Прекрасные, в своем роде художественно совершенные описания Кречмера не вызывали бы никаких возражений, если бы не их будто бы естественнонаучная внешняя «точность», которая порождает немалую путаницу. Артистизм и цифры, соединяясь, «размывают» друг друга. Художественное мастерство вызывает живейший интерес, и ученый читатель, чья критическая способность развита в недостаточной степени, «убаюкивается» кажущейся точностью, которая на самом деле есть лишь внешняя оболочка. В качестве задачи декларирован синтез методов, позволяющий распознать новую, реально существующую целостность; но на самом деле мы имеем дело не с синтезом, а со смешением методов. В связи с книгой Кречмера не приходится говорить об истинно естественнонаучном духе, который прежде всего заключается в умении критически дифференцировать и соблюдать точность даже в побочных ответвлениях.
Теорию в целом я считаю неприемлемой (хотя источник, из которого она проистекает, не лишен смысла); она кажется мне наивным предвосхищением научного знания о последних, глубинных факторах жизни, на основе которых каждый отдельный человек может быть отнесен к той или иной «рубрике» и вдобавок классифицирован в качестве ясного, однозначно оцениваемого случая. Я считаю, что положительное значение кречмеровской попытки — если не считать создания типологии характеров и физиогномики — состоит в установлении пикнического типа телосложения (два остальных типа были известны и до Кречмера, хотя он описал их намного подробнее). Пикнический тип — новость, обладающая наглядной убедительностью и подтверждаемая опытом.
В этих моих замечаниях есть следующая ошибка: я недооценил плодотворность первоначальной попытки и значение идеи конституции, когда она по-настоящему серьезно прилагается ко всем соматопсихическим явлениям и ко всей совокупности причинных и понятных взаимосвязей. В то время рассматриваемая теория казалась мне прежде всего ценным вкладом в физиогномику; что касается всего остального, то я лишь испытывал определенный энтузиазм. Правда, я считаю свои замечания правильными по сей день; но они кажутся мне недостаточными и не вполне согласующимися по своему тону с тем, что действительно удалось совершить Кречмеру. Моя ошибка заключалась еще и в том, что я не смог предугадать, насколько влиятельной станет эта теория в скором будущем.
Причины этого влияния, пожалуй, можно понять: ведь для нашего времени характерна массовая потребность в конкретных методах, дающих возможность работать по принципу подражания и аналогии, не продуцируя оригинальных идей. Кроме того, повсюду наблюдается стремление сочетать высокий масштаб претензий с ложной точностью, что будто бы должно способствовать быстрейшему и наиболее удобному постижению истины. Я имел в виду все это, когда выступал в поддержку тщательного психологического анализа и эмпирической определенности как противовесов «беспочвенным разговорам о возможностях». Я вспоминал старых натурфилософов, которые считали, что они могут познать «суть» вещей, и которым Кеплер говорил в ответ на упрек, будто все его знание касается только поверхности, но не глубинной сущности вещей: «Вы говорите, что я ловлю действительность за хвост, — но зато я держу ее в руках. Вы же напрасно пытаетесь ухватить ее за голову: это всего лишь сон и так и останется сном». Даже в век науки иллюзия — особенно если она облачена в научные одежды — может вызвать широчайший интерес, прежде всего среди неспециалистов.
Но решающий момент заключался в том неприкрытом энтузиазме, который был проявлен по отношению к идее возрождения древнейшего, глубоко укорененного воззрения на «человеческое» как итог множественности темпераментов. Это уже, по существу, не иллюзия. Ныне мне хотелось бы понять эту идею, критически разобрать ее влияние, утвердить ее позитивный смысл. Следовательно, мне нужно осуществить критический анализ идеи и одновременно прийти к ее позитивному усвоению. С течением времени я действительно нашел подтверждение своим ранним критическим замечаниям; но плодотворность предпринятого здесь исследования убедила меня в том, что ныне я могу со всей отчетливостью утверждать вещи, поначалу бывшие для меня не вполне ясными. Правда, я не считаю свою методологическую критику ошибочной; но нет ничего невозможного в том, чтобы убедить меня в истинности основной идеи — идеи, которую я, во всяком случае, понимаю только в той мере, в какой понимаю смысл ошибок и проясняю для себя связанные с теорией фундаментальные недоразумения. Тем самым я одновременно пытаюсь понять еще один удивительный феномен: почему исследователи, использующие свои методы убежденно и с бесконечным усердием, могут в то же время делать критические замечания, едва ли не уничтожающие смысл всей их деятельности?
Итак, обобщим нашу критику еще раз, а затем дополним ее.
