1. Расширенное производство и накопление капитала
Капиталистическая система и ее методы
Расширенное производство начинается с Великих географических открытий, которые включили в культурное пространство европейцев множество неизвестных им до этого событий и контрфактов — новые земли и морские пути, растения и животных, новые экономические, политические и культурные* практики. С этих открытий начались Новое время и расширенное производство в Европе:
«Новые глобальные связи также повлияли на интеллектуальный мир Европы, поскольку новая информация со всего земного шара хлынула в европейские города. Открытие новых миров с новыми народами, культурами и религиями, ранее неизвестными, привело к растущему скептицизму в отношении традиционных форм знания и попыткам собрать информацию, более твердо основанную на эмпирических данных и разуме. И скептицизм, порожденный новыми знаниями, и убежденность в том, что знания следует искать в эмпиризме, привели Европу к научной революции, которая произошла в XVII веке» (Benjamin 2016, p. 270).
В самой Европе новые знания и впечатления падали на благоприятную почву холодного коммерческого общества с его контрнормами и рациональным выбором. Географические открытия означали приток в Европу не только новых знаний, но и новых товаров, расширение капиталистического общества-системы находит свое наиболее яркое выражение в складывании мировой торговли и мирового рынка. «Мировая торговля и мировой рынок открывают в XVI столетии новую историю капитала» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 157). Заморская экспансия, захват колоний и мировая торговля позволили европейцам накопить первоначальный капитал, который был необходим для постепенного перехода от простого к расширенному производству в Европе:
«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги к завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы составляют главные моменты первоначального накопления» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 760).
Традиционный выбор создал смыслы и производство ради существования, а рациональный выбор свел смыслы к стоимости и создал производство ради прибыли. Как говорил Поланьи, экономика, основанная на мотиве прибыли, а не на мотиве пропитания, не возникла сама собой, а была постепенно создана:
«В аграрном обществе подобные условия не могут возникнуть сами собой: их нужно создать. То, что создаются они постепенно, никоим образом не затрагивает радикальный характер связанных с ними перемен. Данная трансформация предполагает изменение побудительных мотивов поведения известной части общества: на смену мотиву пропитания должен прийти мотив прибыли» (Поланьи 2014, с. 53).
Само по себе накопление стоимости не создавало капитала. Для превращения стоимости в капитал необходимо было создать систему извлечения прибыли, основанную на удовлетворении развертывающихся потребностей и личном обогащении. В процессе своего становления общество-система пожирало традиционные общины — как внутри, так и вне Европы. Аджемоглу и Робинсон так живописуют один из бесчисленных эпизодов этого «рационального процесса», в ходе которого голландцы убили пятнадцать тысяч человек на островах Банда в Индонезии, чтобы установить монополию на выращивание и продажу мускатного ореха:
«… Острова Банда были организованы совсем иначе, чем Амбон. Они состояли из множества небольших автономных городов-государств, где не было иерархической социальной или политической структуры. Этими небольшими государствами, в сущности не более чем небольшими общинами, управляли сельские сходы граждан. Не было центральной власти, которую голландцы могли бы заставить подписать монопольный договор, и не было системы дани, которую они могли бы взять на себя, чтобы захватить все запасы мускатного ореха и мациса. Это означало, что голландцам пришлось бы конкурировать с английскими, португальскими, индийскими и китайскими торговцами, и они не получили бы пряностей, если бы не дали за них более высокую цену, чем конкуренты. Когда их первоначальные планы по созданию монополии на мацис и мускатный орех рухнули, голландский губернатор Батавии Ян Питерсун Кун предложил альтернативный план. В 1618 году Кун основал на острове Ява крепость Батавию — новую столицу Голландской Ост-Индской компании. В 1621 году он приплыл на архипелаг Банда с флотом и вырезал почти все население островов — вероятно, около пятнадцати тысяч человек. Все вожди были убиты вместе со своими подданными, в живых были оставлены немногие — ровно столько, сколько было нужно, чтобы сохранить технологию выращивания мускатного ореха и производства мациса» (Acemoglu and Robinson 2012, p. 248).
Алексис де Токвиль в своей книге «Демократия в Америке» (1835) заметил: «наблюдая то, что происходит в мире, можно прийти к мысли, что европеец занимает по отношению к людям других рас такую же позицию, как сам человек по отношению к животным. Он заставляет их работать на себя, а если ему не удается сломить их сопротивление, он их уничтожает» (Токвиль 1992, с. 239). Западная цивилизация, раньше других освоившая капиталистические методы, в полной мере воспользовалась свойственными для них эффективностью и пренебрежением к моральным нормам:
«В 1750 году популяции европейского происхождения составляли 25 процентов мирового населения. Эта цифра увеличилась до 40 процентов к 1900 году … Так же, как виды, обладающие наибольшей способностью использовать энергию, вознаграждаются естественным отбором, так и внутри каждого вида более удачливые или способные группы и особи имеют более высокую вероятность воспроизводства и развития. В этом отношении за последние 1000 лет европейские популяции доказали свою эффективность, расселившись в разных областях мира» (Malanima 2009, p. 6).
Ряд ученых возражают, что если бы условием для начала расширенного производства было ограбление колоний, то промышленная революция началась бы в Испании и Португалии, а не в Англии (см. Drezner 2013, p. 61). Очевидно, что одно лишь извлечение прибыли путем заморского грабежа не являлось достаточным условием для промышленной революции. Необходимым условием было направление прибыли на производительные цели внутри Европы. История первоначального накопления — это история последовательного возвышения европейских коммерческих наций, наиболее успешными из которых стали те, которые смогли создать целостную капиталистическую систему, включавшую в себя две подсистемы — промышленную внутри и колониальную вовне:
«Различные моменты первоначального накопления распределяются, исторически более или менее последовательно, между различными странами, а именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией. В Англии к концу XVII века они систематически объединяются в колониальной системе и системе государственных займов, современной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Но все они пользуются государственной властью, то есть концентрированным и организованным общественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический…» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 770).
Коммерческие нации Европы старались не отставать друг от друга в погоне за прибылью, прибегая для этого к любым средствам как во внешней, так и во внутренней политике. Военная мощь европейских государств стала одним из важнейших факторов в борьбе коммерческих наций между собой и с традиционными обществами. Прямой грабеж, конечно, не был единственным способом получения первоначальных средств, необходимых для капиталистического производства, еще одним способом выступал неэквивалентный обмен. Однако устойчивость расширенного производства могла быть обеспечена только за счет улучшений в экономике самой Европе, и прежде всего, как мы видели выше, за счет коммерциализации аграрного сектора. Экспансия капиталистического общества-системы диктовалась потребностями расширенного самовоспроизводства в Европе, а расширение производства в Европе, в свою очередь, требовало все большей экспансии за ее пределами:
«Экспансия расширяла территориальную базу европейского потребления, создавая такую политико-экономическую систему, в которой ресурсы потреблялись неравномерно, с преимуществом на стороне Западной Европы. Впрочем, это была не единственная возможность восполнить указанные нужды. Второй путь заключался в развитии технологических инноваций, повышении урожайности сельского хозяйства — эти процессы начались во Фландрии не позднее XIII века и лишь в XVI веке распространились в направлении Англии. Однако инновационный путь был в большей степени вероятен в тех регионах, где, как в средневековой Фландрии, была высокая плотность населения и происходил промышленный рост. Именно во Фландрии стало более прибыльным коммерческое использование земли для выращивания зерновых, животноводства и садоводства. В свою очередь, это “требовало значительных внешних поставок хлеба — только тогда сложно организованная аграрно-индустриальная система могла полностью продемонстрировать свое преимущество”. Поэтому инновации в сельском хозяйстве поддерживали необходимость экспансии, а не препятствовали этому процессу» (Валлерстайн 2015–2016, т. I, с. 48).
Если при простом самовоспроизводстве прибавочный продукт используется главным образом для потребления верхов и создания запасов «на черный день», то при расширенном самовоспроизводстве — для инвестиций в производство с целью извлечения прибыли. Капиталистическая система не была в чистом виде результатом «естественных процессов», происходивших в европейских странах. В значительной степени она была результатом целенаправленной политики европейских государств, направленной на укрепление государственных финансов в условиях конкуренции с соседями. Меркантилизм, поощрявший национальное производство, стал одним из источников капиталистической системы:
«Невозможно понять те представления, к которым приводил меркантилистов их действительный опыт, если не учесть, что на протяжении всей человеческой истории существовала хроническая тенденция к более сильной склонности к сбережению по сравнению с побуждением инвестировать. Слабость побуждения к инвестированию во все времена была главнейшей экономической проблемой. В наше время слабость этого побуждения можно объяснить главным образом величиной уже существующих накоплений, тогда как в прежние времена, по-видимому, гораздо большую роль играли риск и всякого рода случайности. Но результат от этого не меняется. Желание отдельных лиц увеличивать свое личное богатство, воздерживаясь от потребления, обычно было сильнее, чем побуждение предпринимателей увеличивать национальное богатство путем использования рабочей силы для производства товаров длительного пользования» (Кейнс 2007, с. 314).
В условиях, когда частные сбережения с трудом превращались в инвестиции, а благотворный кругооборот реального и номинального капитала еще не был запущен, заимствования государственного сектора позволили частному сектору, то есть домохозяйствам и предприятиям, накапливать денежный капитал, имея гарантированный процентный доход. Государства не только гарантировали частную собственность как основу процента на капитал, но и создали своими заимствованиями рынок номинального капитала:
«… Наивысшая степень взаимодополняемости между рыночной экономикой и либеральным государством покоится не только на защите права частной собственности и беспристрастного правоприменения частных контрактов, каким бы фундаментальным ни было значение этих условий для эффективности рынков. И, конечно, основу рыночной экономики не составляли низкие налоги, так как в капиталистической экономике во все времена уровень налогообложения был выше, чем в экономике традиционного типа. Напротив, стало ясно, что взаимодополняемость капитализма и либерального государственного устройства неизбежно означает превращение облигаций в наиболее предпочтительный вид долгосрочных вложений у общественности. Как фирмам, так и домохозяйствам правительственный долг дает страховку от превратностей каждодневной жизни, тогда как предприниматели используют его в качестве залога, признаваемого широким кругом инвесторов, даже лично с ними не знакомых и находящихся от них на большом расстоянии» (Нил и Уильямсон 2021, с. 752–753).
Если для европейских инвесторов государственная задолженность была источником процентных доходов, то для европейских государств и поддерживаемых ими ост-индских, вест-индских и прочих колониальных компаний она была источником для финансирования прибыльных операций, с лихвой возмещавших процентные расходы. Европейские государства не ограничивались протекционизмом и развитием системы государственных займов. Укрепление налоговых систем в западных странах стало одним из ключевых факторов, позволивших им перейти к капиталистическим методам хозяйствования. Как отмечает Патрик О’Брайен, европоцентричные представления о том, что традиционные восточные экономики не создавали налогооблагаемых излишков, сопоставимых с излишками в западных экономиках, не соответствуют действительности. Но возможности восточных империй по сбору налогов были ограничены дефицитом политической власти и административного потенциала, в Европе это решалось за счет конкуренции между коммерческими нациями и их администрациями:
«Без достаточного и регулярного притока средств государствам не хватало мощи, необходимой для обеспечения необходимого уровня безопасности, исполнения норм для эффективной работы капиталистических рынков товаров и факторов производства и поддержки институтов для продвижения инноваций. Именно поэтому Шумпетер считал, что исторический анализ того, каким образом государства выстраивали и поддерживали фискальные и финансовые системы и насколько эффективно работали администрации, призванные начислять и собирать поразительное разнообразие прямых и косвенных налогов, является предпосылкой для какого-либо понимания их относительных успехов и поражений в конкурентной борьбе с соперниками, действовавшими в рамках меркантилистского международного экономического порядка» (О’Брайен 2021, с. 483).
Коммерческая революция и накопление капитала создали мировую капиталистическую систему. Со временем ее развитие даже позволило людям найти ранее ускользавший от них географический центр мира. Оказалось, что центр мира находится ровно в том месте, куда стекаются мировые прибыли:
«География помогает объяснить, почему экспансионистская деятельность [европейских] государств, которая сначала казалась относительно тривиальной, в конечном итоге привела к столь важным последствиям, в то время как усилия крупных империй не увенчались успехом. Традиционные империи, такие как династия Мин в Китае, были настолько велики, что получали огромные доходы просто за счет налогообложения земли, поэтому они могли позволить себе не поддерживать торговлю и купцов. Европейские города-государства были относительно небольшими и очень конкурентоспособными, их правители были более склонны поддерживать коммерческую деятельность, которая могла бы приносить прибыль. Сначала они были готовы финансировать только небольшие путешествия в Атлантику, но эти путешествия приносили достаточно прибыли, чтобы поощрять дальнейшие исследования. В конце концов, европейские моряки смогли переплыть Атлантический океан, а также обогнуть мыс Доброй Надежды и выйти в Индийский океан. Таким образом, они создали, не желая этого, первые подлинно глобальные сети обмена в истории человечества. Европейские торговцы использовали эти сети посредством практики арбитража: дешево покупая товары в одном месте и дорого продавая их в другом месте. Из-за географического положения Европы и Атлантического региона они прочно находились в центре этого взаимосвязанного нового мира, с его расширяющейся торговлей и интенсификацией сетей» (Benjamin 2016, p. 267–268).
В последние десятилетия западные теоретики делают шаги к тому, чтобы переоценить причины и последствия процесса, в результате которого Европа и Атлантический регион оказались в «центре мира». В ходе этой переоценки приходит понимание, что причина расхождений в темпах экономического роста лежит не в различиях в исходном уровне технологического развития и эффективности: «… Представление о так называемой докапиталистической экономике стран Азии как об отсталой, технологически заторможенной или недоразвитой по сравнению с западной экономикой сейчас рассматривается как европоцентристское и, вероятно, необоснованное» (О’Брайен 2021, с. 509).
Европа позднего Средневековья и раннего Нового времени оказалась тем местом, где сошлись в критической точке несколько разных эффектов: внутри Европы — конкуренция между европейскими государствами, между католицизмом и протестантизмом, Возрождение и Реформация; вне Европы и на ее границах — конкуренция между христианством и исламом, между христианской Европой и мусульманской Османской империей, возможность заимствовать новые культурные эффекты (например, знания) и природные эффекты (например, сельскохозяйственные культуры) из Азии и Америки, новые стандарты потребления и стандарты производства:
«Только средневековая Европа, заимствуя одновременно у Китая, Индии и мусульманских стран, положила начало движению вперед во множестве важных областей. Что в самом деле ставит европейские средневековые общества особняком в области использования энергии — это растущая зависимость от кинетической энергии воды и ветра. Эти потоки обеспечивали работу все более сложных машин и беспрецедентную концентрацию мощности для разных целей. Ко времени первых великих готических соборов самые большие водяные колеса давали до 5 кВт, эквивалент более трех человек. Задолго до эпохи Ренессанса некоторые регионы континента стали зависеть от воды и ветра, сначала в обмолоте зерна, затем в черной металлургии и в изготовлении одежды, и эта зависимость также внесла вклад в развитие и распространение многих навыков, связанных с механизмами. Поздняя средневековая и ранняя современная Европа, таким образом, была местом расширяющихся инноваций, но, как свидетельствуют отчеты путешественников того времени, посетивших Поднебесную Империю, общие технические достижения Китая выглядели более впечатляющими. Но путешественники не могли знать, как скоро все изменится. К концу XV века Европа вступила на дорогу ускоряющегося прогресса и экспансии, в то время как в утонченной китайской цивилизации началась долгая техническая и социальная инволюция» (Смил 2020, с. 378).
«Великое расхождение» в темпах экономического роста стало следствием расхождений в социально-культурных порядках. В то время, как общества Азии, Африки и Америки еще пребывали в плену традиционных норм, общества Запада уже овладели капиталистическими методами, превращавшими сам уклад общества в орудие роста. По мере развития капиталистической системы социально-культурный порядок превращался в капиталистический, или расширенный, порядок, который объединял людей Запада на основе неутолимой жажды потребления, накопления и «творческого разрушения». Капиталистический порядок разделяется на реальный, номинальный и социальный капиталы, действующие в унисон ради получения прибыли. Новый, расширенный порядок — вот что позволило Западу создать взаимосвязанный мир, в центр которого он себя поместил.
Долгая промышленная революция
Оглядываясь назад, мы обнаруживаем, что коммерческая революция была лишь прологом к центральному акту в развитии капиталистического общества-системы — промышленной революции. Индустриализация превратила скопление общин, которые обеспечивали сами себя силой одушевленного труда, в систему предприятий и домохозяйств, которые массово производят и потребляют товары, произведенные при помощи машин на ископаемом топливе:
«По контрасту с медленными, кумулятивными трансформациями традиционных обществ, социально-экономические последствия индустриализации на основе ископаемого топлива были почти мгновенными. Замещение биологического топлива ископаемым и более поздняя замена одушевленной энергии электричеством и двигателями внутреннего сгорания создали новый мир за каких-то несколько поколений» (Смил 2020, с. 392–393).
Промышленная революция представляет собой скачок в социально-культурной сложности, то есть в сложности совокупной деятельности. Такой скачок требует множества предпосылок, среди которых — энвестиции и инвестиции, осуществляемые за счет дани, неравноценного обмена и иных механизмов колониального грабежа. Морские экспедиции и колониальные захваты стали предпосылкой для промышленной революции.
Но, как уже было отмечено, сама по себе колониальная система не вела к промышленной революции. Еще одной необходимой предпосылкой стало расширение товарных рынков, то есть увеличение населения, вовлеченного в коммерческое общество. Разрастание коммерческого общества до масштабов мирового рынка вело к огромному углублению разделения смыслов — деятельности, деятельной силы и социально-культурного порядка:
«Общества охотников-собирателей содержат лишь несколько десятков различных социальных персонажей, в то время как современные европейские переписи различают от 10 до 20 тысяч одних только уникальных профессиональных ролей, а всего индустриальные общества могут содержать более 1 миллиона различных видов социальных персонажей» (Tainter 1988, p. 23).
