Существенно ниже шести футов ростом, Фробишер на вид являл собой полную противоположность Боггсу: рядом с почти шарообразным хозяином кучер, высокий и тощий, как похоронных дел мастер, немного напоминал мертвеца, что давало ложное представление о его силе и выносливости. Боггс на редкость умело управлялся с кнутом, но применял его исключительно как средство общения, щелкая им у самого уха лошади и никогда не касаясь самой скотины, а потом продолжал разговор посвистыванием и звонким щелканьем языка. Кучер научил Ларкин править лошадьми, и та схватывала все на удивление быстро, несмотря на свое вечное нетерпение.
У входа на фабрику появилась бойкая девушка с пышными формами в фартуке и белоснежной бумажной шляпке. Она легкой походкой подошла поближе, очень мило поклонилась и, приветливо улыбаясь, пригласила Гилберта следовать за ней в холл.
— Почту за счастье сопровождать вас, моя дорогая, — сказал Фробишер.
Девушка чем-то напомнила Гилберту его несчастную любовь, мисс Бракен, которую последний раз он видел убегающей в глубь пещеры рука об руку с карликом. Мисс Бракен совершенно разбила его сердце. Но эта девушка моложе, много моложе. И все же сходство подбодрило Фробишера.
— Как тебя зовут, милочка?
— Саманта, сэр. Можете звать меня Сэм.
— Что ж, пусть будет Сэм. Сколько же тебе лет?
— Восемнадцать, сэр, скоро будет девятнадцать. Я уже два года на фабрике, — она взглянула на Ларкин и улыбнулась, но ответной улыбки не последовало. — Какая чудесная карета, в жизни ничего похожего не видала! — воскликнула Сэм, вновь глядя на Гилберта. — А это, сбоку, ваш герб, сэр? Что это за тварь, которая грызет черта? Может, дракон с шерстью?
— Очень-очень свирепый еж, Сэм. А это мои инициалы, вытиснены золотом. Гилберт Фробишер к вашим услугам, — он широко улыбнулся девушке.
— Ей четырнадцать, и ни днем больше, дядюшка, — громко объявила Ларкин и строго посмотрела на них обоих через окно кареты. — Она закидывает удочку. Не будь глупой рыбой. Слышишь, что я говорю? Сам же рассказывал мне про дурака и его деньги.
Сэм лучезарно улыбнулась Ларкин.
— Что такое говорит эта девочка, сэр? — шепотом спросила она Гилберта. — Какая еще удочка?
— Ларкин болтает глупости, дорогая. Не обращай на нее внимания.
— Я спрашиваю: ты меня слышал, дядюшка? Ты меня понял, или мне придется сдать тебя Табби? — Табби Фробишер, племянник Гилберта, на двадцать пять лет моложе его, но точная копия дядюшки, не питал теплых чувств ни к мисс Бракен, ни к припадкам энтузиазма незадачливого дядюшки.
— Мне совершенно ясно, что ты хочешь сказать, Ларкин, и в этом совершенно нет необходимости.
Сэм радостно улыбнулась Ларкин, а та в ответ медленно покачала головой и провела пальцем по горлу. Сэм отвернулась, и ее улыбка мгновенно испарилась. Оживившись, видимо, усилием воли, она взяла предложенную Гилбертом руку. Боггс уже разворачивал лошадей к большому каретному сараю, стоявшему ярдах в пятидесяти, и обрамленное рамой окна лицо Ларкин начало постепенно удаляться.
ГЛАВА 5ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ
Кловер еще ни разу не была в конторе фабрики, поэтому с любопытством смотрела с высоты на суетящихся внизу «бумажных кукол». Элспет работала с рамой, а новенькая девушка укладывала бумагу в стопку на сушильные полки. Кловер перевела взгляд на Хенли Тауновера, который, словно позабыв о ней, по-прежнему сидел за своим столом и что-то писал в конторской книге. Однако вот он поднял голову, улыбнулся и спросил, довольна ли девушка работой.
— Да, сэр, — ответила Кловер. — Вполне довольна.
— Довольство слишком быстро превращается в лень, Кловер. Чего бы ты хотела добиться здесь, на фабрике? У тебя есть мечта, или ты лишь временно здесь страдаешь?
— О нет, не страдаю, сэр. Я вполне довольна.
— Ну хватит, не надо притворяться дурочкой. Вполне достаточно времени, чтобы помечтать, когда с утра до вечера стоишь у чанов. Что тебе представляется, когда ты смотришь в будущее?
— То есть вы спрашиваете, чего бы я хотела когда-нибудь потом, сэр? — Кловер силилась про читать по лицу Хенли, к чему тот клонит. Похоже, он не собирался ни угрожать, ни насмехаться
— Да, Кловер. Через неделю, через месяц, как уж решат на небесах.
— Я бы хотела работать на прессе, делать водяные знаки, сэр.
— Ага! Уже кое-что. И это все, чего ты хочешь?
— Нет, сэр, я бы хотела рисовать водяные знаки — сама их придумывать.
На самом деле Кловер ни о чем таком не мечтала. Сама мысль о карьере на этой фабрике вызывала у нее отвращение.
— Стало быть, у тебя есть творческие наклонности? Как у твоей подружки Дейзи Дампел?
— Иногда бывает, сэр. Просто я не люблю выставляться. Тетушка говорит, что это вульгарно.
— Люди часто добиваются желаемого, если выставляются, Кловер, однако скромность — безусловно, добродетель. С удовольствием посмотрю на твои рисунки. Ты смышленая девушка, а мой отец и я считаем, что надо помогать тем, кто готов помочь нам.
— И тем, кто сам себе помогает, как говорится. Да, наверное? — Кловер улыбнулась, не сводя от Тауновера глаз.