1. Критика цифр. Прежние возражения остаются в силе. Целостные картины, столь проницательно «схваченные» Кречмером, — это либо физиогномические конфигурации (гештальты), удерживаемые в единстве благодаря умению уловить их истинную суть, либо морфологические конфигурации, удерживаемые в единстве благодаря чувству биологической формы. Как в том, так и в другом случае сама специфика объекта — то есть текучее многообразие форм «человеческого», малочисленность типологически «чистых» форм, признаки «смешанности» или «переходности», свойственные большинству конкретных индивидов, — делает любые подсчеты невозможными. Не существует твердой основы, которая позволила бы отождествить доступные измерению единицы для каждого случая или перевести их в количественные термины согласно тому, насколько сильно они выражены. Статистической обработке подлежат только данные по отчетливо выраженным признакам, тождественность которых признается разными исследователями, использующими одни и те же методы. Плавно переходящие друг в друга типы телосложения не принадлежат к данным такого рода; в еще большей степени это относится к характерологическим типам. Диагностируемые большие психозы, пусть в относительно узких пределах, лучше подходят для статистических целей. Тем не менее остается следующий методологический дефект: нет сколько-нибудь однозначного критерия, которому подчинялся бы отбор подлежащих статистической обработке случаев. Соответственно, разные исследователи будут отбирать случаи по-разному.
Тем не менее как в Германии, так и в других странах было осуществлено множество исследований, основанных на необычайно тщательных и подробных подсчетах. Подтверждения и опровержения следовали одно за другим, но подтверждающих результатов оказалось больше. Если бы все решалось только этими результатами, кречмеровские категории можно было бы признать полностью доказанными. Но убедительностью обладают прежде всего критические работы — особенно если они осуществлены с максимальным вниманием к подробностям и сочетают в себе ясное осознание методологии с точностью процедуры.
Что касается подтверждающих исследований, то они значительно отличаются друг от друга. И. Ланге отмечает: «Что кажется особенно удивительным, так это огромные различия в полученных процентных соотношениях… Несоответствий настолько много, что их едва ли можно объяснить случайностью. Следовало бы скорее заключить, что сам материал исследований несовместим со статистическим подходом».
Столкнувшись со столь значительными отклонениями, исследователи были вынуждены начать все сначала; но их предпосылки не изменились. Указывая на ограниченные возможности измерительных приборов, Кречмер требовал тренировки взгляда. Но как раз здесь кроется источник неразрешимого противоречия. Либо натренированный, опытный наблюдатель, основываясь на общем впечатлении, должен отнести конкретный случай к тому или иному типу телосложения (соответственно, призыв тренировать наблюдательность сведется, по существу, к требованию некритически принять процедуру учителя за доказательство истинности его теоретических предпосылок, а антропологические измерения будут неизбежно низведены до положения чего-то почти ненужного, своего рода естественнонаучного антуража) — либо он должен полагаться на измерения и классифицировать случаи согласно заданным, однозначным антропологическим показателям, то есть избранным взаимосвязям между различными измерениями (и тогда — поскольку все, что не может быть измерено, утратит для него всякое значение — он перестанет видеть какую бы то ни было типологию телосложения и окажется в плену бесконечной массы цифр и абстрактных, бессильных корреляций, среди которых ему никогда не найти ни объемлющих единств, ни относительных целостностей).
Но способы работы учителя неоднозначны; они не передаются одинаково всем ученикам, да и у самого учителя они с течением времени меняются. Колле описывает поразительные случаи произвольного толкования отдельных случаев.
Итак, единообразный статистический анализ типов телосложения в применении к большим группам лиц невозможен. В этой связи Ланг отмечает: «Колле убедительно показал произвольность большинства этих выкладок; и нам трудно понять, почему он то и дело вновь и вновь возвращается к антропологическому направлению». Причина состоит в том, что, как удалось продемонстрировать Колле, произвольно далеко не все. Из антропологических методов, даже если они не вполне точны, действительно удается извлечь некоторые статистические соотношения. Сравнивая между собой не поддающиеся точному определению группы, мы действительно выявляем некоторые различия, истинность которых либо признается всеми, либо, по меньшей мере, может быть предметом дискуссии. Если мы возьмем более или менее четко очерченные группы — например, классический маниакально-депрессивный психоз и тяжелую шизофрению, — мы увидим, что процент лиц с пикническим типом телосложения значительно выше среди больных маниакально-депрессивным психозом, чем среди больных шизофренией или психически здоровых людей. Далее, мы убедимся в том, что процент лиц с лептосоматическим типом телосложения среди больных шизофренией выше, чем среди больных маниакально-депрессивным психозом, но примерно такой же, что и среди здоровых людей. Когда сравнения осуществляются одним и тем же наблюдателем, абсолютная статистика не может претендовать на какую бы то ни было значимость; но относительная статистика вполне заслуживает доверия, и общая картина будет согласовываться с ней, если только исследователь подойдет к своей задаче без предвзятости. Так, Груле убедительно показывает, что кречмеровские больные шизофренией — это тип, извлеченный из популяции в целом, а вовсе не из какой-то соматически особой группы. С другой стороны, он показывает, что среди больных маниакально-депрессивным психозом пикники действительно составляют значительное большинство; данное обстоятельство побуждает нас задуматься над утверждением Криша (Krisch), согласно которому для маниакально-депрессивного психоза пикнический habitus значит то же, что астенический тип — для туберкулеза.