Промышленная революция имела и технологические предпосылки. Усложнение орудий труда в исторической перспективе приводит к тому, что они уже не могут приводиться в движение одушевленной силой людей или животных. Орудия превращаются в механизмы, для приведения их в действие становятся необходимы все более мощные источники энергии — вода, ветер, ископаемое топливо. В свою очередь, освоение более мощных источников энергии позволяет еще больше усложнить механизмы. В этом цикле «эффект — сложность» состоит промышленная революция. Протоиндустриализация, или нулевая промышленная революция, постепенно прокладывала себе дорогу благодаря использованию все большего множества природных эффектов — энергии ветра и воды, обработке древесины, массовому судостроению, сжиганию угля и т. д.:
«В противоположность общему мнению, рост доступности полученных с помощью угля и паровых двигателей тепла и механической мощности вовсе не был нужен для того, чтобы инициировать этот комплекс перемен. Производство в загородных мастерских, основанное на дешевом сельском труде и обслуживавшее не только национальный, но и международные рынки, существовало за поколения до того, как началась угольная индустриализация. Такая протоиндустриализация имела место не только в отдельных районах Европы (Ульстер, Костуолдс, Пикардия, Вестфалия, Саксония, Силезия и многие другие). Масштабное ремесленное производство товаров для внутреннего и внешнего рынков существовало также в Китае династий Мин и Цинь, в Японии сегуната Токугава, в отдельных районах Индии. Отличным примером является карбонизация сыродутного железа для получения индийской стали wootz, качества которой лучше всего известны по дамасским клинкам. Ее производство в некоторых регионах Индии (Лахор, Амритсар, Агра, Джайпур, Мисор, Малабар, Голконда) имело почти индустриальные масштабы, экспорт шел в Персию и Турецкую империю. Частично механизированное и сравнительно крупное производство тканей, опирающееся на энергию воды, часто становилось следующим шагом европейского перехода от сельских мастерских к централизованным мануфактурам. Во многих регионах промышленные водяные мельницы и турбины успешно конкурировали с паровыми машинами на протяжении десятилетий после появления нового неодушевленного первичного движителя» (Смил 2020, с. 303).
Сложность смыслов возрастает в ходе их эволюции вне зависимости от применяемых источников энергии. Напротив, именно усложнение смыслов приводит к применению более мощных источников энергии. Но совершенствование источников энергии, и в целом все более полное применение все более широкого круга природных и культурных эффектов, является необходимым условием для возрастания смыслов. Среда становится средством деятельности ровно в той степени, в которой она осмыслена, то есть включена в процесс самовоспроизводства людей. Уголь существовал на Земле задолго до того, как человек стал использовать его в паровых двигателях, но именно эволюция смыслов позволила людям использовать уголь, повысить производительность, и перейти от простого к расширенному самовоспроизводству. Смысл — это мера преобразования энергии (порядка) природы в энергию (порядок) культуры, и эта мера не сводится к технологиям, она включает в себя и организацию, и психологию:
«К 1700 году уровни типичного использования энергии в Китае и Европе, а следовательно, и среднее материальное изобилие, выглядели по большому счету одинаковыми. К середине XVIII века доход строительных рабочих в Китае был примерно таким же, как у их «коллег» в менее развитых странах Европы, но находился далеко позади относительно лидирующих экономик континента. Затем прогресс в Европе набрал скорость. В терминах энергии он проявился в комбинации роста урожаев, металлургии на коксе, лучшей навигации, нового оружия, улучшения торговли и в постоянных экспериментах. Исследователи утверждают (Pomeranz 2002), что этот взлет был связан не столько с общественными институтами, отношениями или демографией в основных экономических регионах Европы и Китая, сколько с удачным расположением залежей угля и с очень разными взаимосвязями между районами добычи и их соответствующими перифериями, а также с внедрением инноваций. Другие считают, что основания этого успеха были заложены еще в Средние века. Благоприятное воздействие христианства на технический прогресс в общем (включая идею о достоинстве ручного труда), и стремление средневекового монашества к самообеспеченности в частности были важными составляющими успеха. Даже те ученые, которые ставят под сомнение важность этих связей, признают, что монашеская традиция, которая поддерживала фундаментальное достоинство и духовную пользу труда, была позитивным фактором» (Смил 2020, с. 379).
Сосредоточение к 1700 году примерно двух третей населения в городах — центрах мануфактурного производства, морских перевозок и торговли — было одной из предпосылок промышленной революции в Англии в XVIII веке. Урбанизация — это локальный рост плотности населения, сопровождающийся развитием новых видов смыслов. Урбанизация создает культурные эффекты, ведущие к индустриализации, а индустриализация усиливает миграцию в города.
«Ископаемое топливо также стимулировало движущие силы миграции: рост городов был обусловлен повышением механизации сельского хозяйства и развитием индустриализации. Конечно, урбанизация и индустриализация не являются синонимами, но эти процессы тесно связаны многими взаимно усиливающими друг друга обстоятельствами. В первую очередь следует отметить, что технический прогресс в Европе и Северной Америке имеет в значительной степени городское происхождение, и города по-прежнему являются источниками инноваций. Был сделан вывод (Bettencourt and West 2010), что по мере того, как население города удваивается, экономическая продуктивность увеличивается в среднем на 130 %, причем и общая, и на душу населения. В другом исследовании (Pan and co-workers 2013) этот результат приписали большей частью «сверхлинейному масштабированию», иными словами, рост плотности городского населения дает жителям больше возможностей для личного взаимодействия» (Смил 2020, с. 340).
Изучение истории человеческого самовоспроизводства показывает, что рутинная деятельность накапливается в ядре общества-культуры, на «пиках» адаптивного ландшафта, в то время как контрсмыслы формируются на периферии, в «долинах» ландшафта. По мере эволюции смыслов культурная периферия («долина» смыслов) сама становится ядром («пиком»), в то время как прежнее ядро оттесняется на периферию вследствие того, что оно погрязло в рутине. Ведущие культуры временно исчерпывают потенциал своего роста и уступают место тем, кто еще вчера, казалось, безнадежно отставал. Общества-культуры меняются ролями в гонке с неопределенностью. При рассмотрении экономического развития Европы XV–XVIII веков необходимо учитывать, что перед нами успешный пример догоняющего развития. Джон Гобсон в своей работе «Восточные истоки западной цивилизации» (2004) говорит об использовании Европой преимуществ экономической отсталости:
«Факт состоит не только в том, что афро-азиатская эпоха географических открытий началась после 500 года, задолго до Колумба и Да Гамы, но и в том, что Европа отставала от большей части Востока с точки зрения экономической и военной мощи вплоть до XIX века. В этой главе утверждается, что в период 1500–1800 годов Европа просто догоняла Восток. Европа была ребенком позднего, а не раннего развития, который пользовался «преимуществами экономической отсталости». Она не прокладывала сама себе путь, а ассимилировала или имитировала те более развитые средства и способы, которые были созданы восточными первопроходцами, и которые распространялись через восточную глобализацию. Кроме того, присвоение Европой американских и африканских ресурсов также помогло ей наверстать упущенное» (Hobson 2004, p. 162).
Еще одной предпосылкой промышленной революции стала так называемая революция трудолюбия (industrious revolution). Приток в Европу товаров из Азии (хлопковая и шелковая ткань и одежда, фарфор и др.), по отношению к которым традиционные европейские товары (льняная и шерстяная ткань и одежда, глиняная посуда и др.) обладали более низкой потребительной ценностью, привели к развертыванию потребностей. Новый стандарт потребления потребовал развития новых стандартов производства. В Европе начали возникать производства, которые воспроизводили азиатские технологии и продукты, как на основе завезенных из Азии знаний и эффектов, так и на основе их европейских имитаций. Производство шелка было завезено из Византийской империи, но фарфор изобрели заново в Германии. При копировании азиатских производств европейцы столкнулась с более высокими затратами на труд в Европе из-за относительно менее развитого сельского хозяйства и относительно более высокой стоимости питания, недостаточности деятельной силы и опыта — производственных и коммерческих знаний и навыков. Как следствие, для эффективной конкуренции по стоимости и качеству европейцы прибегли как к пиратству и попыткам установить монополию в торговле, так и к разработке и внедрению технических новшеств — сначала непосредственно в производстве тканей, а затем и в отраслях, снабжающих производство тканей средствами производства — в производстве машин, металлургии, добыче угля и руды и т. д. (см. Harreld 2016, lectures 11, 13, 16).
«К 1850 году наиболее экономически развитые районы Китая и Европы принадлежали к двум разным мирам, и к 1900 году они были разделены огромным разрывом в производительности: потребление энергии в Западной Европе по крайней мере в четыре раза превышало среднее значение для Китая. Период очень быстрого развития после 1700 года начался благодаря нескольким гениальным изобретениям. Но величайшие успехи XIX века были достигнуты в результате тесной взаимосвязи между расширением научного и технического знания с одной стороны, и коммерциализацией новых изобретений — с другой. Энергетические основания прогресса XIX века включали развитие паровых двигателей и их широкое распространение в качестве как стационарных, так и мобильных первичных движителей, плавку железа с помощью кокса, крупномасштабное производство стали, начало генерации электричества и появление двигателей внутреннего сгорания. Масштабы и скорость этих изменений были обусловлены сочетанием энергетических инноваций с новыми методами химического синтеза и улучшением организации производства на фабриках. Активное развитие новых видов транспорта и телекоммуникаций тоже имело важное значение как для наращивания производства, так и для развития национальной и международной торговли» (Смил 2020, с. 379).
Промышленная революция не сводится к своему первому этапу, начавшемуся в XVIII веке с внедрением углесжигающих паровых и иных машин. Все этапы промышленной революции происходили в одной и той же логике распространения капиталистического общества-системы на все большее население, усложнения смыслов по мере овладения все новыми природными и культурными эффектами, и дальнейшего роста населения благодаря повышению производительности. Вторая промышленная революция началась во второй половине XIX века с внедрением новых источников энергии (нефть, электричество), новых двигателей (двигатели внутреннего сгорания и другие), новых методов выплавки стали и так далее. Третья промышленная революция, начавшаяся во второй половине XX века, основана на переходе от аналоговых устройств, характерных для машинной эпохи, к цифровым устройствам компьютерной эры.
Гонка за прибылью и рост масштабов производства
Как мы видели в главе 3, в процессе гонки смыслов с неопределенностью происходит адаптация, неопределенность интегрируется в смыслы в форме прибыли, гонка с неопределенностью трансформируется в гонку между самими смыслами — деятельностью, воспроизводящей общество-систему в целом, или добавленной стоимостью, и деятельностью, воспроизводящей индивидуальную деятельную силу, или необходимой стоимостью. Динамика добавленной и необходимой стоимости определяет динамику их разницы — прибавочной стоимости, а прибавочная стоимость является источником для прибыли.
В процессе гонки энтропия индивидуальной деятельной силы и соответственно необходимая стоимость возрастают то быстрее, то медленнее, чем энтропия общества-системы в целом и соответственно добавленная стоимость. Клаудиа Голдин и Лоренс Кац говорят в этой связи о «гонке между образованием и технологией» (Goldin and Katz 2008, p. 287 ff.). Однако энтропия общества-системы не сводится к сложности технологии, она зависит также от сложности организации и психологии. Равным образом энтропия деятельной силы не сводится к уровню образования. Более сложный труд выполняется деятельной силой, в которую вложено больше обучения, воспитания, заботы о здоровье, больше предметов потребления, в том числе предметов длительного пользования (жилье, бытовая техника и т. д.). Гэри Беккер указывал, что ключевым фактором, определяющим величину энвестиций, является упущенная ценность затраченной внерабочей деятельности:
«Анализ человеческого капитала исходит из предпосылки, что принимая решения о своем образовании и профессиональной подготовке, медицинском обеспечении и других формах пополнения знаний и улучшения здоровья, индивиды соотносят выгоды с издержками. В число выгод помимо культурных и прочих неденежных благ входят более высокие заработки и профессиональный рост, тогда как издержки определяются в основном упущенной ценностью времени, затраченного на эти инвестиции» (Беккер 2003, с. 592).
Соотношение между энтропией общества-системы и энтропией деятельной силы определяет долю прибыли в национальном доходе. Как мы видели в главе 4, валовая прибыль отличается от величины прибавочной стоимости на величину надбавки, за счет которой осуществляются энвестиции в деятельную силу. Это значит, что изменение доли валовой прибыли в национальном доходе является показателем того, кто лидирует в гонке за вложения — рабочая сила или капитал. Согласно данным Тома Пикетти, приведенным в его книге «Капитал в XXI веке» (2013), между 1770 и 2010 годами доля прибыли, или доходов на капитал, в национальном доходе Великобритании колебалась в широком диапазоне от 20 до 43 %, пройдя через несколько этапов, которые можно увязать по времени с этапами долгой промышленной революции. Эти этапы, с некоторыми оговорками, были в той или иной степени характерны для всех капиталистических стран. К сожалению, на графике отсутствуют данные для периода до конца XVIII века, который выше мы назвали протоиндустриализацией или нулевой промышленной революцией.
Иллюстрация 11. Доля доходов на труд и на капитал в национальном доходе Великобритании по годам (источники данных: Пикетти 2015, с. 205; http:// piketty.pse.ens.fr/ files/ capital21c/ xls/).
На нулевом этапе промышленной революции, то есть до широкого внедрения водяных, паровых и других видов машин, сложность совокупной деятельности возрастала в основном вследствие специализации и кооперации, то есть прибавочная стоимость и доходы на капитал росли вследствие углубления разделения труда. Требования к средствам производства на первых порах менялись мало, мануфактурные рабочие пользовались такими же орудиями труда, какими пользовались ремесленники в своих мастерских. Требования к уровню квалификации также менялись мало, а порой даже снижались, по мере того, как рабочие специализировались на отдельных операциях. Известным примером этого этапа является булавочная мануфактура, описанная Адамом Смитом:
«Таким образом, сложный труд производства булавок разделен приблизительно на восемнадцать самостоятельных операций, которые в некоторых мануфактурах все выполняются различными рабочими, тогда как в других один и тот же рабочий нередко выполняет две или три операции. Мне пришлось видеть одну небольшую мануфактуру такого рода, где было занято только десять рабочих и где, следовательно, некоторые из них выполняли по две и по три различных операции. Хотя они были очень бедны и потому недостаточно снабжены необходимыми приспособлениями, они могли, работая с напряжением, выработать все вместе двенадцать с лишним фунтов булавок в день. А так как в фунте считается несколько больше 4 тыс. булавок средних размеров, то эти десять человек вырабатывали свыше 48 тыс. булавок в день. Следовательно, считая на человека одну десятую часть 48 тыс. булавок, можно считать, что один рабочий вырабатывал более 4 тыс. булавок в день. Но если бы все они работали в одиночку и независимо друг от друга и не были приучены к этой специальной работе, то, несомненно, ни один из них не смог бы сделать двадцати, а, может быть, даже и одной булавки в день» (Смит 1962, с. 21–22).
На первом этапе промышленной революции (конец XVIII — середина XIX века на иллюстрации 11), связанном с внедрением паровых и других машин и развитием фабричного производства, сложность совокупной деятельности росла относительно сложности индивидуальной деятельности благодаря применению более сложных средств деятельности, в том числе на основе сложившегося уровня специализации и кооперации. Более сложные средства деятельности позволяли повысить производительность совокупного труда при том, что индивидуальный труд оставался на прежнем уровне сложности или даже упрощался относительно прежнего ремесленного труда. Результатом становилось увеличение доли прибыли в национальном доходе. При фабричном производстве прибавочная стоимость образуется за счет того, что совокупный общественный труд оказывается более производительным, чем индивидуальный труд — не только за счет новых способов организации труда, как в случае с мануфактурой, но и за счет применения новых более сложных технологий — водяных и паровых машин и механизмов. Увеличение доли прибыли в национальном доходе совпадает по времени с увеличением политического влияния капиталистов. Здесь необходимо вновь оговориться, как мы уже делали в главе 1, что функции смысла — технологии, организации и психологии — не обособлены, не разделены между собой в действительности так, как мы хотели бы разделить их в теории, и придавая технологии или организации большее или меньшее значение, мы не проводим границу, а лишь указываем на тенденцию. Например, применение новых средств деятельности, таких как паровые машины, означает не только технологическое, но и организационное, и психологическое изменение.
На втором этапе эволюции промышленного производства (вторая половина XIX века — 1970-е годы на иллюстрации 11), следующем за мануфактурой и фабрикой, сложность совокупной деятельности возрастает и из-за применения более сложных средств деятельности, и из-за более сложных способов организации. Характерным примером здесь является завод. В ходе второй промышленной революции выявляется необходимость усложнения не только средств и организации деятельности, но и самого субъекта деятельности — работника. Вторая промышленная революция (электричество, химия, двигатели внутреннего сгорания и др.) начиналась тогда, когда Маркс завершал работу над своей теорией. Первый том «Капитала» вышел в том же 1867 году, когда Вернер Сименс объявил об изобретении динамо-машины. На этом втором этапе промышленной эволюции оказалось, что дальнейшее усложнение реального капитала невозможно без усложнения капитала человеческого:
«Вопреки тезису Маркса, который гласил, что промышленная революция снизит важность человеческого капитала, позволив собственникам средств производства усилить эксплуатацию рабочих, под влиянием непрерывного технического прогресса трансформация процесса производства продолжилась, а ценность человеческого капитала возросла, что привело к повышению производительности труда в промышленности. Таким образом, вместо коммунистической революции индустриализация привела к революции в сфере массового образования» (Галор 2022, с. 90–91).
Второй этап промышленной революции стал возможен только на основе системы обязательного школьного образования — сначала начального, а затем среднего. В Великобритании начальное школьное образование стало обязательным с 1870-х годов, в разных штатах США оно вводилось на протяжении второй половины XIX века. Среднее школьное образование стало обязательным в этих странах с 1910-х годов. В ходе второго этапа долгой промышленной революции, то есть до 1970-х годов, энтропия деятельной силы на Западе возрастала быстрее, чем энтропия общества-системы. Этот опережающий рост привел в конце XIX и на протяжении большой части XX века к тенденции уменьшения доли прибыли в национальном доходе и снижения уровня неравенства. Уменьшение доли прибыли в национальном доходе совпадает по времени с уменьшением влияния капиталистов, так как от пропорции между инвестициями и энвестициями зависит как соотношение доходов на капитал и доходов на труд, так и соотношение политического влияния между капиталистами и рабочими. Как отмечал Альфред Маршалл в «Основах экономической науки» (8-е издание, 1920), изменения в этом соотношении благотворно влияли на производительность:
«Старые экономисты очень мало считались с тем фактом, что способности человека так же важны в качестве средства производства, как и любой другой вид капитала; в отличие от них мы приходим к заключению, что всякое изменение в распределении богатства, которое выделяет большую долю на заработную плату рабочим и меньшую капиталистам, должно при прочих равных условиях ускорить рост материального производства, причем оно не затормозит сколько-нибудь ощутимо накопление материального богатства» (Маршалл 2007, с. 256).
В России школьное образование стало обязательным лишь после Октябрьской революции 1917 года, в Китае — после провозглашения Китайской Народной Республики в 1949 году, в Индии — в 2009 году с принятием закона о праве на образование.
