Варяг поднес аппарат к уху и стал ждать.
— Урусов слушает! — раздалось в трубке.
Владислав Геннадьевич не стал ничего говорить, а просто отключил телефон.
В «Дорэл-Инн» Варяг уже не вернулся: оставаться в отеле было опасно, так как туда в любой момент могли нагрянуть копы, ведущие расследование перестрелки в «Бруклин-Грин-ярд» и в отеле «Россия», да и больно: в этом роскошном номере-люкс ему все напоминало о несчастной Лене, и он с особой остротой переживал ее утрату. Вместе с измученной Лизой и Сержантом он прямиком отправился в свой бруклинский особняк, который до недавних пор облюбовал себе Билли Лайл…
Уложив Лизу спать, Варяг и Сержант сели перед телевизором и, выключив звук, налили себе по стакану виски. Степан переживал все случившееся по-своему. Он сидел, тупо уставившись в телевизор. Его не тянуло на разговор. Скоро его все равно сморил сон — так всегда бывает. Человек, что бы ни случилось, будет спать. А потом пить. А потом есть. И жить дальше. Но Варяг не мог спать. Он погрузился в раздумья. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что Лена мертва, безвозвратно потеряна… Ему подумалось, что все трагические и страшные испытания, которые выпали на ее долю в этом году, были своего рода грозным предзнаменованием ужасной гибели в Бруклине, суровым предупреждением свыше о том, что ей не следует связывать свою судьбу с таким человеком, как он. Но ведь девушка по-настоящему любила его, искренне, всей душой, — он был дорог ей, из-за него, ради него эта простая русская девушка прошла все страшные испытания и в конце концов из-за него встретила нелепую смерть на чужбине…
Владислав пил виски большими глотками, яростно желая заглушить, притупить душевную муку. Потом его память сама собой перекинулась на другие, не менее болезненные для него темы. Он вспомнил свой звонок, сделанный наобум с найденного в кармане убитого сотового телефона. Значит, все-таки Урусов. Значит, его догадка была верна. Эти три головореза были посланы мерзким Урусовым… Но вот зачем они ввязались в эту идиотскую, совершенно бессмысленную игру с похищением женщины и девочки, которая так трагически завершилась для Лены и, главное, для самих похитителей. Тут что-то было странное, необъяснимое, алогичное. Но сейчас у него не было ни желания, ни моральных сил разгадывать эту загадку. Больше во всей этой ситуации его занимало поведение Урусова. Вдруг его осенило: теперь понятно, почему Урусов, хитрая бестия, не объявил в международный розыск Сергея Петровича Сучкова! Похоже, ментовской генерал затеял свою игру против смотрящего России втайне от высокого начальства. И почему же? Не потому ли, что Урусов сам тянет свою жадную лапу к воровскому общаку. И ведь как хитро этот мент придумал: докладывая наверх о ходе розыска Игнатова, он умалчивает о своих приватных поисках Сучкова, за которым он и послал свою бригаду ищеек. Как сказал перед смертью тот парень, «им был дан приказ Игнатову сесть на хвост, но не трогать его». Не трогать… А до какого момента не трогать? До того момента, как смотрящий найдет общак… Что ж, логично, думал Варяг.
Значит, его поджидает какой-то сюрприз. Но какой? И где? Это серьезная проблема. Оказавшемуся в кольце врагов смотрящему России в последний год, в самый тяжелый год его жизни, помогал добывать конфиденциальную информацию Сашка Турок — беззаветно преданный ему молодой вор в законе. Но Сашку предательски убили. Как убили и еще нескольких очень ценимых Варягом людей, причем отстрел провели не только в Москве, но и по России. Там опять что-то начало происходить — что-то такое, что только озлобляло людей, именно в силу своей необъяснимости и алогичности: невидимые киллеры мочили авторитетных воров, входящих в конкурирующие группировки, мир между которыми держался лишь на тоненькой ниточке взаимных договоренностей… Цель этих загадочных убийств, в общем, ему ясна: перерубить эти хрупкие ниточки, чтобы ввергнуть Россию в новую криминальную войну. Но кто это делает? Не менты же? Не сами же воры? Эго ему еще предстоит выяснить, но не раньше, чем он вернется в Россию. А вернуться без обща-ка он не может…
Это был замкнутый круг. Но надо было из него вырваться — любой ценой. Дома оставался только один человек, которому Варяг доверял как самому себе. К нему и следовало теперь обратиться за помощью.
Владислав включил свой сотовый и набрал питерский номер, который, кроме него, знали в России еще не больше трех человек.
— Слушаю! — услышал он знакомый хрипловатый голос.
— Филат, здорово, брат! Это Варяг!
