, что вытопил из его тела весь жир. Голубые глаза были такие светлые, что казались почти серыми. Длинные белокурые волосы, такие же бородка с усами, как будто приклеенные над губой и к подбородку. Боб узнал его сразу — это был молодой человек, который на днях в парке, проходя мимо, сказал, что Рокко красивый.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что не такой уж он и молодой. Лет тридцать, наверное, если присмотреться.
Он улыбнулся и протянул руку:
— Мистер Сагиновски?
Боб пожал протянутую руку:
— Да.
— Боб Сагиновски? — Незнакомец сжал большую ладонь Боба своей маленькой рукой, и в его рукопожатии чувствовалась изрядная сила.
— Да.
— Эрик Дидс, Боб. — Гость выпустил его руку. — Насколько я понимаю, у тебя моя собака.
Бобу показалось, что его ударили по лицу мешком со льдом.
— Что?
Эрик Дидс обхватил себя руками за плечи:
— Брр! На улице холодно, Боб. И людям, и… Кстати, где он?
Он хотел пройти мимо Боба. Боб преградил ему путь. Гость оценил рост Боба, улыбнулся:
— Могу поспорить, он где-то в глубине дома. Ты его держишь в кухне? Или в подвале?
— О чем ты говоришь? — спросил Боб.
— О собаке.
— Послушай, недавно в парке тебе понравилась моя собака, но…
— Это не твоя собака, — сказал Эрик.
— Почему это? Собака моя.
Эрик покачал головой, как это делали монахини, уличив тебя во лжи.
— Есть у нас минута, чтобы поговорить? — Он поднял указательный палец. — Всего одна минута.
В кухне Эрик Дидс сказал:
— Ага, вот он где. — И еще он сказал: — Мой мальчик. — И еще сказал: — Большой. — И еще: — В смысле, подрос.
Когда Боб открыл клетку, у него едва сердце не разорвалось при виде Рокко, кинувшегося к Эрику. Он даже забрался к нему на колени, когда Эрик без спроса уселся за обеденный стол Боба и пару раз погладил щенка по животу. Боб вообще не мог понять, как этот парень сумел войти в его дом: просто тот был из числа таких людей, которые обладают напористостью копов и дальнобойщиков, — захотел войти и вошел.