На третьем этапе промышленной революции (с 1970-х годов на иллюстрации 11) энтропия общества-системы в целом стала возрастать быстрее, чем энтропия деятельной силы, что выразилось в повышении нормы прибавочной стоимости и уменьшении влияния работников и их профессиональных союзов. Этот процесс можно связать как с развитием сектора услуг, распространением информационных технологий и автоматизацией производства, так и с ускорением глобализации — выносом производств в развивающиеся страны с их дешевой рабочей силой. Информационные технологии и автоматизация производства, характерные для третьей промышленной революции, также требуют повышения квалификации, но в отличие от второй промышленной революции это требование не распространяется на большинство работников.
С этим можно связать колебания во влиянии уровня образования на уровень личных доходов на протяжении XX — начала XXI веков. Дополнительное образование больше влияет на уровень личных доходов тогда, когда оно происходит в условиях стабильного среднего уровня образования в обществе. Чем быстрее поднимается уровень образования в обществе в целом, тем меньше выгод дополнительное образование приносит отдельному работнику:
«Выигрыш в заработной плате для учившихся в колледже демонстрирует резкое снижение с 1915 по 1950 год, неравномерность с 1950 по 1980 год и быстрый рост после 1980 года. Этот выигрыш совершил полный круг в XX веке и к 2005 году вернулся к своей максимальной отметке, на которой он был в начале развития средней школы в 1915 году. Выигрыш в заработной плате для выпускников средней школы демонстрирует столь же резкое снижение в период до 1950 года, но меньшее увеличение в течение остальной части века» (Goldin and Katz 2008, p. 290–291). «В гонке между технологическими изменениями и образованием образование шло впереди в течение первой половины [XX] века, а в последние 30 лет технологии опередили ковыляющее образование. Эта гонка не только привела к экономическому росту, но и определила, какие группы получили его плоды» (Goldin and Katz 2008, p. 292).
При переходе от традиционного общества-культуры к капиталистическому обществу-системе происходит быстрое возрастание сложности совокупной деятельности и энтропии общества-системы в целом. Но в условиях, когда деятельность исходит от субъекта деятельности, а не генерируется одними средствами деятельности, энтропия общества-системы не может возрастать бесконечно в отрыве от энтропии деятельной силы. Рано или поздно наступает момент, когда для усложнения совокупной деятельности становится необходимо усложнение отдельных работников, то есть повышение энтропии деятельной силы. Гонка за прибылью приводит к росту минимального субъекта как применительно к обществу-системе в целом, так и применительно к индивидуальным работникам.
По мере разделения деятельной силы, деятельности и социально-культурного порядка возрастает минимальное действие, необходимое для описания общества-культуры в целом. Энтропия общества-системы определяет, какова величина совокупного минимального действия, то есть каков масштаб общественного производства, обращения и потребления. Сложность общества-системы не сводится к сложности отдельных отраслей, предприятий или домохозяйств, но верно обратное: из величины совокупного минимального действия вытекает величина минимального действия для отдельных отраслей, предприятий и домохозяйств. Далее в настоящей главе мы будем говорить о минимальном рабочем действии, оставляя в стороне деятельность, не связанную с производством и обращением добавленной стоимости.
Производство булавки в ремесленном или мануфактурном производстве, основанном на ручном труде, требовало относительно простого набора орудий и операций. Производство булавки в машинном или автоматизированном производстве требует гораздо более сложного набора средств производства и операций, ведь перед тем, как произвести булавку, нужно произвести весь необходимый набор оборудования и программного обеспечения, материалов и услуг, а главное, нужно подготовить работников с принципиальной иной квалификацией, чем та, которая была характерна для ручного производства. Более сложная деятельность требует накопления капитала — инвестиций и энвестиций. Специализация, возрастание опосредованности, или окольности, деятельности приводит не только к росту величины минимального действия, необходимого для производства той же булавки, но и к возрастанию многообразия видов и средств деятельности, и прежде всего многообразию самих работников.
Как мы отмечали в главе 2, согласно принципу наименьшего действия сложность деятельности повышается лишь в меру повышения ее эффективности, что приводит к повышению производительности. Конечно, этот принцип не касается каждого конкретного действия, многие из которых могут быть неэффективными, он прокладывает себе дорогу лишь как эволюционная тенденция. Несмотря на то, что при расширенном самовоспроизводстве величина минимального действия, необходимого для производства булавки, возрастает, стоимость одной булавки сокращается. Это происходит вследствие того, что продуктом производства является не одна отдельно взятая булавка, а множество булавок. Мануфактура из 10 рабочих, описанная Смитом, производила 48 тысяч булавок в день. Производственная линия может производить те же 48 тысяч булавок, но создание самой производственной линии требует кооперации множества других предприятий. При машинном производстве минимальное действие — это действие по производству не только самих булавок, но и сложных средств производства, масштабы этого минимального действия оказываются гораздо больше, чем масштабы минимального действия при ручном производстве. Размер минимального действия растет, но затраты на одну булавку сокращаются (по крайней мере, по отношению к заработной плате) — в этом проявляется эффект масштаба. Вместе с тем, эффект масштаба означает, что уменьшить минимальное действие уже нельзя без потери в производительности.
Модель капиталистического производства
В условиях капиталистического общества-системы работнику как владельцу человеческого капитала противостоит капиталистический порядок как совокупность трех видов капитала: реального, номинального и социального. Реальный капитал есть действующее предприятие, то есть процесс капиталистического производства, соединяющий работников и средства производства. Номинальный капитал есть авансированная капитальная стоимость, титул собственности на средства производства. Если номинальный капитал представляет собой совокупность частных действий и их результатов — то есть частных благ, то социальный капитал есть совокупность коллективных действий и результатов коллективных действий, то есть общественных благ.
Выше мы видели, что капиталистический порядок представляет собой источник прибавочной стоимости. Энтропия общества-системы отличается от энтропии деятельной силы на энтропию капиталистического порядка. Работники участвуют в прибавочной стоимости лишь постольку, поскольку это необходимо для расширенного воспроизводства деятельной силы. Таким образом, прибавочная стоимость делится на:
● надбавку как ту часть заработной платы, которая необходима для энвестиций в человеческий капитал;
● вознаграждение номинального капитала, или процент на капитал;
● вознаграждение реального капитала, или предпринимательский доход.
Оплата социального капитала, или налоги и взносы, производится как за счет необходимой, так и за счет прибавочной стоимости. К оплачиваемым за счет прибавочной стоимости можно отнести те общественные блага, которые служат расширению производства — например, новые дороги и мосты и т. п. Налоги и взносы представляют собой вычеты из других видов доходов.
Совокупный реальный капитал производит валовую добавленную стоимость (ВВП), а производительность реального капитала определяется тремя факторами производства: человеческим, социальным и номинальным капиталами. Человеческий, социальный и номинальный капиталы — это факторы производства, которые соединяются в процессе функционирования предприятий. Валовая добавленная стоимость Y распадается на следующие три вида расходов, которые являются источниками для вложений в указанные три вида капитала:
● конечное потребление C является источником для энвестиций E в человеческий капитал L, или деятельную силу в ее стоимостной форме;
● сбережение S является источником для инвестиций I в номинальный капитал K, или средства деятельности в их стоимостной форме;
● общественные расходы G являются источником для анвестиций A в социальный капитал M, или общественные блага.
Не любое потребление создает человеческий капитал, не любые сбережения создают номинальный капитал, не любые общественные расходы создают социальный капитал. Человеческий капитал создается постольку, поскольку расходы на потребление ведут к усложнению деятельной силы. Номинальный капитал создается постольку, поскольку сбережения ведут к усложнению средств деятельности. Социальный капитал создается постольку, поскольку общественные расходы ведут к приращению общественных благ.
Конечное потребление, сбережения и общественные расходы не всегда служат напрямую капиталистическому производству. Сбережения могут осуществляться не для инвестиций в производство, а для накопления средств на покупку предметов потребления. Общественные расходы производятся не только в производственных целях, но и для воспроизводства человеческого капитала — например, обязательное образование в государственных и муниципальных школах. Однако в конечном счете любое потребление, сбережение и общественные расходы оказываются тем или иным образом направлено на расширение производства.
Необходимо сделать оговорки в отношении всех трех видов капитала. Во-первых, как мы видели в главе 4, добавленная стоимость не является единственным источником, за счет которого создается деятельная сила — как рабочая, так и предпринимательская. Расширенное потребление не сводится к потреблению того, что произведено на предприятиях, быт и досуг также являются его неотъемлемыми элементами. Тем не менее, в коммерческом обществе работники должны отчуждать свою деятельную силу, продавать ее на рынке труда или вести предпринимательскую деятельность, чтобы покупать на рынке предметы потребления, поэтому, беря деятельную силу в ее стоимостной форме, мы можем свести ее к человеческому капиталу.
Во-вторых, средства деятельности — как средства производства, так и предметы потребления — не ограничиваются тем, что можно приобрести за инвестиции. Даже в коммерческом обществе сохраняются сферы деятельности, в которых средства деятельности создаются для собственного употребления, а не для продажи. Тем не менее, поскольку в капиталистическом обществе-системе средства производства отчуждены от работников и принадлежат классу собственников, соединение работников и средств производства происходит на предприятиях благодаря тому, что предприниматели, во-первых, привлекают инвестиции, и на эти инвестиции приобретают средства производства, и, во-вторых, нанимают рабочих на рынке труда. Поэтому, беря средства деятельности в их стоимостной форме, мы можем свести их к номинальному капиталу.
В-третьих, общественные блага не сводятся к тем смыслам, которые поддерживает или создает общество за счет государственных налогов или добровольных взносов в некоммерческие организации. Эти блага создаются не только за счет оплачиваемого функционирования государственных и некоммерческих институтов, государственной и гражданской политики и расходов в той или иной сфере, но и за счет неоплачиваемой деятельности всех членов общества. Социальный капитал создается и тем, что общественные расходы ведут к созданию общественных благ, и тем, что члены общества безвозмездно поддерживают честные отношения между собой. Тем не менее, поскольку в коммерческом обществе наиболее целенаправленная и активная деятельность общества осуществляется через посредство расходов, поскольку связность коммерческого общества в критической степени зависит от функционирования государства и некоммерческих организаций, то мы можем свести общественные блага в их стоимостной форме к социальному капиталу как результату анвестиций, осуществляемых за счет общественных расходов. Анвестиции представляют собой тот элемент, который повышает связность общества-системы в целом, оказывая балансирующее влияние на человеческий, номинальный и реальный капиталы в их гонке за частью прибыли.
С учетом оговорок мы можем представить расширенное производство как функцию от расходов на конечное потребление C, сбережений S и общественных расходов G. Упрощенная производственная функция изображена на иллюстрации 12. Расходы C, S и G, осуществляемые из ранее произведенной валовой добавленной стоимости, являются здесь исходными пунктами для производства новой валовой добавленной стоимости Y.
Иллюстрация 12. Модель капиталистического производства
В соответствии с нашей моделью, капиталистическое производство можно представить как своего рода «цилиндр», включающий в себя четыре уровня и четыре сектора:
● уровень расходов CSG, уровень вложений EIA, уровень капиталов LKMR и уровень добавленной стоимости Y;
● потребительский сектор CEL, общественный сектор GAM, инвестиционный сектор SIK и реальный сектор RY.
Необходимо оговорить, что существует расхождение между уровнями CSG и EIA в модели, то есть что расходы не равны вложениям. Не все сбережения данного периода превращаются в этом же периоде в инвестиции. Например, это касается тех сбережений, которые делаются в форме наличных денег. Не весь объем конечного потребления превращается в энвестиции. Та часть потребления, источником которой является необходимая стоимость, представляет собой лишь простое воспроизводство деятельной силы, воспроизводство в постоянном масштабе. Энвестиции осуществляются за счет части прибавочной стоимости, то есть надбавки, но и в этом случае потребительские расходы могут оказаться бесцельным расточительством, которое ничего не добавляет к стоимости человеческого капитала. Общественные расходы лишь в относительно небольшой своей части есть вложения в дополнительный социальный капитал. Значительная часть государственного бюджета и бюджетов некоммерческих организаций представляет собой расходы на содержание административного аппарата.
Также необходимо оговорить, что существует расхождение между уровнями EIA и LKMR, то есть что вложения не равны капиталу. Во-первых, номинальный, человеческий и социальный капиталы представляют собой накопленные вложения, они не сводятся к вложениям текущего года. При этом реальный капитал представляет собой не только запас капитала, но и деятельность, в процессе которой используются запасы капитала. Возрастание реального капитала выражается не только в накоплении запаса стоимости в средствах деятельности, но и в возрастании потока стоимости, ежегодно добавляемого деятельностью общества-системы. Во-вторых, как мы видели выше, запас капитала растет не только за счет накопления результатов рабочей деятельности. Например, прирост человеческого капитала происходит во многом за счет досуга, потраченного на (само)образование и другие виды внерабочей деятельности. Прирост социального капитала также происходит в значительной степени за счет неоплачиваемой — например, волонтерской — деятельности. Номинальный капитал в наименьшей степени подвержен нестоимостному приросту, поскольку по своей сути он сводится к стоимости и зарабатыванию процента на капитал. С этой точки зрения номинальный капитал является наиболее характерным, и вместе с тем наименее устойчивым звеном расширенного производства.
Как мы видели в главе 4, функционирование реального капитала R включает в себя несколько стадий, на которых денежный капитал превращается в производительный, тот в товарный, а последний — вновь в денежный капитал. Товарный капитал делится на три вида благ в соответствии с делением на секторы: потребительские, общественные и капитальные блага. В этих благах фиксируется валовая добавленная стоимость Y, созданная в процессе функционирования реального капитала. В свою очередь, три сектора (потребительский, общественный и реальный) приобретают необходимые им блага:
● потребители покупают потребительские блага за счет доходов;
● государство и некоммерческие организации оплачивают общественные блага за счет налогов и взносов;
● предприниматели приобретают новые капитальные блага, или средства производства, за счет инвестиций.
Инвестиционный сектор как совокупность номинального капитала (а не как множество финансовых предприятий, которые на самом деле входят в реальный капитал) не приобретает никаких товаров и услуг. В отличие от потребительского, реального и общественного секторов он функционирует не ради воспроизводства деятельной силы, деятельности или социально-культурного порядка, а ради перетока и накопления капитальной стоимости.
2. Производство капиталистического порядка
Стоимость и количество капитала
Для нас накопление капитала связано с возрастанием сложности деятельности и ее средств, выраженной в культурных битах. Другую модель накопления капитала предложил Ойген Бем-Баверк в своей «Позитивной теории капитала» (1889). Для него накопление капитала состоит не в возрастании алгоритмической энтропии смыслов, а, говоря современными терминами, в возрастании их временнóй сложности. Временна́я сложность — функция от величины минимального действия, равная времени исполнения алгоритма (минимального действия) на данном входе, то есть продолжительность производственного процесса при данной производительности работников и средств производства.
Согласно Бем-Баверку, капитал производителен, поскольку он представляет собой окольный метод производства, а производительность капитала растет, если возрастает продолжительность окольного процесса. «Окольный путь, в том смысле, в каком я употребляю это выражение, иногда бывает коротким — например, при изготовлении удочки, — а иногда имеет очень большую длину: скажем, при строительстве железных дорог для перевозки грузов или прокладке телеграфного кабеля по дну океана» (Бем-Баверк 2010, с. 577). Иными словами, Бем-Баверк в определенной мере отождествлял капитал с технологиями, но с такими технологиями, которые, увеличивая производительность, удлиняют при этом технические процессы:
«Мой тезис состоит в том, что разумный выбор или разумное продление окольного способа производства [то есть увеличение продолжительности, связанное с увеличением величины минимального действия, а не с тем, что продолжительность исполнения действия неоправданно удлиняется при том, что сам размер действия остается неизменным — А. К.] в общем случае приводит к увеличению производительности, т. е. к производству благ в большем количестве и лучшего качества, при том что расход производственных факторов не меняется» (Бем-Баверк 2010, с. 574).
Бем-Баверк увидел взаимосвязь между удлинением процессов и повышением их производительности, но он не увидел, что и удлинение процессов, и повышение их производительности зависят от третьего фактора — алгоритмической энтропии (колмогоровской сложности), и что процессы становятся более сложными лишь постольку, поскольку это позволяет повысить их эффективность. При этом более сложный процесс может быть и менее продолжительным, если он выполняется на более производительном входе. Сведение сложности процессов к их продолжительности вынуждало Бем-Баверка делать оговорки, которые становятся излишними, если рассматривать сложность с алгоритмической точки зрения:
«Моя теория не утверждает, что роста производительности можно добиться исключительно посредством удлинения окольных путей производства, а также не утверждает, что технический прогресс достигается исключительно одновременно с удлинением такого рода. Наоборот, я специально подчеркивал, что удачные изобретения часто бывают связаны с открытием лучшего и в то же время менее продолжительного метода производства. Мой тезис состоит не в том, что продление процесса производства — единственный путь к увеличению производительности, а лишь в том, что продление процесса производства обычно является одним из способов достижения большей производительности» (Бем-Баверк 2010, с. 575–576).
Не имея представления об информационной и алгоритмической энтропии, Бем-Баверк не учитывал, что продолжительность окольного процесса определяется характеристиками входа, то есть квалификацией рабочей силы и уровнем развития средств производства. Более квалифицированная рабочая сила и более производительные машины могут выполнять тот же самый алгоритм (минимальное действие) за меньшее количество времени, чем менее квалифицированная рабочая сила и менее производительные машины.
Из удлинения процессов и необходимости обмена настоящих благ на будущие Бем-Баверк выводил необходимость процента на капитал: на тот промежуточный период, пока производятся необходимые средства производства, работник должен обеспечивать себя благами из другого источника, а процент есть плата за возможность пользоваться этими благами. Это подводит к мысли, что под окольными методами он имеет в виду не методы производства продуктов, а методы производства деятельной силы. Если под продуктом понимать самого работника, то в этом случае отпадает необходимость в поправке на сложность входа, временна́я сложность совпадает с колмогоровской сложностью смысла:
«Дело в том, что использование технически выгодных изобретений, которые предполагают использование окольных методов, требующих продолжительного времени, возможно при одном существенном условии. Тот, кто хочет использовать свои средства производства (труд и услуги, которые оказывает ему земля) в процессах, чьи плоды можно пожать только после какого-то более или менее долгого промежутка времени, должен в течение этого промежуточного периода обеспечивать себя благами из другого источника. Иными словами, ему требуется запас средств к существованию на то время, в течение которого он будет ждать результатов планируемого продолжительного процесса производства, и, разумеется, чем длиннее окольный путь производства, тем больше должен быть этот запас. В деловой практике обычно говорят, что для использования некоторых изобретений, связанных с длительными приготовлениями, требуется много “капитала”» (Бем-Баверк 2010, с. 578).