Глава 30
Вот уже третий день Урусов не имел никаких известий от своей спецбригады из Нью-Йорка, и это его сильно беспокоило. В последний раз Кортиков вышел с ним на связь в тот злополучный вечер, когда, позвонив на сотовый, попал к нему домой. С тех пор ни гугу…
Выключив телевизор, Евгений Николаевич погрузился в глубокие раздумья и после пятиминутного анализа сложившейся ситуации пришел к неутешительному выводу, что, скорее всего, его план слежки за Варягом дал сбой. Он терялся в догадках, перебирая в уме множество возможных вариантов. Что же могло произойти в далеком Нью-Йорке? У него не было никаких неофициальных контактов за океаном, а снова обращаться в Интерпол он не решался, понимая, что его ждет неминуемый отказ. Сколько раз, в самом деле, можно оказывать приватные услуги московскому генералу, даже если он твой друг и даже если он однажды сводил тебя в баню с девочками?
Наконец было и еще одно обстоятельство, прибавившее Евгению Николаевичу лишних волнений. Неожиданный звонок Сапрыкина буквально выбил его из колеи. Он уже который день мысленно прокручивал в голове их краткую беседу и все никак не мог взять в толк, зачем так неожиданно, после столь долгого молчания объявился Александр Иванович. Урусов не поверил ему, вернее, не хотел верить, когда тот предложил сделку: шестое чувство подсказывало Евгению Николаевичу, что тут-кроется какой-то хитрый замысел, что Александр Иванович, очевидно, хочет руками Урусова загрести жар. С другой же стороны, генерал-полковник и сам был горазд на головокружительные интриги и не мог даже на минуту представить себе, что Сапрыкин сумеет его перехитрить. Более того, очевидный риск предложенного Сапрыкиным сомнительного предприятия как раз и дразнил Евгения Николаевича. И он решил клюнуть, точнее, сделать вид, будто клюнул на приманку Сапрыкина…
Но, пообещав тогда своему беглому партнеру «крышу» в Америке, он же не мог предположить, что буквально спустя несколько дней потеряет контакт со своими бойцами в Нью-Йорке. И что же теперь делать? Надо предпринимать срочные меры. Но какие? Своих надежных людей, которым можно доверить столь тонкое задание, кого можно было бы срочно переправить в Штаты, у Урусова не было. Все были при делах.
Оставался один вариант. Единственный. Хотя и очень рискованный. Помочь ему могли воровские авторитеты, особенно те, которые последнее время враждовали с Варягом. Можно было, в конце концов, переговорить по такому делу и с самим Шотой Черноморским. Урусов понимал, что Шота может попросту его послать, но у Евгения Николаевича был припрятан еще один козырь. Не туз и даже не валет — так, мелкая карта… Но при его умении блефовать и она могла обеспечить ему выигрыш.
Если бы кому-то из многочисленных друзей и знакомых Шоты шепнули, что уважаемый грузинский авторитет корешится с высоким ментовским чином, это сочли бы за неудачную шутку. Шота Черноморский считался вором старой закалки и старых правил, одним из самых уважаемых законников, кто носил не один десяток лет свою корану с достоинством. Шота издавна слыл признанным третейским судьей — еще в свою бытность хозяином колхозных рынков в солнечном Сухуми, а потом и по всему Черноморскому побережью Грузии. Благодаря тонкому, изворотливому уму и недюжинным дипломатическим способностям он сумел завоевать расположение и уважение у многих русских авторитетов российского Черноморья — от Сочи до Новороссийска, и в самые трудные моменты обострившегося противостояния между группировками, когда взаимные претензии приобретали опасную остроту и непримиримость — как во время дележа лакомого новороссийского порта в конце восьмидесятых, — воры неизменно призывали Шоту, и он вершил справедливый суд, разумными, вескими доводами примиряя несогласных. Во всех финансовых конфликтах он неизменно выступал как сторона незаинтересованная, и по прошествии времени мало кто задумывался, например, о происхождении очередной роскошной виллы Шоты под Дагомысом или в подмосковной Барвихе. Шота имел свой обширный бизнес, причем он был одним из первых в России «пиковых» воров в законе, который в начале девяностых вслед за молодым тогда еще смотрящим Варягом тоже осознал выгодность легализации любой теневой деятельности — благо возможностей для такой легализации тогда было море. Шота вложился в беспошлинный импорт табачных изделий и водки и беспошлинный экспорт нефти — добрая новая российская власть образца 1992–1993 годов оказалась необычайно добра к оборотистым дельцам, готовым за некоторые послабления строгих законов и привилегии подбросить в убогую казну (или, что бывало чаще, в карман сильных мира сего) свежей «зелени»… Шота отличался особой щедростью. Прибавить к этому характерную для грузинской души открытость и хлебосол ьносз ь да неподдельное обаяние — и становится ясно, отчего Шота со всеми состоял в дружбе и всегда был желанным гостем на неформальных веселых застольях. Нередко его видели в компании знаменитостей — актеров, певцов, спортсменов, известных своей близостью к власть имущим. И непонятно, кому эти знакомства были больше по душе — Шоте или новоявленным «окологосударственным» мужам…
Но при всем том чего никогда Шота не допускал — так это публичного появления, скажем, в толпе гостей на торжественном концерте ко Дню милиции в Колонном зале или на приеме по случаю Дня пограничника. Шота и люди в погонах были явлениями несовместимыми. Все это знали, и грузинский авторитет это всячески подчеркивал и на словах, и всем сво