Хенли ответил на улыбку и оглядел девушку сверху вниз, как это часто делали другие мужчины по вполне понятным Кловер причинам. Она лишь чуть приподняла брови, чтобы придать улыбке немного игривости на случай, если он этого ищет.
— И чем же именно я могу помочь?
— Вот чем: хочу спросить тебя об этой надписи мелом на дверях. Ты наверняка о ней слышала. Могу тебе сообщить, что мистер Дэвис видел, как три девушки разговаривали с человеком из профсоюза. Он не хотел называть имена, но я убедил его, что так будет лучше, и он назвал тебя, Кловер, а еще Дейзи и Нэнси Бэйтс.
— Я ни о чем не говорила с этим агитатором, даже не смотрела на его бумажки и не брала их.
— Вот и умница. Однако, как ты считаешь, он действительно из профсоюза?
— Да. Он задавал всякие вопросы — ну, знаете, насчет фабрики. Я себе так и сказала: смутьян. Сразу его раскусила. А потом листовки эти. Сказал нам, чтобы мы их раздали остальным.
— Он назвал свое имя?
— Сказал, что мы можем звать его Билл Генри, лишь бы не звали поздно к столу. Пошутил, понимаете, потому я и запомнила.
— А этот Билл Генри не пытался одну из вас как-то обидеть? Мой отец этого не потерпит, да и я тоже.
— Не очень понимаю, о чем это вы, сэр.
— Думаю, ты все понимаешь, Кловер. Мистер Дэвис сказал мне, что этот человек распустил руки с Дейзи.
— А что, мистер Дэвис там был, сэр?
— Не прикидывайся дурочкой. Тебе это не идет, а меня ты уж точно не обманешь. Вряд ли бы мистер Дэвис увидел то, что увидел, если бы его там не было. Надеюсь, ты не пытаешься выгородить этого профсоюзного прихвостня, говоря неправду.
— О нет, сэр, — Кловер опустила глаза. — Мистер Дэвис тут совершенно прав. Этому господину приглянулась Дейзи, и он обнимал ее за плечи очень даже любезно. Более чем любезно.
— Вот как? А он ей тоже приглянулся? Говори правду, Кловер. Тут нет ничего преступного. Дейзи никто не накажет.
— Она тоже строила ему глазки, да. Потом сама мне рассказала. Мы вместе снимаем комнату в трактире «Чекерс», в Айлсфорде.
— Как ты думаешь, могла Дейзи подстрекать к беспорядкам на фабрике, если она спелась с этим проходимцем из профсоюза? Я хочу сказать — может быть, она сама стала агитатором? Понимаешь, что значит это слово, Кловер? Агент, смутьян?
— Я что-то такое слышала от Дейзи, сэр, но это, думаю, сущие пустяки. Не стоит и рассказывать.
— Выкладывай. Я сам решу, пустяки это или нет. Это для блага самой же Дейзи и для блага фабрики.
— Ну, сэр, Дейзи ходила на ферму «Грядущее», сама рассказывала. Сестра ее там когда-то работала, в судомойне.
— Ферма «Грядущее»? До меня доходили об этом месте нехорошие слухи. Новомодные вольнодумные идеи. Что ты о ней знаешь?
— Это совсем рядом с деревней Айлсфорд, сэр, прямо в лесу. Дейзи говорит, что хозяйка — ее называют вроде как Матушка — собрала целое сообщество, чтобы спасать рыбу. И эта Матушка против промышленности. У них там собрания бывают, Дейзи на них ходила. Говорила, что снова собирается на званый вечер, так она сказала, где будут всякие знаменитости из Лондона.
Хенли Тауновер сложил пальцы и задвигал ими, словно изображая карабкающегося по зеркалу паука, устремив взгляд на реку за окном, сине-зеленую в лучах послеполуденного солнца. Он знал все, о чем рассказала Кловер, за исключением того, что Дейзи, видимо, уже давно стала перебежчицей.
— Я знаю твою тетушку, — сказал Хенли, — вдовицу, которая живет в Мейдстоуне. Она когда-то приезжала к нам на фабрику похлопотать, чтобы мы дали тебе место. Как она поживает?
— Неплохо, сэр, но ей тяжело сводить концы с концами. Я иногда помогаю ей, даю полкроны, когда могу. В прошлое воскресенье отдала ей все свои сбережения, два фунта и несколько шиллингов.
— Ты молодец, Кловер, но мне очень жаль, что приходится ей помогать.
— Тетушка совсем обнищала, сэр, но она очень горда, не примет помощи ни от кого, кроме меня — от родни то есть. А, кроме меня, родни и нет.
— Почтенная женщина, оказавшаяся в незавидном положении! Писание учит нас, что невзгоды случаются с каждым, и нам подобает благодарить судьбу. Напомни-ка мне, как ее зовут.
— Эмили, сэр. Эмили Гоуэр.
— Конечно, — Хенли открыл ящик стола и вытащил оттуда прямоугольную химическую бутыль из толстого стекла с прижатой скобой пробкой. Под бутылью, наполовину заполненной жидкостью, обнаружилась свернутая тряпица. А под тряпицей лежал кожаный бумажник, откуда Хенли извлек две десятифунтовые ассигнации. На вид Кловер определила, что там оставалось еще штук пятьдесят, возможно, есть и покрупнее — двадцать фунтов или пятьдесят…
— Не передашь ли от нас поклон тетушке Эмили и этот подарок? — спросил Хенли. — Возможно, двадцать фунтов пока хватит на самое необходимое. А если не хватит, то, несомненно, мы с тобой сможем найти путь стяжать больше, как говорится.