В случае, если мы сводим капитал к «запасу средств к существованию», то есть запасу потребительских благ, то и процент на капитал мы сводим к проценту по потребительскому кредиту. Однако в действительности процент на капитал связан не с потребительским, а с производственным кредитованием. Бем-Баверк сводил различие между двумя видами кредитования к разнице мотивов, из-за которых берется кредит:
«В случае потребительских кредитов определяющие факторы — это острота временной потребности, ожидаемый в рассматриваемый момент времени в будущем высокий уровень обеспечения потребностей, и, наконец, степень недооценки будущего со стороны того, кто желает получить кредит. … В случае производственного кредита имеют значение совершенно иные мотивы. Решающую роль играет разница в эффективности методов производства, которые можно использовать при наличии кредита и в его отсутствие. Вернемся к знакомому примеру ловли рыбы капиталистическими и некапиталистическими методами. Вспомним, что претендент на ссуду может поймать голыми руками только три рыбины в день, но, если он возьмет 90 рыбин взаймы, то получит возможность за месяц построить лодку и сплести сети. После этого в оставшиеся 11 месяцев он сможет вылавливать 30 рыбин в день» (Бем-Баверк 2010, с. 519).
Однако на самом деле производственный кредит отличается от потребительского не мотивом, а областью применения. Как мы видели в главе 4, сферой применения производственного кредита и основанного на нем номинального капитала является развитое товарное производство, которое осуществляется с целью получения прибыли, а не домохозяйство, которое ведется для конечного потребления. На этом основании Найт критиковал теорию процента Бем-Баверка, указывая, что его концепция ближе к теории средневекового ростовщичества, чем к теории, которая бы описывала инвестиции в капиталистические предприятия с целью участия в прибылях:
«Примечательно, что “ростовщичество”, которое гневно обличали все моралисты доиндустриального общества, соответствует скорее только что описанному явлению, нежели современному ссудному проценту. В прежние времена производительное инвестирование накопленного богатства было почти неизвестно; редким явлением была даже покупка имущества производственного назначения. Практически единственными известными средствами производства были земля и рабы. Земля не была частной собственностью в современном понимании этого термина и едва ли когда-либо продавалась и покупалась на рыночной основе, а рабы почти исключительно использовались землевладельцем и в связи с землей, даже если не были юридически к ней прикреплены. … Исторически современный ссудный процент развился из потребительской ссуды через промежуточный этап пассивного участия в коммерческих предприятиях, а отнюдь не из сделок по поводу каноэ, рыболовецких сетей и т. д., дающих столь обильную пищу для фантазий представителей известной школы теоретиков процентного дохода» (Найт 2003, с. 137).
Бем-Баверк пытался свести сложность производства к его продолжительности. На самом деле сложность деятельности измеряется величиной минимального действия. Величина минимального производственного действия складывается из культурных битов, которые описывают реальный капитал R как функцию от L, K и M. Процент на капитал вытекает не из временнóй, а из алгоритмической сложности, не из продолжительности окольных методов и обмена настоящих благ на будущие, а из роли капитала в разности между сложностью индивидуальной и сложностью совокупной рабочей деятельности — из того, какую роль средства производства играют в образовании прибавочной стоимости и прибыли.
Принципиальное различие между реальным и номинальным капиталами состоит в том, что если номинальный капитал — это однородная масса стоимости, то реальный капитал — это неоднородное множество капитальных благ. Однако у этого множества есть и масса, измеряемая культурными битами. Иными словами, в отличие от номинального, у реального капитала есть как стоимостной, так и технический измерители. В истории экономической теории смешение этих двух видов капитала вызывало многочисленные споры не по существу. В дискуссии между Найтом и Хайеком, имевшей место в 1930-е годы, первый утверждал, что капитал — это однородный постоянный запас, не зависящий от времени производства, а второй утверждал что капитал — это неоднородный набор капитальных благ, зависящий от времени производства. Для Хайека ключевой вопрос состоял в том, как имеющийся ассортимент капитала ограничивает возможности для инвестиций (см. Cohen 2003, p. 470). По сути, Найт сводил капитал к номинальному капиталу, то есть стоимости, а Хайек, пытаясь вслед за Бем-Баверком вывести процент на капитал из времени производства, говорил о количестве реального капитала, измеренном не в стоимостных, а в некоторых технических единицах. Однако Хайек так и не смог убедить Найта в том, что время производства может выступать в качестве технической единицы для измерения капитала.
Проблема количества капитала была центральным пунктом и в споре о капитале, который происходил между Кембриджем (Великобритания) и Кембриджем (Массачусетс, США) в 1950-х — 1960-х годах. Спор начался тогда, когда стало ясно: производственная функция превращается в замкнутый круг, если сводить ее аргументы к стоимости труда (заработной плате) и стоимости капитала (проценту). Вклад труда и капитала в создание продукта Y можно определить, только найдя их доли в распределении дохода, источником которого является Y, но чтобы найти их доли в доходе, нужно определить их вклад в создание продукта Y таким способом, который не был бы связан с величиной заработной платы и процента. Нужно найти технические единицы для измерения труда и капитала. Для труда такой единицей можно принять рабочее время, но найти техническую единицу для капитала не удавалось. Сраффа даже заявил о принципиальной невозможности «определения количества капитала и периода производства способом, который делает их независимыми от ставки процента» (Сраффа 1999, с. 159).
Сам Сраффа в качестве решения проблемы количества капитала выдвинул идею «стандартного» или «составного» товара, который мог бы выступать в качестве «неизменной меры стоимости». По существу, «стандартный товар» Сраффы — это некоторое общественно необходимое распределение множества потребительных ценностей:
«В реальности найти некоторый отдельный товар, обладающий, даже приблизительно, необходимыми свойствами, невозможно. Однако комбинация товаров или составной товар были бы одинаково хороши; последний может быть даже лучше, поскольку его можно “перемешивать” для удовлетворения наших потребностей, изменяя его состав с тем, чтобы сгладить скачки цен при одном уровне заработной платы или компенсировать их снижение при другом уровне. … Предположим, что мы выделили из реальной экономической системы такие части отдельных базовых отраслей, что, взятые вместе, они формируют полную миниатюрную систему, обладающую тем свойством, что различные товары представлены среди ее совокупных средств производства в тех же пропорциях, как и среди ее продуктов» (Сраффа 1999, с. 51).
Предложение Сраффы позволяет уменьшить масштаб задачи: вместо экономики в целом можно рассматривать «составной» товар. Но решения задачи это не дает. Выдвигались и другие предложения. В качестве курьеза можно рассматривать идею Джеймса Мида из его работы «Неоклассическая теория экономического роста» (1960) о сведении капитала к «тоннам стали»: «Мы, однако, начнем с нереального, но простого предположения, что все машины одинаковы (они просто тонны стали) и что отношение труда к оборудованию (то есть рабочих к тоннам стали) может изменяться с равной легкостью как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе» (Meade 2012, p. 5–6). В 1970 году Джоан Робинсон раскритиковала это предложение — не только из-за его очевидной курьезности, но и из-за того, что оно сводит неоднородный реальный капитал, который складывается как из массы, так и из множества смыслов, к однородному номинальному капиталу, то есть капитальной стоимости:
«В неоклассической концепции капитала все рукотворные факторы слиты в один, который мы можем назвать “латс” в честь “стали” профессора Мида. “Латсам”, хотя они и сделаны из одной и той же физической субстанции, приписывается способность реализовать различные методы производства — то есть различные пропорции “латсов” и труда — а смена метода может быть произведена простым сжатием или расширением “латсов”, мгновенно и без издержек. Более высокий выпуск на одного человека требует большего количества “латсов” на одного занятого» (Robinson 1970, p. 311–312).
Проблема технической единицы для капитала легко разрешается, если взглянуть на нее с точки зрения общей теории капитала — на самом деле количество реального капитала определяется не «временем производства», не «стандартным товаром» или «тоннами стали», а массой культурных битов. Вместе с тем, реальный капитал неоднороден, он складывается из действий и их результатов, то есть представляет собой множество смыслов. Производительность факторов определяется их ролью в производственных действиях. Приращение факторов — деятельной силы, средств деятельности и порядка — не ведет к росту производительности, если такое приращение не отвечает масштабам производства и потребления. Условием для повышения производительности рыбака является не некоторая произвольная масса битов, а та масса фигур, которая необходима для производства лодки и сетей.
Прибавочный капитал присваивает процент
Опираясь на концепцию алгоритмической энтропии смыслов, мы можем дать ответ на вопрос, который занимал Бем-Баверка и множество исследователей до и после него: каковы основания процента. Простой ответ состоит в том, что процент — это доля средств производства, или, точнее, собственников этих средств, в разности между сложностью индивидуальной и сложностью совокупной рабочей деятельности, то есть в прибавочной деятельности и ее результатах. Более точный ответ состоит в том, что процент — это та доля в приращении сложности рабочей деятельности сверх необходимой сложности, которая обеспечивается средствами производства.
В условиях расширенного самовоспроизводства прибавочная деятельность превращается в прибавочную стоимость, при этом прибавочная стоимость является результатом действия трех сил:
● возрастания сложности рабочей силы; результатом действия этого фактора является надбавка;
● возрастания сложности средств производства; результатом действия этого фактора является процент на капитал;
● возрастания сложности расширенного порядка; результатом действия этого фактора является предпринимательский доход.
Сложность средств производства является неотъемлемой частью сложности труда. Не только переменный, но и постоянный капитал является источником добавленной стоимости — и ее необходимой, и ее прибавочной частей. При этом постоянный капитал, или средства производства, делится на две составляющих. Первую составляющую, которая используется в процессе необходимой рабочей деятельности, мы называем необходимыми средствами производства, необходимым постоянным капиталом, или просто необходимым капиталом. Поскольку необходимый капитал используется в процессе необходимой деятельности, он не приносит процентов, а нужен лишь для простого воспроизводства деятельной силы. Примером, когда весь постоянный капитал сводится к необходимому капиталу, является тот случай, когда в процессе деятельности предприятие лишь покрывает свои издержки, включая заработную плату, но вовсе не получает прибыли, даже на уплату процентов на капитал. Вторую составляющую, которая используется в процессе прибавочной рабочей деятельности, мы называем прибавочными средствами производства, прибавочным постоянным капиталом, или просто прибавочным капиталом. Прибавочные средства производства участвуют в прибавочной деятельности, и обеспечиваемое ими приращение сложности деятельности сверх необходимой сложности является источником процента. Прибавочный капитал приносит процент на капитал.
Иллюстрация 13 поясняет нашу мысль. Хотелось бы подчеркнуть, что под необходимой и прибавочной деятельностью мы понимаем деятельность, вооруженную средствами производства. То, что мы показываем постоянный капитал в отдельной строке, не означает, что деятельность ведется без средств производства. Выделяя средства в отдельную строку, мы лишь хотим указать на то, что постоянный капитал устроен так же, как и переменный: он складывается из необходимого и прибавочного элементов. Также необходимо подчеркнуть, что из того, что постоянный и переменный капитал имеют одно и то же устройство, не вытекает равенство их сложностей. Сложность деятельности и сложность средств деятельности не равны друг другу и могут меняться независимо друг от друга. Считаем нужным еще раз отметить, что процент не равен сложности прибавочных средств производства, он равен приращению сложности деятельности, которое обеспечивается прибавочными средствами производства.
Иллюстрация 13. Необходимый капитал и прибавочный капитал
Модель Бем-Баверка, как верно заметил Найт, не имеет никакого отношения к действительному капиталистическому производству. Тем не менее, мы оттолкнемся от нее, чтобы разъяснить природу процента (см. Бем-Баверк 2010, с. 425). При этом мы примем «рыбины» Бем-Баверка за своего рода фигуры, определяющие как сложность, так и эффективность деятельности. Бем-Баверк описывает первобытного человека, не знающего даже о простейшей остроге и ловящего по 3 рыбины в день голыми руками. Мы предполагаем, что рыбак все же имеет простые средства производства, которые обошлись ему в 30 рыбин. Далее, мы включаем в модель не двух, а трех человек: рыбака, капитана, и кредитора. Кредитор ссужает капитану 90 рыбин, на которые тот приобретает лодку и сети и нанимает рыбака с расчетом в конце дня. С лодкой и сетями капитан и рыбак вылавливают по 30 рыбин в день, из которых капитан выплачивает рыбаку не 3, а 4 рыбины в качестве заработной платы — он должен дать рыбаку больше, чем тот смог бы поймать сам. Если мы предположим, что 3 рыбины в день составляют также продукт, необходимый для воспроизводства самого капитана, то в целом необходимый продукт составляет 6, а прибавочный — 24 рыбины в день.
В этой модели необходимые средства составляют 60 рыбин (30 у рыбака и 30 у капитана). Имея средства производства за 30 рыбин каждый, рыбак и капитан могли бы поймать лишь по 3 рыбины, необходимые для их собственного воспроизводства. Купив лодку и сети, капитан повышает сложность и эффективность деятельности — как за счет собственной деятельности и труда рыбака, так и за счет усложнения средств производства сверх необходимого уровня — то есть за счет прибавочных средств в 30 рыбин. Из прибавочного продукта в 24 рыбины процент составляет 3 рыбины, надбавка рыбака — 1 рыбину, предпринимательский доход капитана — 20 рыбин. От амортизации лодки и сетей мы здесь отвлекаемся.
В этом примере процент в 3 рыбины — это доля средств производства в прибавочном продукте в 24 рыбины. Точнее, это доля кредитора, видимо, необходимая для его потребления. Процент равен тому приращению сложности деятельности сверх необходимой сложности в 6 рыбин, которое было обеспечено новыми средствами производства — лодкой и сетями. Остальные 21 рыбина приращения были обеспечены деятельной силой капитана и рыбака и они составляют чистый продукт — прибавочный продукт за вычетом процентов.
Таким образом, ставка процента определяется следующими факторами:
● отношением между необходимой деятельностью и ее средствами — и прибавочной деятельностью и ее средствами, или устройством капитала;
● отношением между величиной постоянного капитала и величиной переменного капитала в составе производительного капитала, или строением капитала;
● тем, какая доля в приращении производительности (сложности) деятельности обеспечивается прибавочными средствами производства.
Средства производства не ведут деятельность, они не создают стоимость и прибавочную стоимость, они лишь переносят на продукт свою собственную стоимость. Но прибавочный капитал является условием для прибавочной деятельности субъекта, для создания прибавочной стоимости. Сложность прибавочных средств производства является элементом в сложности прибавочной деятельности, вот почему прибавочный капитал участвует в прибавочной стоимости в размере процента на капитал.
Если вернуться к объяснению Бем-Баверка, то он называет следующие три фактора, которые определяют норму, или ставку процента:
«Итак, в пределах области наших разысканий мы выявили три фактора, от которых зависит ставка процента. Это размер фонда средств к существованию, численность работников, которым требуются средства к существованию, и конкретная шкала зависимости производительности от увеличения продолжительности периода производства. Воздействие этих факторов на ставку процента можно обобщить следующим образом. Ставка процента в экономике тем выше, чем меньше фонд средств к существованию, чем больше количество работников, обеспечиваемых за счет этого фонда, и чем больше растет производительность по мере постоянного увеличения продолжительности производственного периода. Напротив, ставка процента тем ниже, чем больше фонд средств к существованию, чем меньше число работников и чем быстрее падает добавочный продукт по мере увеличения продолжительности производственного периода» (Бем-Баверк 2010, с. 545).
Можно отметить, что Бем-Баверк приближался к нашему пониманию, хотя и не располагал разработанным понятием сложности. Его «фонд средств к существованию» можно сопоставить с необходимой деятельностью и ее средствами; «отношение между численностью работников и средствами существования» — со строением капитала, а «зависимость производительности от времени производства» — с тем воздействием, которое сложность средств производства оказывает на сложность деятельности.
С этой точки зрения неоклассический подход к объяснению процента, идущий от Маршалла, отличается большей легковесностью. Кейнс, который выводил процент из предпочтения ликвидности, то есть стремления снизить неопределенность, не находил оправдания неоклассической концепции, согласно которой процент уплачивается за «ожидание». Как будто мы имеем дело с «зефирным экспериментом», в котором процент определяется исключительно личными качествами владельцев капитала:
«Если мир после нескольких тысячелетий беспрерывных индивидуальных сбережений так беден в отношении накопленных капитальных активов, то это следует объяснять, на мой взгляд, не расточительными наклонностями, свойственными человечеству, и даже не разрушениями от войн, а высокими премиями за ликвидность, прежде причитавшимися собственности на землю, а теперь достающимися деньгам. В этом вопросе я расхожусь с прежним взглядом, выраженным Маршаллом с необычайной категоричностью в его “Основах экономической науки”: “Каждый знает, что накопление богатства тормозится, а норма процента до сих пор поддерживается предпочтением, которое огромная масса человечества отдает в пользу немедленных удовольствий, вместо того чтобы откладывать их на будущее, иными словами, их нежеланием “ждать”» (Кейнс 2007, с. 231; см. Маршалл 2007, с. 551–552).
Различие между классической и неоклассической экономическими теориями состоит не только в том, что первая видела источником стоимости труд, а вторая — полезность, но и в том, что первая делила деятельность и ее средства на необходимые и прибавочные, а вторая не проводила такого разделения:
«Более ранний из этих подходов — это классический подход физиократов, Смита, Рикардо и Маркса. Он по существу был основан на понятии прибавочного продукта, которым общество может располагать и распоряжаться сверх той части произведенного продукта, которая должна быть возвращена в производственный процесс для обеспечения его повторения в неизменном масштабе. В эту последнюю часть включался, наряду с используемыми средствами производства, также и прожиточный минимум занятых рабочих, в широком смысле отождествляемый с их заработной платой. Доходы, причитающиеся другим классам общества, таким образом, включались в состав прибавочного продукта. Особый и предшествующий другим переменным характер установления реальной заработной платы позволял в то же время производить определение относительных цен и также, независимо от него, объема выпуска, формируя простую аналитическую структуру, принципиально отличную от структуры более позднего подхода. В силу институционального характера установления уровня заработной платы и гибкости, обусловленной независимым определением объема выпуска, эта аналитическая структура позволяла учитывать существенное влияние широких социальных, политических и исторических сил на функционирование экономики» (Гареньяни 2010, с. 4–5).
У Бем-Баверка, находившегося на стыке между двумя подходами, еще присутствовали элементы классической теории в виде «фонда средств к существованию», то есть предметов потребления, необходимых для воспроизводства как работников, так и средств производства. Позднее Сраффа, пытавшийся восстановить классический подход Рикардо, говорил о том, что предметы потребления рабочих можно рассматривать как своего рода средства производства (Сраффа 1999, с. 40). Однако последователи Бем-Баверка в процессе сближения с неоклассическим подходом отказались от понятия «фонда средств к существованию». В своей дискуссии 1930-х годов Хайек и Найт в конечном счете свели процент к приращению производительности:
«Хайек также соглашается с Найтом, что ожидаемая производительность инвестиций определяет норму процента — “норма процента практически определяется только производительностью инвестиций”. Несмотря на общий акцент на технической производительности, между авторами сохраняются важные различия. Для Хайека процентная ставка — это результат исторического процесса межвременной оптимизации, опосредованной конкретной временной структурой производства, где производительность инвестиций (третья причина Бем-Баверка для процента) является наиболее важной определяющей переменной. Для Найта ставка процента в рамках теории равновесных цен представляет собой предельную производительность капитала без каких-либо опосредующих факторов» (Cohen 2003, p. 476).
Подход, возобладавший в неоклассической теории, имеет сильную и слабую стороны. С одной стороны, отказ от различения между необходимым и прибавочным капиталом позволил более простым способом объяснить, как выравнивается норма процента, то есть как образуется общеэкономическая норма процента на капитал. Но с другой стороны, как мы увидим ниже, этот подход не позволяет объяснить ряд явлений, связанных с изменением нормы процента при изменениях в производительности.
(Бес)порядок как источник прибавочной стоимости
При рассмотрении нашей модели возникает вопрос: если энтропия деятельной силы рыбака и капитана (необходимый продукт) равна 6 рыбинам, то как они могут произвести 21 рыбину чистого продукта, то есть как они могут вести деятельность, сложность которой намного превышает их энтропию? Хотя прибавочный продукт можно разделить между индивидами, и в нашей модели он фактически делится между рыбаком, капитаном и кредитором, прибавочный продукт нельзя свести к сложности деятельности рыбака и капитана или сложности средств производства, предоставленных кредитором, взятым по отдельности. Прибавочный продукт, а следовательно и чистый продукт, является результатом деятельности всего описанного нами общества-культуры из 3 человек. Никто из них по отдельности не смог бы произвести больше 3 рыбин необходимого продукта. 21 рыбина чистого продукта представляет собой разницу между энтропией общества-культуры в целом и энтропией сил отдельных деятелей, то есть представляет собой энтропию (сложность) социально-культурного порядка.
Применительно к отдельному предприятию отношение между социально-культурной и личной сложностью принимает форму устройства капитала, то есть форму соотношения между прибавочной рабочей деятельностью и ее средствами с одной стороны — и необходимой рабочей деятельностью и ее средствами с другой стороны. Маркс частично отразил это отношение в своей норме прибавочной стоимости, равной отношению между прибавочным и необходимым трудом, или прибавочной стоимостью и переменным капиталом (см. Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 229). Поскольку он считал необходимый труд единственным источником прибавочной стоимости, он не проводил различия между необходимыми и прибавочными средствами производства. Для нас же устройство капитала не сводится к норме прибавочной стоимости, оно включает в себя также отношение прибавочного капитала к необходимому капиталу, то есть норму прибавочного капитала.
Устройство капитала является второй структурной характеристикой капиталистического производства наряду со строением капитала. Если строение капитала отражает разделение производительного капитала на труд и средства производства, то устройство капитала отражает разделение производительного капитала на необходимое предприятие и прибавочное предприятие. Это разделение условно: необходимое предприятие есть единство необходимого труда и необходимых средств производства, прибавочное предприятие — единство прибавочного труда и прибавочных средств производства. Авансирование капитала всегда предполагает создание необходимого предприятия, поскольку ему необходимо воспроизводить деятельную силу занятых на нем работников и применяемые ими средства производства. Но авансирование капитала было бы бессмысленным, если бы оно не приносило прибыль. Авансирование капитала всегда предполагает также создание прибавочного предприятия. Чем выше доходы прибавочного предприятия, тем выше доля прибавочного предприятия в реальном капитале.
Конечно, наша модель остается крайним упрощением, тем не менее она позволяет сделать некоторые выводы о структуре расширенного порядка. Первый вывод касается отношения между его техническим и стоимостным измерениями. Если с технической точки зрения средства производства и работники соединяются в процессе производства, то со стоимостной точки зрения они разделяются порядком — правами собственности и тем, как распределяются доходы, исходя из прав собственности:
«Каковы бы ни были общественные формы производства, рабочие и средства производства всегда остаются его факторами. Но находясь в состоянии отделения друг от друга, и те и другие являются его факторами лишь в возможности. Для того чтобы вообще производить, они должны соединиться. Тот особый характер и способ, каким осуществляется это соединение, отличает различные экономические эпохи общественного строя» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 24, с. 43–44).
В нашей модели у рыбака нет индивидуальных средств производства, все средства производства противостоят ему как капиталистическая частная собственность. То, что он нанялся на лодку, может быть следствием не только «тянущих», но и «толкающих» сил самовоспроизводства. Может быть, он польстился на надбавку, а может быть, рыба ушла от берега, и он больше не может прокормить себя и свою семью. Независимо от того, какие причины вызвали переход от самообеспечения к наемному труду, этот переход связан с разделением, сложением и умножением смыслов: усложнением процесса и средств производства, выработкой новых знаний и навыков, развитием новых норм.
Второй вывод о структуре расширенного порядка касается отношения между его смысловым и контрсмысловым измерениями. В главе 2 мы говорили о том, что приращение множества контрфактов, которыми оперируют общество-культура или личность, означает повышение энтропии источника смыслов, возрастание минимального субъекта. Теперь мы можем уточнить, что энтропия деятельной силы индивидуальных работников определяется разделением, сложением и умножением знаний и навыков, то есть множеством фактов и контрфактов. Но энтропия общества-культуры не сводится к энтропии деятельной силы, к необходимой стоимости. Она равна энтропии деятельной силы плюс энтропия (сложность) порядка, то есть равна сумме необходимой и прибавочной стоимостей. В свою очередь, сложность расширенного (бес)порядка определяется разделением, сложением и умножением правил, то есть множеством норм и контрнорм.
Это означает, что прибавочная стоимость является не только результатом социально-культурных норм, то есть порядка, но и результатом подрыва этих норм, то есть беспорядка или анархии. Разделение порядка есть разделение владения (то есть чистой прибыли и неопределенности) и собственности (то есть процента и риска). Предприниматели рискуют, занимаются отделением рисков от неопределенности и разделением рисков. Прибыль — это неопределенность, интегрированная в процесс самовоспроизводства капиталистического общества-системы, а предприниматели конкурируют за прибыль в процессе эволюции капитала:
«Сочетание этих двух групп сил, из которых одна увеличивает объем капитала в распоряжении одаренных людей, а другая уничтожает капитал, оказавшийся в руках менее способных людей, имеет своим результатом гораздо более тесное соответствие между способностью бизнесменов и размером находящихся в их собственности предприятий, чем это может с первого взгляда показаться возможным» (Маршалл 2007, с. 324).
В этом состоит сущность реального капитала, или капиталистического предприятия. Когда предприниматели «берут на себя» риск, они отделяют риск от неопределенности. Предприниматели отделяют процент на капитал от прибыли, создают доходы для собственников номинального капитала. То, что остается от валовой прибыли после вычета процента, есть предпринимательский доход, или продукт беспорядка. Предприниматели получают свой доход за то, что они рискуют, превращают неопределенность в риск, то есть процент на капитал:
«Но в большей части хозяйства современного мира задачу такого управления производством, чтобы оно при определенных затратах усилий обеспечивало наибольший эффект в удовлетворении человеческих потребностей, приходится расчленять на отдельные функции и возлагать их на специализированный слой предпринимателей или, употребляя более общий термин, бизнесменов. Они “рискуют” или “берут на себя” весь риск, связанный с выполнением указанных функций; они соединяют необходимый для производства капитал и труд; они составляют или “конструируют” общий план производства и осуществляют контроль над его второстепенными частями. Рассматривая бизнесменов с одной точки зрения, мы можем считать их высококвалифицированной категорией участников производства, а с другой — мы можем считать их посредниками между работником физического труда и потребителем» (Маршалл 2007, с. 308).
Если сложность капиталистического, то есть расширенного, порядка определяет величину прибавочной стоимости, то предпринимательский доход следует рассматривать как способ возрастания этой сложности. «Экономический прогресс в капиталистическом обществе означает беспорядок» (Шумпетер 2008, с. 407). Если надбавка — это возрастание нормативной, нормальной деятельности, то предпринимательский доход — это результат контрнормативной деятельности. Предприниматели являются творцами контрнорм, а контрнормы повышают сложность капиталистического порядка и тем самым увеличивают прибавочную стоимость. В этом состоит революционный характер рационального выбора, резко ускорившего эволюцию смыслов в Новое время:
«В прежние эпохи новые технологии, даже носившие революционный характер, быстро становились непреложным стандартом, после чего прогресс выдыхался. До промышленной революции изобретения были единичными событиями, случайными всплесками, а не непрерывным процессом. Можно вообразить себе параллельный мир, в котором экономика Западной Европы около 1800 или 1810 года достигла нового равновесного состояния, при котором новым стабильным набором промышленных технологий надолго стали новый хлопкопрядильный станок, паровая машина низкого давления и пудлинговая печь. В реальности же техническое развитие продолжалось» (Мокир 2017, с. 111).
В отличие от застывшего в своей видимой простоте традиционного порядка, капиталистический порядок — это совокупность норм, которая постоянно расширяется за счет контрнорм — экономических, политических и культурных*. Капиталистический порядок основан на сохранении норм, и вместе с тем капиталистический порядок основан на подрыве действующих норм и «созидательном разрушении».
Производительный капитал, издержки предприятия и норма прибыли
Реальный капитал складывается из товарного, денежного и производительного капиталов. При этом товарный и денежный капиталы, хотя и служат необходимыми элементами в кругообороте реального капитала, не участвуют непосредственно в процессе производства и создании прибавочной стоимости. Поэтому в дальнейшем мы, если не оговорено иное, упрощаем реальный капитал до производительного капитала. Далее, та часть производительного капитала, которая превращается в средства производства, образует постоянный капитал, а та часть производительного капитала, которая превращается в необходимый труд — переменный капитал. Эти два вида производительного капитала имеют принципиально различную природу.
Рассмотрим сначала постоянный капитал. Он представляет собой сумму основного и оборотного капитала. Основной капитал, или основные фонды — «это произведенные активы (например, машины, оборудование, здания и сооружения), которые многократно или непрерывно используются в производстве в течение нескольких отчетных периодов (более одного года)» (Система национальных счетов 2008, п. 1.52). Как мы видели в главе 2, основной капитал не потребляется полностью в течение периода, а переносит свою стоимость на продукт по частям. В отличие от основного, оборотный капитал — это сырье, материалы и производственные услуги, которые переносят всю свою стоимость на стоимость продукта в том периоде времени, в котором были использованы. Из того, что стоимость основного капитала не входит полностью в стоимость продукта, вытекает, что постоянный капитал c не тождествен затратам постоянного капитала, которые мы обозначаем как cc.
Переменный капитал v, напротив, представляет собой именно затраты необходимой стоимости за период, он равен необходимой части заработной платы. Постоянный капитал представляет собой запас капитала, который пополняется и расходуется по мере необходимости — в виде валового накопления основного капитала или в виде приобретения и расходования оборотного капитала. Переменный капитал представляет собой поток капитала, который расходуется в рамках данного периода.
Капиталистическое предприятие может накапливать постоянный капитал, но не может накапливать переменный капитал, поскольку оно не может владеть своими работниками или накапливать их живую деятельность. Постоянный капитал отражается в балансе капиталистического предприятия, а его затраты — на счетах производства, прибылей и убытков. Номинальный капитал K является источником средств производства и входит в баланс как его пассив, поэтому сбережение S и инвестирование I ведут к увеличению балансов предприятий. Напротив, конечное потребление C и энвестиции E не ведут к увеличению балансов предприятий. Человеческий капитал L всегда остается за балансом, поэтому переменный капитал не отражается в балансе капиталистического предприятия, но отражается на его счетах производства, прибылей и убытков.
Если мы хотим рассчитать валовую добавленную стоимость, которую выше мы обозначили как Y, мы должны прежде всего определить стоимость выпуска. Стоимость выпуска складывается из затрат постоянного капитала cc, переменного капитала v и прибавочной стоимости m. Однако это еще не дает нам искомый показатель. Чтобы рассчитать Y, мы должны вычесть из стоимости продукта промежуточное потребление, то есть затраты оборотного капитала. «Промежуточное потребление охватывает товары и услуги, полностью использованные в отчетном периоде в процессе производства» (Система национальных счетов 2008, п. 1.52). После вычитания промежуточного потребления мы получаем показатель Y. Таким образом, Y включает в себя амортизацию основного капитала, необходимую стоимость и прибавочную стоимость, но не включает в себя затраты оборотного капитала. «Валовая добавленная стоимость определяется как стоимость выпуска за вычетом стоимости промежуточного потребления и является показателем вклада отдельного производителя, отрасли или сектора в создание ВВП» (Система национальных счетов 2008, п. 1.17).
Сумма затрат постоянного капитала cc и переменного капитала v представляет собой издержки на производство и обращение товаров и услуг. Но стоимость, по которой производитель продает свой продукт, не сводится к издержкам, она включает в себя также прибавочную стоимость m, которая является источником для надбавки и валовой прибыли. Валовая прибыль, которая распадается на процент и предпринимательский доход, и является целью функционирования капиталистического предприятия.
Маркс полагал, что издержки обращения не входят в издержки предприятия, а покрываются за счет прибыли: «Возмещение этих издержек должно воспоследовать из прибавочного продукта и составляет, если рассматривать весь класс капиталистов, вычет из прибавочной стоимости или прибавочного продукта; совершенно так же, как то время, которое требуется рабочему для покупки жизненных средств, является для него потерянным временем» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 24, с. 169). Но мы группируем издержки обращения и издержки производства в единую категорию издержек предприятия, поскольку и те, и другие в равной степени необходимы для его функционирования.
Для Маркса и прибавочная стоимость, и прибыль как ее превращенная форма, создавались трудом рабочего класса. Прибавочная стоимость равнялась разнице между стоимостью всего продукта, который производили рабочие, и стоимостью необходимого продукта, которую они получали для воспроизводства своей рабочей силы. Надбавки для Маркса не существовало. Если прибавочная стоимость формируется у него по отношению к стоимости необходимого продукта, то прибыль формируется по отношению ко всему авансированному капиталу:
«Прибавочная стоимость, представленная как порождение всего авансированного капитала, приобретает превращенную форму прибыли. Следовательно, известная сумма стоимости является капиталом потому, что она затрачена для того, чтобы произвести прибыль, или прибыль появляется потому, что известная сумма стоимости употребляется как капитал» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 25, ч. I, с. 43).
Отношение между величиной прибыли и величиной авансированного капитала есть норма прибыли. Чему равна величина авансированного капитала? Она равна величине номинального капитала, или пассива баланса. На стороне актива номинальному капиталу противостоит равный ему по величине реальный капитал. Выше мы прибегли к упрощению, исключив из рассмотрения товарный и денежный капиталы и сведя реальный капитал к производительному капиталу. Так же поступил Маркс, когда рассчитывал норму прибыли как отношение прибавочной стоимости m к сумме постоянного капитала c и переменного капитала v (см. Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 25, ч. I, с. 50). Однако дальше мы с Марксом расходимся. Для него авансированный капитал равен всему производительному капиталу, то есть сумме c + v. Однако, как мы только что показали, переменный капитал v не отражается в активе баланса, и его величина не учитывается при определении величины номинального капитала, относительно которого и рассчитывается норма прибыли. Это значит, что норма прибыли рассчитывается только относительно постоянного капитала, и для этих целей авансированный капитал сводится к постоянному капиталу. То же самое можно утверждать и про процент на капитал: норма процента рассчитывается относительно инвестированного номинального капитала, которому на активной стороне баланса противостоит постоянный капитал.
В чем состоит практическая разница между нормой прибыли и нормой процента? Норма прибыли рассчитывается относительно общей величины номинального капитала, складывающегося из собственного и заемного капитала. Норма прибыли интересует активного капиталиста, который является как собственником предприятия, получающим процент, так и предпринимателем, получающим предпринимательский доход. Для него эффективность капитала определяется отношением валовой прибыли к авансированному капиталу. Норма процента же интересует пассивного капиталиста или рантье, который, вложив своей капитал в форме акционерного капитала или займа, рассчитывает получить на него дивиденды или проценты, не затрачивая своей деятельности.
Проблема трансформации и обратное углубление капитала
Если принять, подобно Марксу, что источником прибавочной стоимости является неоплаченный труд рабочих, то из этого следует, что с уменьшением переменного капитала относительно постоянного капитала, то есть с повышением органического строения капитала, при постоянной норме прибавочной стоимости должна понижаться норма прибыли. Однако в действительности наблюдается иное: с повышением строения капитала норма прибыли может оставаться неизменной или даже повышаться. Эта же проблема обнаруживается при сопоставлении нормы прибыли между отраслями. Теоретически, поскольку есть отрасли с более высоким и с более низким строением капитала, то и норма прибыли должна различаться в зависимости от строения капитала в отрасли. Однако в действительности это не так, и нормы прибыли между отраслями могут совпадать при больших различиях в строении капитала.
Таким образом, образуется проблема несоответствия между тем, как в теории должна формироваться стоимость товара, и тем, как формируется цена товара на практике. В теории стоимость товара равна сумме затрат постоянного капитала cc, переменного капитала v и прибавочной стоимости m. А на практике цена производства товара равна сумме затрат постоянного капитала cc, переменного капитала v и средней прибыли p (сам Маркс включал в стоимость товара весь постоянный капитал c, но мы учитываем здесь то различие между постоянным капиталом c и затратами постоянного капитала cc, которое провели выше). В истории науки эта проблема получила название проблемы трансформации стоимости в цену производства. Эта проблема была характерна не только для теории Маркса, но и для теории Рикардо до него:
«Например, трудовая теория стоимости Рикардо доказала свою логическую непротиворечивость только на основании гипотезы об однородных пропорциях между капиталом и трудом во всех производственных секторах. Маркс, со своей стороны, столкнулся с проблемой “преобразования стоимостей в цены производства”, которая, как показано, исчезает только тогда, когда опять-таки “органическое строение капитала” становится единообразным во всех секторах производства. Поэтому не случайно, что Маркс сделал именно это предположение для всего своего анализа в томах I и II “Капитала”. Опять же, не случайно, что трудовая теория стоимости Рикардо, даже со всеми необходимыми оговорками, избегает всех трудностей только в том случае, если принять крайне ограничительное допущение об одинаковых пропорциях между трудом и капиталом во всех производственных процессах» (Pasinetti 1993, p. 2).
Сам Маркс решал проблему трансформации тем, что утверждал, что средняя прибыль складывается не в производстве, а в обращении. В процессе обращения содержащаяся в товарах прибавочная стоимость выравнивается относительно всей суммы капитала, авансированного в производство, а не только относительно суммы затраченного на товары переменного капитала. Это выравнивание захватывает все капиталистические предприятия и отрасли и приводит к образованию общей нормы прибыли в масштабах всей экономики. Будучи применена к капиталу отдельного предприятия или отрасли, общая норма прибыли определяет величину средней прибыли:
«Вследствие различного органического строения капиталов, вложенных в различные отрасли производства, а потому вследствие того, что в зависимости от различного процентного отношения переменной части ко всему капиталу данной величины равновеликими капиталами приводятся в движение весьма различные количества труда, равновеликими капиталами присваиваются также весьма различные количества прибавочного труда, или производятся весьма различные массы прибавочной стоимости. Соответственно этому нормы прибыли, господствующие в различных отраслях производства, первоначально весьма различны. Эти различные нормы прибыли выравниваются путем конкуренции в единую общую норму прибыли, представляющую собой среднее из этих различных норм прибыли. Прибыль, выпадающая согласно этой общей норме на капитал данной величины, каково бы ни было его органическое строение, называется средней прибылью» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 25, ч. I, с. 172).
Однако решение, данное Марксом, делает в значительной степени бессмысленным подход к стоимости как результату процесса производства. Несоответствие между концепцией стоимости, описанной в 1-м томе «Капитала», и концепцией цены производства, описанной в 3-м томе, многократно отмечалось в истории науки. Филип Мировски писал, что у Маркса соседствуют две противоречащих друг другу теории стоимости. «Субстанциальная» теория 1-го тома сводит стоимость к труду, кристаллизованному в товаре или рабочей силе. «Виртуальная» теория 3-го тома ставит величину стоимости в зависимость от затрат, подверженных случайностям производства и обращения:
«В этом подходе, основанном на реальных затратах, в прямом противоречии с кристаллизованным подходом происходит отказ от стоимости как субстанции; вместо этого постулируется, что стоимость — это случайное состояние. С этой точки зрения можно сказать, что товар обладает трудовой стоимостью только по отношению к современной конфигурации производства. Хотя его внешний вид или его прошлая история могут сохраниться без изменений, его трудовая стоимость, основанная на реальных издержках, будет колебаться под влиянием технологических изменений в отдельных секторах экономики или рыночных явлений, таких как нахождение рыночного равновесия, в том числе тех, которые не затрагивают напрямую рассматриваемый товар» (Mirowski 1989, p. 180–181).
Проблема трансформации легко решается с точки зрения общей теории капитала. Величина прибавочной стоимости определяется не количеством неоплаченного труда рабочих, а соотношением социально-культурной и личной сложности. Сложность индивидуальной деятельности определяется при этом как квалификацией работников, так и используемыми средствами производства, то есть сложность необходимого предприятия зависит и от величины необходимой стоимости, и от величины необходимого капитала. Величина же предпринимательского дохода не зависит ни от величины необходимой стоимости, ни от величины необходимого капитала, а лишь от изменений в сложности капиталистического (бес)порядка по отношению к сложности необходимого предприятия. Из этих условий вытекает, что и для отраслей с низким строением капитала (трудоемких отраслей), и для отраслей с высоким строением капитала (капиталоемких отраслей), может установиться одно и то же отношение между величиной прибавочной стоимости и величиной авансированного капитала, то есть одна и та же норма прибыли.
Само понятие средней прибыли, над которым столько бился Маркс, в наше время практически исчезло. Средняя прибыль существовала тогда, когда большинство капиталистов был активными капиталистами, то есть когда инвестирование осуществлялось в расчете на получение как процента на капитал, так и предпринимательского дохода. В процессе производства и обращения активные капиталисты стремились к получению не только общепринятой на тот момент нормы процента, но и общепринятого на тот момент предпринимательского дохода. Конечно, в силу происхождения предпринимательского дохода из неопределенности и в то время средняя прибыль оставалась во многом умозрительным явлением. Но по мере развития акционерных обществ и бирж понятие средней прибыли все больше теряло свой смысл для возрастающего сообщества пассивных капиталистов, которые инвестировали, чтобы получать проценты или дивиденды, а не для того, чтобы бороться за предпринимательские доходы.
Если экономисты-классики, которые разрабатывали трудовую теорию стоимости во времена активных капиталистов, безуспешно решали проблему трансформации применительно к норме прибыли, то экономисты-неоклассики, которые развивали теорию предельной производительности во времена корпораций, пытались решать сходную проблему касательно нормы процента. Проблема трансформации для классиков состояла в том, что при повышении строения капитала должна падать в теории, но не всегда падает на практике норма прибыли. Проблема обратного углубления капитала для неоклассиков состояла в том, что при углублении (то есть повышении строения) капитала должна падать в теории, но не всегда падает на практике норма процента.
В неоклассической теории принимается, что для средств производства характерна убывающая отдача: чем больше сбережения и инвестиции, чем больше средств производства применяет работник, тем меньший продукт приносит дополнительный капитал, и тем ниже опускается норма процента. Пол Самуэльсон в своей работе «Подведение итогов» (1966) назвал это «традиционной притчей» неоклассической экономической теории. Однако в ходе дискуссии двух Кембриджей был выявлен так называемый «эффект обратного переключения»:
«Обратное переключение возникает, когда одна и та же технология — некоторое физическое соотношение капитала и труда — используется при двух и более различных ставках процента, а при промежуточных значениях ставки процента предпочтение отдается другим технологиям. С понижением ставки процента минимизирующая издержки технология сначала “переключается” от a к b, а затем (“обратно переключается”) назад к a. Одна и та же физическая технология соотносится с двумя различными ставками процента» (Коэн и Харкурт 2009, с. 7).
Сначала процент на капитал высокий, и работник применяет мало средств производства (технология a), потом процент понижается, и работник применяет больше средств производства (технология b), потом процент еще понижается, но работник почему-то опять применяет мало средств производства (возвращается к технологии a). Самуэльсон сначала отрицал существование этого эффекта, затем признал его, и сформулировал проблему обратного углубления капитала:
«В традиционной притче люди накапливают капитальные блага, жертвуя текущими потребительскими товарами в обмен на большее количество будущих потребительских товаров, при этом процентная ставка отражает отношение или замещение между такими потребительскими товарами. Все идет нормально. Все это оказывается по существу верным в каждом случае. Но в традиционной модели последовательный отказ от потребления и накопление капитальных благ приводят ко все более и более низким процентным ставкам. Эта общепринятая неоклассическая версия убывающей отдачи подробно изложена в моей книге «Экономика». К сожалению, до тех пор, пока эффект обратного переключения не обратил мое внимание на сложность этого процесса, я не осознавал, что обычная модель представляет собой только один из двух возможных результатов. … История может быть обратной: после отказа от текущего потребления и накопления капитальных благ новое устойчивое равновесие может представлять собой рост процентной ставки!» (Samuelson 1966, p. 579).
Неоклассики так и не смогли решить проблему обратного углубления капитала. Как может выглядеть решение этой проблемы с точки зрения общей теории капитала? Норма процента может расти по мере того, как работник применяет больше средств производства, например, в том случае, если при этом уменьшается доля необходимого капитала в общей величине постоянного капитала, и увеличивается доля прибавочного капитала. В этом случае увеличивается вклад постоянного капитала в приращение сложности (производительности) деятельности и увеличивается процент на капитал.
Проблема трансформации и проблема обратного углубления капитала примечательны тем, что они сопоставляют между собой классическую и неоклассическую экономические теории на некоторой общей почве. Не претендуя на окончательное решение этих проблем, мы полагаем, что они заслуживают дальнейшего исследования в рамках разработки общей теории капитала.
При совместном рассмотрении трудовой теории стоимости и теории предельной производительности бросается в глаза, что они в некотором смысле дополняют друг друга. Если первую занимает, так сказать, нижний предел, то вторую — верхний предел капиталистического производства. Трудовая теория стоимости исходит из понятия необходимой стоимости — того нижнего предела, ниже которого производство не может осуществляться, поскольку оно не позволило бы воспроизвести рабочую силу и средства производства даже в простом масштабе. Теория предельной производительности устанавливает верхний предел, выше которого производство не может осуществляться, поскольку оно уже не позволило бы воспроизвести рабочую силу и средства производства в расширенном масштабе:
«Мы видели, как доход от вложений последовательных доз капитала и труда, хотя и может увеличиваться при нескольких первых дозах, начнет уменьшаться, когда земля уже хорошо обработана. Тот, кто занимается обработкой земли, продолжает применять дополнительное количество капитала и труда до тех пор, пока не достигнет точки, при которой поступления будут как раз достаточны для того, чтобы возместить его затраты и вознаградить за его собственную работу. Это будет доза на пределе возделывания земли независимо от того, будет ли она применяться к богатой или бедной земле; необходима будет сумма, эквивалентная доходу от нее, которая будет достаточна для возмещения ему каждой из предшествующих доз вложений. Избыток валового продукта сверх этой суммы будет являться избытком производителя» (Маршалл 2007, с. 591–592).
Расширенное производство осуществляется между двумя пределами — нижним пределом, ниже которого еще не обеспечивается необходимая стоимость, — и верхним пределом, выше которого уже нет прибавочной стоимости. Между этими двумя пределами образуется прибавочная стоимость, являющаяся целью капиталистического производства.
3. Капитал и общество
Капитал и относительное перенаселение
Что же такое капитал? Обобщая определение Маркса, согласно которому капитал — это «самовозрастающая стоимость», мы можем сказать, что капитал — это расширенное самовоспроизводство населения посредством возрастающих смыслов. При расширенном самовоспроизводстве возрастание смыслов в целом, и стоимости в частности, неразрывно связано с ростом населения. Расширенное самовоспроизводство состоит в росте численности населения, развертывании его потребностей, умножении и усложнении деятельности и ее продуктов, росте производительности. Возрастание добавленной деятельности выражается и в увеличении множества смыслов, и в росте величины минимальных действий. В главе 4 мы видели, что коммерческая революция привела к устойчивому росту населения и началу расширенного самовоспроизводства, то есть самовозрастанию капитала.
Каким образом самовозрастание капитала связано с ростом населения? Любая потребительная ценность для того, чтобы реализовать себя как стоимость, должна быть потреблена человеком — или в виде предмета конечного потребления, или в виде средства промежуточного потребления. Потребительная ценность, которая так и не была потреблена человеком, не реализует себя как стоимость, а потому не реализует себя и как прибавочную стоимость. «Давно известно, что потребление представляет собой единственную цель всякой экономической деятельности» (Кейнс 2007, с. 124). Как мы видели выше, производство и потребление прибавочной стоимости опосредуется производством и потреблением трех видов доходов, источником которых она выступает — надбавки, процента и предпринимательского дохода — то есть расширенным воспроизводством деятельной силы, средств производства и капиталистического (бес)порядка соответственно.
Маркс сводил расширенное воспроизводство к возрастанию стоимости средств производства, при этом он не учитывал возрастание сложности рабочей силы и не видел возрастания (бес)порядка. Для него извлечение прибавочной стоимости и ее капитализация были возможны благодаря непрерывному росту населения и поддержанию некоторого избытка, или резерва, экономически активного населения. Маркс называл этот избыток «промышленной резервной армией» или «относительным перенаселением»:
«Промышленная резервная армия, или относительное перенаселение, в периоды застоя и среднего оживления оказывает давление на активную рабочую армию и сдерживает ее требования в период перепроизводства и пароксизмов. Следовательно, относительное перенаселение есть тот фон, на котором движется закон спроса и предложения труда» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 653).
Самовозрастание капитала основано на производстве и потреблении прибавочной стоимости, а поэтому на расширенном воспроизводстве населения, средств производства и (бес)порядка. Отсюда неизбежность постоянного роста населения и относительного перенаселения в условиях расширенного самовоспроизводства: «… Пролетариат — это дополнительное население: оно не появилось бы вовсе, если бы не было новых возможностей в сфере занятости» (Хайек 1992, с. 211). «…Накопление капитала есть увеличение пролетариата» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 628). Для накопления капитала нужно больше потребителей, чем имеется рабочих, при этом новые потребители, в свою очередь, должны быть готовы вступить в процесс производства и потребления прибавочной стоимости в качестве рабочих и произвести еще больше потребителей, постоянно раскручивая таким образом цикл самовозрастания капитала:
«Закон, согласно которому все возрастающая масса средств производства может, вследствие прогресса производительности общественного труда, приводиться в движение все с меньшей и меньшей затратой человеческой силы, — этот закон на базисе капитализма, где не рабочий применяет средства труда, а средства труда применяют рабочего, выражается в том, что чем выше производительная сила труда, тем больше давление рабочих на средства их занятости, тем ненадежнее, следовательно, необходимое условие их существования: продажа собственной силы для умножения чужого богатства, или для самовозрастания капитала. Таким образом, увеличение средств производства и производительности труда, более быстрое, чем увеличение производительного населения, получает капиталистическое выражение, наоборот, в том, что рабочее население постоянно увеличивается быстрее, чем потребность в возрастании капитала» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 659–660).
Рост мирового населения и относительное перенаселение являются необходимыми условиями для производства, присвоения и капитализации прибавочной стоимости. С точки зрения отдельно взятой страны не важно, каким путем достигается прирост жителей — потребителей и работников. Если естественный прирост относительно невелик, отсутствует или отрицателен, то для поддержания расширенного самовоспроизводства достаточно иммиграции, которая позволяла бы расти населению. Однако расширенное самовоспроизводство, в отличие от простого, не может функционировать в масштабах отдельно взятых страны или региона. Капитал существует только до тех пор, пока он расширяется, то есть захватывает мир. В масштабах же всего мира капитал может существовать лишь до тех пор, пока продолжается прирост мирового населения. Демографический взрыв, захвативший к XX веку весь мир, составляет поэтому лежащую на поверхности тайну расширенного самовоспроизводства.
Рост населения в коммерческом обществе связан с двумя факторами: с относительно быстрым по историческим меркам ростом производительности (как в сельском хозяйстве и здравоохранении, так и в других отраслях) и с инерцией социальных практик, то есть сохранением в течение длительного времени тех обычаев низкого душевого потребления и высокого уровня деторождения, которые были характерны для традиционных обществ. Для ранней стадии расширенного самовоспроизводства было характерно даже уменьшение душевого потребления в сравнении с потреблением в традиционном обществе. Это дало Марксу основание утверждать, что формирование промышленной резервной армии неизбежно приводит к обнищанию рабочих, то есть упрощению их рабочей силы:
«Чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем больше абсолютная величина пролетариата и производительная сила его труда, тем больше промышленная резервная армия. Свободная рабочая сила развивается вследствие тех же причин, как и сила расширения капитала. Следовательно, относительная величина промышленной резервной армии возрастает вместе с возрастанием сил богатства. Но чем больше эта резервная армия по сравнению с активной рабочей армией, тем обширнее постоянное перенаселение, нищета которого прямо пропорциональна мукам труда активной рабочей армии. Наконец, чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это — абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 659).
Однако Маркс не учел, что с возрастанием сил богатства также возрастает сложность средств производства и (бес)порядка, а более сложные средства производства и (бес)порядок требуют возрастания энтропии рабочих, которые применяют эти средства производства и (не)соблюдают этот (бес)порядок. Маркс не учел, что повышение производительности вследствие накопления постоянного капитала ведет не только к уменьшению стоимости рабочей силы вследствие удешевления жизненных средств, но и к ее удорожанию вследствие необходимости дополнительного обучения рабочей силы для работы на более сложной технике (а значит, при более сложных организации и психологии). Повышение производительности вследствие внедрения техники позволяет понизить стоимость рабочей силы в том, что касается таких предметов потребления, как одежда или еда. Но внедрение техники до поры до времени не позволяет снизить стоимость обучения. Внедрение новой техники не ведет к уменьшению общественно необходимой массы ценностей существования. Эта масса зависит, во-первых, от количества деятельности, необходимой ученикам на освоение знаний и умений, то есть от средних способностей учеников, которые лишь крайне медленно меняются от одного поколения к другому, а, во-вторых, от количества деятельности, необходимого учителям на то, чтобы передать знания и умения. Иными словами, в своей важнейшей части, в части опыта, стоимость рабочей силы долгое время остается не только не эластичной в сторону уменьшения при росте производительности, вызываемом внедрением новой техники, способов организации и психологических типов, но, напротив, растет в связи с необходимостью более обширного обучения и воспитания для овладения ими.
Тенденция нормы прибыли к понижению?
В середине XX века Роберт Солоу выдвинул концепцию, согласно которой производительность определяется не только количеством труда и капитала, используемыми в процессе производства, но и третьим фактором, который получил наименование «остатка Солоу» или «общей факторной производительности». Некоторым современным экономистам представляется, что этот третий фактор объясняет, почему Маркс оказался неточен в своих прогнозах:
«Маркс, как, впрочем, и все остальные экономисты XIX — начала XX века, а по большому счету все экономисты до Солоу, опубликовавшего свои работы в 1950-1960-х годах, не сформулировал и не дал определение самого понятия структурного роста на основе постоянного и продолжительного роста производительности. В те времена подразумевалось, что рост производства, прежде всего промышленного, обусловлен в первую очередь накоплением промышленного капитала. Иными словами, производство растет исключительно потому, что каждый работник получает в свое распоряжение все большее количество станков и оборудования, а не потому, что увеличивается производительность как таковая при определенном количестве капитала и труда. Сегодня мы знаем, что лишь рост производительности обеспечивает долгосрочный структурный рост, но во времена Маркса, ввиду отсутствия необходимых данных и достаточной исторической перспективы, это было далеко не очевидно» (Пикетти 2015, с. 231).
Солоу связывал выделенный им третий фактор с техническими изменениями. При этом под «техническими изменениями» он понимал любые изменения в производственной функции, которые не выражались в изменениях стоимости труда или капитала. «Как можно заметить, я использую фразу “технические изменения” как сокращенное выражение для любого вида изменений в производственной функции. Таким образом, замедление, ускорение, улучшение образования рабочей силы и тому подобное будут выглядеть как “технические изменения”» (Solow 1957, p. 312). Выше мы показали, что рост производительности связан с капиталистическим (бес)порядком, или разницей между сложностью индивидуальной и сложностью совокупной общественной деятельности. Однако (бес)порядок не является абстрактной структурой, ментифактом. (Бес)порядок — это смысл, то есть материальная социальная абстракция в действии, в данном случае прибавочный смысл. При данном фиксированном количестве капитала и труда производительность может увеличиваться лишь в том случае, если уменьшается соотношение между необходимыми и прибавочными смыслами, между необходимой и прибавочной деятельностью.
Рост производительности не берется из ничего, из абстрактной «общей факторной производительности», он происходит из возрастания сложности и эффективности деятельности. В то же время рост производительности не сводится к улучшению образования рабочей силы, накоплению промышленного капитала и другим техническим изменениям. (Бес)порядок включает в себя все социально-культурные изменения, которые ведут к образованию прибавочной стоимости, то есть не только технические, но и организационные, и психологические изменения.
Маркс утверждал, что источником прибыли является прибавочная стоимость, то есть неоплаченный труд рабочих. Норма прибыли определяется отношением между прибавочной стоимостью и постоянным капиталом, или стоимостью средств производства. Средства производства лишь переносят на товар свою стоимость и не создают прибавочную стоимость. Поэтому капиталист может получить прибыль лишь постольку, поскольку он нанимает рабочих, то есть увеличивает переменный капитал. Однако, нанимая дополнительных рабочих, капиталист должен также увеличивать постоянный капитал, поскольку дополнительные средства производства необходимы для повышения производительности и снижения издержек в процессе капиталистической конкуренции:
«Между капиталистами идет ожесточенная конкурентная борьба за получение максимума прибыли. В погоне за добавочной прибылью каждый из них стремится повысить производительность труда … Рост производительности труда и снижение издержек производства на единицу продукции достигаются повышением технического уровня производства, рационализацией технологических процессов, совершенствованием методов производства, улучшением организации труда и т. д. В результате по мере накопления капитала происходит повышение технического строения капитала, т. е. на одно и то же количество рабочей силы за определенный промежуток времени приходится все возрастающая масса средств и предметов труда» (Румянцев и др. 1972–1980, т. 4, с. 104).
В процессе роста производительности постоянный капитал увеличивается быстрее, чем переменный, и это приводит к постепенному повышению строения капитала и снижению общей нормы прибыли:
«Если мы далее предположим, что это постепенное изменение строения капитала происходит не только в отдельных сферах производства, но более или менее во всех или, по крайней мере, в решающих сферах производства, так что оно равносильно изменению среднего органического строения всего капитала, принадлежащего определенному обществу, то такое постепенное возрастание постоянного капитала по сравнению с переменным необходимо должно иметь своим результатом постепенное понижение общей нормы прибыли при неизменяющейся норме прибавочной стоимости, или при неизменяющейся степени эксплуатации труда капиталом … Возрастающая тенденция общей нормы прибыли к понижению есть только выражение прогрессирующего развития общественной производительной силы труда, выражение, свойственное капиталистическому способу производства» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 25, ч. I, с. 232–233).
Во времена Маркса 10 % годовых были достаточной нормой прибыли, чтобы побудить капиталиста инвестировать: «Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 770). В начале XXI века для этого было достаточно уже лишь около 5 %. Эта тенденция видна на иллюстрации 14, где мы взяли в качестве показателя не норму прибыли, а показатель, обратный к норме прибыли, — отношение капитала, или цены акции, к прибыли, получаемой на акцию. S&P 500 — это индекс, рассчитываемый для 500 крупнейших по капитализации компаний, торгуемых на фондовых рынках США. Соотношение «цена — прибыль» на уровне 20 соответствует норме прибыли в 5 % годовых. На иллюстрации 14 видно, что соотношение «цена — прибыль» повышается приблизительно с 1980-х годов, то есть с этого момента норма прибыли начала понижаться. Интересно, что при этом доля доходов на труд в национальном доходе США в это время начала сокращаться (см. Grossman and Oberfield 2022), то есть норма прибавочной стоимости стала расти. Рост нормы прибавочной стоимости в США в течение нескольких десятилетий противодействовал тенденции нормы прибыли к понижению, но даже с учетом этого противодействия норма прибыли, видимо, медленно снижалась.
Иллюстрация 14. Соотношение «цена — прибыль» (PE ratio) для индекса S&P 500 с 1871 по 2023 годы по месяцам и линейный тренд (источники данных: Шиллер 2013, с. 38; http://www.econ.yale.edu/~shiller/data.htm; https://data.nasdaq.com/data/MULTPL/SP500_PE_RATIO_MONTH-sp-500-pe-ratio-by-month).
Историческая тенденция нормы прибыли к понижению совершенно не очевидна и не является достоверно установленным фактом. Когда в 1961 году Николас Калдор предлагал свои «стилизованные факты», то есть широкие экономические обобщения, чтобы на их основе конструировать теоретические гипотезы, он относил к таким фактам повышение строения капитала и неизменность нормы прибыли:
«(2) Постоянное увеличение массы капитала на одного рабочего, какую бы статистическую меру “капитала” мы ни выбрали в этой связи. (3) Постоянная норма прибыли на капитал, по крайней мере, в “развитых” капиталистических обществах; эта норма прибыли существенно выше “чистой” долгосрочной процентной ставки, о чем свидетельствует доходность облигаций с золотым обрезом. Согласно Фелпсу Брауну и Веберу, норма прибыли в Соединенном Королевстве в период с 1870 по 1914 год была на удивление стабильной и составляла около 10,5 %, а годовые колебания находились в пределах 9,5–11,5 %. Подобная долговременная устойчивость, по мнению некоторых авторитетных авторов, проявляет себя и в Соединенных Штатах» (Kaldor 1961, p. 178).
Пикетти, ссылаясь на свои исследования французской и британской экономик, делает вывод о том, что «в долгосрочном плане не существует никакой значительной тенденции ни к повышению, ни к понижению» чистой доходности на капитал. Под «чистой доходностью» он понимает доходы на капитал, очищенные от «вознаграждения за привнесенный в дело труд» и налогов, то есть процент на капитал после налогообложения. В XVIII и XIX веках чистая доходность колебалась между 3 % и 6 %, некоторое время держалась на уровне 6 % после войн и разрушений XX века, а в начале XXI века приближается к 3–4% по мере увеличения массы имущества по отношению к массе доходов (см. Пикетти 2015, с. 210–212).
Что касается увеличения массы капитала на одного рабочего, или повышения строения капитала, то это наблюдение отчасти подтверждается следующими данными. Маркс в свое время, то есть в середине XIX века, цитировал Уильяма Томпсона, который утверждал, что капитал равен продукту трех лет труда:
«Население Британии и Ирландии равно 20 миллионам; среднее годовое потребление каждого человека — мужчины, женщины или ребенка — составляет, вероятно, около 20 ф. ст.; ежегодно потребляемый продукт труда составляет поэтому богатство приблизительно в 400 миллионов ф. ст. Общая сумма накопленного капитала в этих странах по оценке не превышает 1200 миллионов, или утроенного годового продукта труда; при делении поровну на каждого человека приходится 60 ф. ст. капитала» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 24, с. 363).
А в начале XXI века Пикетти уже указывал, что капитал равен продукту пяти — шести лет труда, или пяти — шести годовым доходам, причем тенденция к увеличению массы капитала по отношению к массе доходов стала обнаруживаться с начала 1970-х годов (см. Пикетти 2015, с. 177):
«В настоящее время в развитых странах соотношение между капиталом и доходом, как правило, колеблется от пяти до шести и обеспечивается почти полностью частным капиталом. Во Франции и Великобритании, в Германии и в Италии, в Соединенных Штатах и в Японии национальный доход в начале 2010-х годов составлял около 30–35 тысяч евро на человека, тогда как совокупность частного имущества (очищенного от долгов) достигала 150–200 тысяч евро на человека, т. е. от пяти до шести лет национального дохода. Между странами имеются интересные отклонения — как в Европе, так и за ее пределами: так, соотношение р больше шести в Японии и Италии и ниже пяти в Соединенных Штатах и в Германии; государственное имущество выражается положительными значениями в одних странах и слабо отрицательными в других и т. д.» (Пикетти 2015, с. 65).
Видимо, можно констатировать постепенное увеличение массы постоянного капитала относительно массы переменного. Но со снижением нормы прибыли на капитал все далеко не так очевидно. Почему же утверждение Маркса о тенденции нормы прибыли к понижению столь долгое время остается не подтвержденным, и по сей день вызывает серьезные сомнения? Видимо, неочевидность правоты Маркса связана с гигантскими масштабами этого исторического процесса и его долгосрочными колебаниями. Другая причина состоит в том, что его последователи обращали недостаточно внимания на факторы, которые противодействуют указанной им тенденции, но уделяли слишком много внимания тем факторам, которые содействуют тенденции нормы прибыли к понижению.
Мы уже указывали на то, что Маркс еще не располагал концепциями информационной и алгоритмической энтропии, и поэтому сводил более сложный труд к более простому. Он не принял во внимание, что сложность труда растет, а следовательно, растет и добавляемая этим трудом стоимость, и стоимость самой рабочей силы, производящей этот труд:
«… Для процесса увеличения стоимости совершенно безразлично, будет ли присвоенный капиталистом труд простой, средний общественный труд или более сложный труд, труд с более высоким специфическим весом. Труд, который имеет значение более высокого, более сложного труда по сравнению со средним общественным трудом, есть проявление такой рабочей силы, образование которой требует более высоких издержек, производство которой стоит большего рабочего времени и которая имеет поэтому более высокую стоимость, чем простая рабочая сила. Если стоимость этой силы выше, то и проявляется она зато в более высоком труде и овеществляется поэтому за равные промежутки времени в сравнительно более высоких стоимостях. … В каждом процессе образования стоимости высший труд всегда должен сводиться к среднему общественному труду, например один день высшего труда к х дням простого труда. Следовательно, мы избежим излишней операции и упростим анализ, если предположим, что рабочий, применяемый капиталом, выполняет простой, средний общественный труд» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 208–209, перевод исправлен).
Глядя на современную ему хозяйственную практику, Маркс полагал, что капиталистический порядок исключает сколько-нибудь систематическое образование и повышение квалификации для основной массы рабочих. Однако на деле оказалось, что рост постоянного капитала вызывает «гонку между образованием и технологией»: для того, чтобы увеличивать массу средств производства, нужно повышать сложность труда. Использование более сложных средств производства при прочих равных условиях требует более высокой квалификации. Это означает, что инвестиции в постоянный капитал уравновешиваются энвестициями в человеческий капитал. Масса капитала в расчете на массу труда растет, но не такими быстрыми темпами, как это предполагал Маркс. Кейнс еще и в 1930-е годы линейным образом сводил квалифицированный труд к неквалифицированному:
«… В качестве единицы измерения будем использовать один час неквалифицированного труда, а час квалифицированного труда пересчитаем в соответствии с соотношением между оплатой квалифицированного и неквалифицированного труда. Иначе говоря, если за час квалифицированного труда платят вдвое больше, чем за час неквалифицированного труда, то первый из них будет содержать две единицы. Точность измерения занятости при таком определении достаточна для наших целей. Единицу измерения объема занятости мы будем называть единицей труда, а денежную заработную плату за единицу труда — единицей заработной платы» (Кейнс 2007, с. 70–71).
Весь XX век шла гонка между постоянным и переменным капиталами, и лишь к концу века накопление постоянного капитала стало, очевидно, обгонять накопление переменного капитала. Отчасти это можно увязать с тем, что хотя численность рабочих в мировом масштабе продолжает расти по сей день, начиная с 1970-х годов темпы роста мирового населения стали снижаться. В целом вопрос о тенденции нормы прибыли к понижению и составляющих этой тенденции имеет ключевое значение, но не имеет простого решения. Мы еще будем возвращаться к этому вопросу.
Две стороны социального капитала
До сих пор мы подробно рассматривали деятельную силу и капитал — потребительский и инвестиционный сектора — и то, как они взаимодействуют в рамках капиталистического предприятия. Теперь мы рассмотрим функционирование общественного сектора и социальный капитал как фактор расширенного производства. Ключевое отличие общественного сектора от инвестиционного состоит в его отношении к вопросу собственности. Номинальный капитал представляет собой процесс частных действий и множество их результатов, то есть совокупность капиталистической частной собственности. Социальный капитал противостоит номинальному капиталу постольку, поскольку он есть процесс коллективных действий — и множество результатов коллективных действий, то есть общественных благ. Если доступ к частным благам требует перехода права собственности на них и платы за такой переход, то доступ к общественным благам не требует перехода права собственности и оплаты. Частная собственность и частные блага являются результатом индивидуального выбора, осуществляемого в условиях расширенного производства и обращения, а общественные блага есть результат общественного выбора.
С точки зрения общества социальный капитал характеризует качество коллективных действий — совместных действий, направленных на достижение общих неделимых результатов. Выше мы показали, что кругооборот номинального капитала начинается и заканчивается денежным капиталом, а прирост номинального капитала сводится к приросту его стоимости. В свою очередь, кругооборот социального капитала, хотя он и обеспечивается деньгами в форме налогов и взносов, не сводится к деньгам, а приращение социального капитала не сводится к анвестициям. Коллективные действия могут осуществляться как путем общественных расходов, так и без осуществления расходов, то есть как за счет налогов или добровольных взносов, так и за счет безвозмездной деятельности. При этом на практике коллективные действия всегда включают в себя тот или иной элемент безвозмездности, мотивация индивида, участвующего в коллективном действии, всегда хотя бы отчасти построена на репутации и стремлении к социальному признанию. Чем теснее социальные связи и чем больше чувство взаимности, тем выше качество коллективных действий. Одни и те же общественные расходы могут приносить различные результаты в зависимости от состояния социального капитала:
«Социальный капитал — это совокупность таких ресурсов, как доверие, взаимность и сотрудничество. Вы можете понять характер социального капитала сообщества с помощью двух простых вопросов. Первый: «Можно ли обычно доверять людям?» Сообщество, в котором большинство людей отвечает «да», — это общество, где меньше замков на дверях, где люди присматривают за детьми друг друга и вмешиваются в ситуации, когда можно было бы отвести взгляд. Второй вопрос заключается в том, в скольких организациях люди участвуют — от чисто развлекательных (например, лига боулинга) до жизненно важных (например, профсоюзы, группы арендаторов, кооперативные банки). Сообщество с высоким уровнем такого участия — это такое сообщество, в котором люди чувствуют себя эффективными, где институты работают достаточно прозрачно, чтобы люди верили, что они могут что-то изменить. Люди, которые чувствуют себя беспомощными, не присоединяются к организациям» (Sapolsky 2017, p. 293).
С точки зрения индивида социальный капитал — это совокупность благ, которыми он может пользоваться не за плату, а на основании своего места в обществе. Иначе можно сказать, что социальный капитал — это совокупность социальных связей и общественных отношений индивида, взятая им в качестве средства деятельности. Поскольку социальные связи позволяют индивиду или коллективу участвовать в присвоении прибавочной стоимости, постольку они становятся социальным капиталом.
При расширенном самовоспроизводстве разделение порядка принимает форму разделения трех видов капитала — номинального, реального и социального. Понятие социального капитала имеет давнюю историю, и первоначально оно трактовалось как фактор формирования человеческого капитала, то есть как фактор потребления, а не как фактор производства:
«… Социальный капитал — это совокупность ресурсов, содержащихся в семейных отношениях и социальной организации сообщества и полезных для когнитивного или социального развития ребенка или подростка. Эти ресурсы различны для разных людей и могут представлять собой важное преимущество для детей и подростков в развитии их человеческого капитала. Отношения власти и доверия, а также нормы, рассмотренные в предыдущих главах, являются формами социального капитала» (Coleman 1990, p. 300).
Играя значительную роль в формировании деятельной силы, социальный капитал является вместе с тем одним из факторов производства. Если предпринимательство представляет собой контрнорму, которая умножает беспорядок и толкает вперед развитие капиталистических методов, то социальный капитал представляет собой норму, которая поддерживает капиталистический порядок на ходу.
«Если физический капитал полностью осязаем, будучи воплощенным в очевидных материальных формах, то человеческий капитал менее осязаем. Он проявляется в навыках и знаниях, приобретенных индивидом. Социальный же капитал еще менее осязаем, поскольку он существует только во взаимоотношениях индивидов. Так же, как физический и человеческий капиталы, социальный капитал облегчает производственную деятельность. Например, группа, внутри которой существует полная надежность и абсолютное доверие, способна совершить много больше по сравнению с группой, не обладающей данными качествами» (Коулман 2001, с. 126).
Социальный капитал является частью капиталистической системы, он коренится в предпринимательстве и частной собственности, в отношениях, связанных с прибылью. В отличие от традиционного общества, в котором социальные связи основаны на родстве и традициях, холодная социальность коммерческого общества основана на совместном извлечении прибыли, принадлежности к национальной культуре* и национальному государству. Национальное государство и корпорации (взятые как единство номинального и реального капиталов) являются несущими столпами капиталистического порядка. Если корпорации обеспечивают производство частных благ, то государство и некоммерческие организации — создание и предоставление общественных благ. Как институты, корпорации и государство имеют двойственную природу: с одной стороны, они противостоят индивидам как элементы капиталистического (бес)порядка, а с другой стороны, включают в себя индивидов для частных и коллективных действий.
Аджемоглу и Робинсон проводят различие между инклюзивными и экстрактивными экономическими институтами. Инклюзивные институты — это институты, основанные на вовлечении, а не принуждении индивидов, на соревновании индивидов внутри единых правил игры — избирательных прав, прав собственности и правил исполнения контрактов. При инклюзивных институтах насилие остается прерогативой государства, и распространяется на всех в равной мере, никакой индивид или группа не могут монополизировать его. Авторы цитируют Макса Вебера: государство есть «монополия на легитимное насилие» (Acemoglu and Robinson 2012, p. 80). В свою очередь, экстрактивные, или эксплуататорские, институты возникают тогда, когда нет соревновательности внутри единых правил ввиду монополии на власть, либо из-за отсутствия единых правил и «войны всех против всех» (см. Acemoglu and Robinson 212, p. 73–79):
«Инклюзивные экономические институты … позволяют и поощряют участие больших масс людей в экономической деятельности, которая наилучшим образом использует их таланты и навыки и которая позволяет людям выбирать то, что они хотят. Чтобы быть инклюзивными, экономические институты должны иметь безопасную частную собственность, беспристрастную правовую систему и систему общественных услуг, обеспечивающую равные условия для обмена и контрактов между людьми, гарантирующую свободный вход в новый бизнес и позволяющую людям выбирать свою карьеру» (Acemoglu and Robinson 2012, p. 73–74). «Мы называем такие институты, свойства которых противоположны тем, которые мы называем инклюзивными, экстрактивными экономическими институтами — экстрактивными, потому что такие институты предназначены для извлечения доходов и богатства из одной подгруппы общества в интересах другой подгруппы» (Acemoglu and Robinson 2012, p. 76).
Характер экономических институтов зависит от политических процессов. Для того, чтобы возникли инклюзивные экономические институты, необходима политическая конкуренция и обратная связь между политиками и гражданами, которая воплощается в инклюзивных политических институтах:
«Экономические институты формируют экономические стимулы: стимулы к получению образования, сбережениям и инвестициям, инновациям и внедрению новых технологий и так далее. Но именно политический процесс определяет, в рамках каких экономических институтов живут люди, и именно политические институты определяют, как этот процесс работает. Например, именно политические институты нации определяют способность граждан контролировать политиков и влиять на их поведение. Это, в свою очередь, определяет, являются ли политики агентами граждан, хотя и несовершенными, или способны злоупотреблять доверенной им властью, или же они ее узурпировали, чтобы накопить собственное богатство и преследовать свои собственные планы, наносящие ущерб интересам граждан. Политические институты включают, но не ограничиваются письменными конституциями и тем, является ли общество демократическим» (Acemoglu and Robinson 2012, p. 42).
Таким образом, Аджемоглу и Робинсон рисуют картину двух сценариев развития общества. В одном сценарии индивиды вовлекаются в экономические и политические процессы, имеют возможность оказывать на них непосредственное влияние в меру своих способностей и извлекать выгоду из своих действий. Во втором сценарии индивиды исключены из участия в экономических и политических процессах и оказываются лишь объектами для эксплуатации. По мысли авторов, инклюзивные и экстрактивные институты характерны для разных стран, первые — преимущественно для «развитых», а вторые — для «развивающихся».
Однако на самом деле мы имеем дело не с двумя разными типами институтов, а с двумя разными сторонами одного и того же типа институтов, характерного для капиталистического общества-системы. Первая, инклюзивная, сторона этих институтов направлена внутрь общества-системы, а вторая, экстрактивная или колониальная — вовне. Эти две стороны не есть два отдельных набора институтов. Это две стороны одной и той же системы, основанной на капиталистической частной собственности. Эта двойственность реализуется как на уровне стран, так и на уровне социальных категорий внутри одной страны. На международном уровне она проявляет себя как разделение стран на «развитые», находящиеся в ядре мирового общества-системы, и «развивающиеся», находящиеся на колониальной периферии. На национальном уровне эта двойственность проявляет себя как разделение общества на категорию частных собственников, участвующих в дележе прибыли, и различные категории несобственников, исключенных из такого дележа.
«Инклюзивность» или «экстрактивность» институтов применительно к отдельным странам, социальным категориям или индивидам представляет собой количественную характеристику, которая определяет положение этих стран, категорий и индивидов в разделении социально-культурного порядка. Чем ближе к собственническому ядру общества-системы находится та или иная страна, социальная категория или индивид, тем более инклюзивными для них являются институты. Чем дальше удалены они на коммерческую или колониальную периферию, тем более экстрактивны эти институты. Когда в XIX и XX веках рабочие в капиталистических странах стали получать более высокую заработную плату, чем было необходимо для простого воспроизводства их рабочей силы, стали принимать участие в прибавочной стоимости, это было следствием их включения в ядро общества-системы, но это не отменило хищническую природу капитала. Изменился лишь объект эксплуатации — им стали прежде всего жители «развивающихся» стран — но не природа капиталистического порядка. Расширилось ядро мирового общества-системы, нарицательно именуемое «Запад», но при этом расширилась и эксплуатируемая ядром мировая периферия.
Дэниел Дрезнер показывает характерные последствия колониализма для социального капитала «развивающихся» стран: нехватку таких общественных благ, как инфраструктура, питьевая вода и информация. Нехватка общественных благ происходит из-за проблем как на стороне предложения, так и на стороне спроса. На стороне предложения — неразвитая налоговая система, на стороне спроса — слишком узкая группа лиц, мнение которых имеет значение для правительства:
«Правительства развитых стран имеют справедливые и эффективные системы сбора налоговых поступлений, которые делают возможным предоставление этих общественных благ. Но в развивающемся мире коррупция часто высока, а доверие часто низко, что создает трудности в сборе налоговых поступлений для финансирования общественных благ. Что касается спроса, то стимул для правительства поставлять общественные блага зависит от того, кто является “селекторатом”. В демократиях развитого мира избиратели являются селекторатом. В более авторитарных государствах селекторат представляет собой гораздо более узкую группу» (Drezner 2013, p. 33).
Нехватка информации приводит к тому, что люди принимают неверные решения относительно человеческого капитала своих детей, но также к тому, что они больше анвестируют в социальный капитал:
«Бедные родители одних детей отправят в школу, а других нет, ошибочно полагая, что для процветания необходимо много образования, тогда как на самом деле даже базовое образование имеет большое значение для будущих перспектив. Семьи в развивающихся странах, где отсутствует пенсионная система развитых стран, имеют стимул иметь больше детей в качестве инвестиций в будущее. Но больше детей означает меньше ресурсов на члена домохозяйства. Люди в развивающихся странах также, вероятно, будут меньше инвестировать в человеческий и физический капитал и больше в социальный капитал» (Drezner 2013, p. 34).
Аджемоглу, Робинсон, Дрезнер и прочие западные авторы четко видят различия между «развитыми» и «развивающимися» странами. К сожалению, они не видят (или притворяются, что не видят), главного — что эти различия вытекают не из того, что в разных странах действуют разные институты, а из того, что во всем мире действует один и тот же капиталистический (бес)порядок, развернутый своей внутренней, инклюзивной, благой стороной к «своим», к «развитым» странам и элитам, а внешней, экстрактивной, злой стороной — к «чужим», «развивающимся» странам и народным массам.
Революция и социалистический расчет
Общество-культура развивается по мере возрастания смыслов. Начавшись с первобытного стада, через первобытную, а затем аграрную (земледельческую или кочевую) общину, оно превратилось в современную коммерческую нацию. В ходе этого развития происходила эволюция порядка — технических, религиозных, моральных и иных норм. По мере возрастания сложности смыслов возрастала и сложность индивидов, эволюционировали механизмы обучения, включения индивидов в общество: от грубой силы и некритически воспринятых традиций, свойственных для общины, к сложным системам всеобщего образования, механизмам убеждения и критической рациональности, свойственным для капиталистического общества-системы. С этой точки зрения капиталистический, или расширенный, порядок стал результатом длительной эволюции инстинктов, практик и интеллекта:
«Мы уже упомянули о способности обучаться путем подражания как об одном из главных преимуществ, унаследованных нами от длительного периода инстинктивного развития. Действительно, пожалуй, самая важная способность, которой наряду с врожденными рефлексами человеческий индивид наделен генетически, — это его способность в ходе обучения приобретать навыки преимущественно путем подражания. Ввиду этого важно с самого начала избавиться от представления, рожденного „пагубной самонадеянностью”, как я ее называю, т. е. от идеи, что источник способности приобретать навыки — это разум. Ведь на самом деле все наоборот: наш разум — такой же результат процесса эволюционного отбора, как и наша мораль. … Меня занимает прежде всего эволюция культуры и морали, эволюция расширенного порядка, которая, с одной стороны (как мы только что видели), выходит за рамки инстинкта и часто противостоит ему и которую, с другой стороны (как мы увидим позднее), разум не в состоянии был спроектировать или сотворить» (Хайек 1992, с. 40–41).
Рациональный выбор является следующим этапом в развитии общества-культуры, на котором эволюция, то есть отбор (естественный и культурный) во все большей степени дополняется и замещается революцией, то есть выбором (традиционным, а теперь и рациональным). Разум не может «двигать сам себя». Контрнормы не являются продуктом интеллекта, их источник — иррациональное, человеческие мотивы и эмоции. «Утилитарный разум, во всяком случае, плохо подходит на роль главной движущей силы коллективных действий. В этом он никогда не может тягаться с внерациональными детерминантами поведения» (Шумпетер 2008, с. 526). Хитрость разума состоит в том, что он пользуется человеческими страстями. В нормальных условиях коммерческого общества страсти служат источником для предпринимательства. Однако предпринимательство является не единственным каналом для потока контрнорм. Другим является социальная революция:
«… Капитализм создает тот критический склад ума, который, разрушив моральный авторитет столь многих других институтов, в конце концов поворачивается против своих собственных; буржуа к своему удивлению обнаруживает, что рационалистическое отношение не ограничивается вопросом о законности власти королей и попов, но начинает ставить под сомнение и институт частной собственности, и всю систему буржуазных ценностей» (Шумпетер 2008, с. 525).
Если предпринимательство решает задачи внутри капиталистического (бес)порядка, то революция направляется против самого (бес)порядка, против его двойственной природы, против пренебрежения справедливостью и попрания трудовых свобод, против эгоизма, коренящегося в экономической анархии капиталистического общества. В начале XX века антикапиталистические настроения были широко распространены во всем мире, но революция произошла в самом слабом месте — там, где соединились два главных противника капитала: традиционная община и рабочий класс. Таким местом оказалась Россия.
Здесь следовало бы перевернуть вопрос, поставленный в свое время Карлом Менгером: «Как же могут возникать институты, служащие для общественного благополучия и чрезвычайно важные для его развития без общей воли, направленной к их установлению?» (Менгер 2005, с. 404). Теперь мы знаем ответ на вопрос Менгера: смыслы возникают без общей воли, поскольку они являются результатом культурной эволюции. Однако возникает обратный вопрос: как могут возникнуть институты по частной воле отдельных лиц, присвоивших себе право заботиться об общественном благополучии? Почему революционеры решили, что они умнее и справедливее культурной эволюции и почему они думали, что смогут изменить порядок, сложившийся в результате десятков тысяч лет коллективных действий? Очевидно, они черпали эту уверенность в самой природе капиталистического предпринимательства, основанного на контрнормах.
Революция является противоречием в себе. С одной стороны, она является лишь результатом всей предшествующей эволюции смыслов — эволюции технологий, институтов и идей. Никакая революция не свободна от прошлого, она всегда остается в колее предшествующего развития. С другой стороны, сама природа революции состоит в сознательном разрыве с прошлым, в создании новых смыслов, контрсмыслов. Поскольку социальная революция является актом антикапиталистического предпринимательства, а не эволюционным процессом, постольку она не способна создать новый тип самовоспроизводства. При всем своем пафосе революция не уничтожает расширенное самовоспроизводство, а лишь видоизменяет его, противопоставляя социалистический порядок капиталистическому.
Капиталистический порядок создает предпосылки для концентрации номинального капитала. В силу однородности номинального капитала его доходность возрастает по мере возрастания масштаба, в этом одна из причин укрупнения капитала и роста неравенства:
«В экономических моделях есть привычная гипотеза, которая гласит, что капитал приносит одинаковую среднюю доходность всем его держателям, будь то крупным или мелким. Однако это далеко не очевидно: вполне возможно, что обладатели более крупных состояний получают более высокую доходность … Сразу видно, что такой механизм может привести к радикальному расхождению в распределении капитала» (Пикетти 2015, с. 429–430).
Именно в концентрации номинального капитала, образовании финансовой олигархии и монополизации промышленных отраслей революционеры видели основную предпосылку для социализма, то есть для обобществления капитала, для соединения силы капитала с силой всего общества. Когда весь номинальный капитал оказывается сосредоточен в руках немногих собственников, все отрасли централизуются и собираются в немногие корпорации, а рынки замещаются монополиями, революция и национализация выступают лишь как завершение процессов, происходящих в рамках самого капиталистического порядка:
«Капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от промышленного, или производительного, отделение рантье, живущего только доходом с денежного капитала, от предпринимателя и всех непосредственно участвующих в распоряжении капиталом лиц. Империализм или господство финансового капитала есть та высшая ступень капитализма, когда это отделение достигает громадных размеров. Преобладание финансового капитала над всеми остальными формами капитала означает господствующее положение рантье и финансовой олигархии, означает выделение немногих государств, обладающих финансовой “мощью”, из всех остальных» (Ленин 1967–1975, т. 27, с. 356–357). «Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 23, с. 772–773).
Социализм — это разновидность расширенного порядка, при котором государство с его видимой рукой берет верх над невидимой рукой номинального капитала, номинальный капитал объединяется с социальным капиталом, общественный сектор поглощает инвестиционный сектор.
«Социалистическим обществом мы будем именовать институциональную систему, при которой контроль над средствами производства и самим производством находится в руках центральной власти или, иначе говоря, где принадлежность экономики к общественной сфере, а не частной сфере — дело принципа» (Шумпетер 2008, с. 550).
Хотя революция резко ускорила централизацию и монополизацию, она произошла тогда, когда тенденция нормы прибыли к понижению еще не реализовалась, капитал еще не исчерпал своей способности взращивать смыслы. В этом проявилась общая черта капиталистического беспорядка, в котором любая тенденция подрывается прежде, чем она может исчерпать себя:
«На самом деле капиталистическая экономика, разумеется, не является и не может быть стационарной, и растет она вовсе не устойчивыми темпами. Она непрерывно революционизируется изнутри благодаря новому предпринимательству, т. е. благодаря внедрению в существующую на каждый данный момент времени промышленную структуру новых товаров, новых методов производства или новых коммерческих возможностей. Любые существующие структуры, как и все условия функционирования бизнеса, находятся в непрерывном процессе изменения. Любая сложившаяся ситуация подрывается, прежде чем проходит время, достаточное, чтобы она исчерпала себя» (Шумпетер 2008, с. 407).
Подорвав капиталистический (бес)порядок, революционеры должны были проделать ту же работу по увеличению производительных сил, или технологий, которую раньше выполняли капиталисты — но иными, не капиталистическими методами.
Иллюстрация 15. Модель социалистического производства
Маркс осознавал общественный характер прибавочной стоимости и отмечал, что она является продуктом общественного разделения и кооперации труда. Общественный характер прибавочной стоимости подводит его к выводу о необходимости социализации, или обобществления. Революционеры полагали, что национализация средств производства и обобществление всего процесса производства позволят создать более справедливое общество, чем то, которое основано на частной собственности и частном присвоении. Основной посыл революции состоял в «освобождении труда», то есть в запрете на частный наем рабочей силы. Запрет наемного труда содержится не только в Декрете о земле, принятом сразу после Октябрьской революции, но и в Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа, которая была принята в начале января 1918 года. Позднее этот запрет вошел в советскую конституцию 1918 года. В 1952 году Иосиф Сталин писал в «Экономических проблемах социализма в СССР»:
«… Наше общество является именно таким обществом, где частная собственность на средства производства, система наемного труда, система эксплуатации давно уже не существуют» (Сталин 1952, с. 15).
Однако опыт социалистического хозяйствования показал, что национализация и обобществление ведут не к созданию нового типа общества, а скорее к восстановлению традиционного общества в новых условиях. Начинаясь как массовое революционное движение, социализм относительно быстро превращается в консервативную систему, в которой контрсмыслы оказываются ограничены такими специфическими нишами, как политическое руководство, естественные науки или конструкторское дело. Если капитализм движется предпринимателями, которые стремятся достичь своих целей любыми, даже запрещенными средствами, то поздний советский социализм покоился на несменяемой партийной и советской номенклатуре, которая отказывалась от целей, если не имелось разрешенных средств для их достижения.
Воссоздание политической собственности и подавление частного владения привели к потере стимулов для индивидуальных действий: с одной стороны, государство более склонно применять жесткие механизмы эксплуатации, основанные на принуждении, а с другой стороны, оно менее способно обеспечить мягкую мотивацию, основанную на потребительстве, накопительстве и предпринимательстве. Общественное содержание прибавочной стоимости неотделимо от ее индивидуалистической формы, общественное производство не может происходить без индивидуальных экономических расчетов. Именно активные капиталисты, собственники номинального капитала и организаторы производства и обращения, являются движущей силой капиталистического порядка, и именно активные капиталисты, которые осуществляют расчеты, то есть превращают неопределенность в риск и принимают этот риск на себя, исчезают при поглощении номинального капитала государством:
«Проблема экономического расчета возникает в экономике, подверженной постоянным изменениям, которой каждый день приходится решать какие-либо новые вопросы. Для их решения бывает необходимо прежде всего изъять капитал из определенных производственных цепочек, из определенных начинаний и предприятий и направить его в другие производственные цепочки, в другие начинания и предприятия. Эти вопросы решают не менеджеры акционерных компаний, а капиталисты, которые продают и покупают акции и ценные бумаги, берут и выплачивают кредиты, делают вклады в банки и изымают их, спекулируют всевозможными товарами. Именно эти операции спекулирующих капиталистов определяют положение на денежном рынке, на фондовой бирже и на оптовых рынках, а уж созданную ими ситуацию вынужден учитывать управляющий акционерной компании, в коем, по мнению социалистических авторов, следует видеть надежного и сознательного слугу компании. Ситуацию, к которой ему приходится приноравливать свой бизнес и которая, таким образом, направляет его деятельность, создают именно спекулирующие капиталисты» (Мизес 1994, с. 94).
Национализация и обобществление ведут к потере стимулов для индивидуальных действий, падению предприимчивости, то есть снижению способности работать с неопределенностью и рисками, и, в конечном счете, к замедлению эволюции смыслов в целом и технологий в частности. Советский опыт показал, что репрессии не могут заставить людей что-либо предпринимать, если у них отсутствуют для этого личные стимулы. Социалистическое производство и распределение определяются политической собственностью, поэтому в советском обществе благосостояние зависело от положения человека в политической системе. Наемный труд не исчез, но превратился в государственный наемный труд.
«Так как нет больше свободных профессий, остается одна-единственная возможность заработать — наемная государственная служба. Человек должен продавать государству свою рабочую силу — на заводе и фабрике, в крестьянском коллективизированном хозяйстве, в государственном магазине, в государственной газете и т. д. Есть лишь государственные пролетарии, лишь государственные наемные трудящиеся» (Ильин 2006, с. 29).
По существу, Русская революция лишь реализовала пророчество Маркса, сделанное им в 1844 году, в котором он предостерегал от попытки преодолеть капитализм посредством его прямолинейного отрицания, то есть «грубого коммунизма»:
«Для такого рода [грубого] коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд — как предназначение каждого, а капитал — как признанная всеобщность и сила всего общества» (Маркс и Энгельс 1954–1981, т. 42, с. 115).
Есть у революции начало, нет у революции конца. Однажды начав, революционеры не могут прекратить искусственное развитие, не разрушив всех своих достижений. Вернуться в царство естественной необходимости оказывается нелегко. Необходимым условием для самовоспроизводства становится непрерывный процесс выработки все более вычурных планов. Социалистические верхи вынуждены бежать все быстрее, чтобы не отстать от неопределенности, но централизация собственности и процесса (контр)выбора понижает их шансы в этой гонке. «Инвестиции в социально-политическую сложность как способ решения проблем часто достигают точки снижения предельной отдачи» (Tainter 1988, p. 93).
На индивидуальном уровне предприниматель проигрывает бюрократу, но на коллективном уровне общество бюрократов проигрывает обществу предпринимателей. Рано или поздно гонке приходит конец, очередное поколение оказывается неспособно продолжить революционную эстафету. Неэффективность, накопившаяся внутри социалистического производства и обращения, берет верх. Происходит откат к капиталистическим методам, социалистические страны «воссоединяются» со странами капитала, так что кажется, будто великий поход за справедливостью и свободой труда окончен.