мики, когда она предоставлена самой себе и является чисто физическим процессом или же когда на нее воздействуют лишь те из накопленных сообществом знаний, умений и технологий, которые неравномерно и спорадически доносятся до членов этого сообщества. Результат становится совсем иным по мере того, как знание о последствиях деятельности начинает распределяться в сообществе справедливым образом, а сама эта деятельность одухотворяется живым и компетентным интересом сообщества в целом. В своем обычном изложении экономическая интерпретация игнорирует тот факт, что смыслы способны произвести подобную трансформацию; она не замечает наличия между промышленностью и событиями человеческой жизни некоего нового пространства, которое способна заполнить коммуникация. Эта экономическая интерпретация целиком находится во власти иллюзии, произведшей на свет «естественную экономику», иллюзии, появившейся из-за незамечания того, как влияет на деятельность способность сознавать ее последствия (как реальные, так и вероятные) и делать это знание достоянием общества. Данная иллюзия принимает в расчет предшествующее, но не последующее; она видит истоки, но не результаты.
Данный экскурс позволил нам вернуться к вопросу, которым завершилось наше предшествующее рассмотрение: какие условия необходимы для того чтобы позволить «великому обществу» максимально приблизиться к статусу «великого сообщества», а значит превратиться в истинно демократическое общество, истинно демократическое государство? Какие условия представляются необходимыми для выхода современного общества из состояния кризиса?
Исследование данного вопроса будет носить теоретико-гипотетический характер. Мы не будем пытаться выяснить, каким образом возникнут данные условия, мы не будем делать пророчеств на тот счет, что данные условия вообще когда-либо возникнут. Целью нашего анализа будет показать, что при отсутствии определенных условий сообщество не может превратиться в полнокровное демократическое общество. Мы не утверждаем, что условия, о которых мы собираемся говорить, являются достаточными, мы утверждаем лишь, что это неотъемлемые условия. Иными словами, мы попытаемся выдвинуть некую гипотезу относительно демократического государства и противопоставить ее предыдущей доктрине, опровергнутой самим ходом событий.
Двумя существенными составляющими прежней теории являлись, напомним, представления, согласно которым (а) каждый индивид сам по себе наделен достаточным разумом для того чтобы под влиянием собственных эгоистических интересов принимать участие в политике; (б) для того чтобы обеспечить ответственность избранных правителей перед обществом, обладающим определенными устремлениями и интересами, достаточно иметь всеобщее избирательное право, частые выборы чиновников и власть большинства. Как будет показано ниже, вторая идея логически связана с первой настолько, что опровержение одной автоматически влечет за собой и опровержение другой. В основе данных утверждений лежит то, что Липпман остроумно называл представлением о «всесведующем» индивиде, индивиде, достаточно компетентном для того, чтобы формулировать политические стратегии и выносить суждения об их результатах; такой индивид во всех предполагающих политическое действие ситуациях знает, в чем состоит его благо, знает, как реализовать свою идею о благе, и обладает достаточной волей для того, чтобы воплотить ее в жизнь вопреки силам противодействия. Последующая история доказала иллюзорность подобных представлений. И если бы не сбивающее с толку влияние лжепсихологии, иллюзорность всего этого можно было бы заметить и раньше. Но современная философия полагала, что идеи и знания являлись функциями разума или сознания, зародившегося в индивидах в результате изолированных контактов с объектами. Фактически же знание является функцией ассоциации и коммуникации; оно связано с традицией, с социально вырабатываемыми, санкционируемыми и передаваемыми от одного к другому орудиями и методами. Способности к плодотворному наблюдению, размышлению и планированию суть навыки, приобретенные под влиянием культуры и институтов общества, а не плод неких врожденных сил. Тот факт, что человек действует исходя из грубо осмысленной эмоции, а не из рационального суждения, теперь настолько общепринят, что даже трудно представить себе, что в основу экономической и политической философии клали ранее какую-то иную идею. Определенная доля истины, заключенная в прежнем взгляде, отражала тот факт, что этот взгляд строился на наблюдении над относительно небольшой группой умных деловых людей, регулировавших свои дела при помощи вычислений и ведения счетов; кроме того, объектом наблюдения теоретиков являлись мелкие, устойчивые местные сообщества, представители которых были настолько хорошо знакомы друг с другом и с положением дел в своей местности, что вполне могли выносить компетентные суждения о влиянии предлагаемых мер на их собственные интересы.
Основной движущей силой человеческой деятельности является привычка; привычки же формируются в основном под влиянием принятых в группе обычаев. То, что человек является частью органического мира, объясняет наличие у него привычек, ибо — хотим мы того или нет— любой поступок видоизменяет общий настрой, который, в свою очередь, определяет будущее поведение. Зависимость процесса формирования привычек от тех привычек группы, которые в совокупности составляют ее обычаи и институты, — эта зависимость является естественным следствием беспомощности новорожденных. Социальные следствия этой привычки были раз и навсегда сформулированы Джемсом: «Привычка — это маховое колесо общества, бесценное влияние его инерции. Только она одна держит нас в рамках порядка, спасая состоятельных наследников от восстаний бедняков. Она одна не позволяет уйти с самых нелегких и не сулящих ничего хорошего поприщ тем людям, которым самой судьбой было уготовано оставаться на данной стезе. Она даже зимой посылает в море рыбаков и палубных матросов; она заставляет шахтера работать во тьме; она оставляет на всю зиму занесенного снегами сельского жителя в его бревенчатой избе, на его одинокой ферме; она охраняет нас от нашествия жителей пустынь и вечной мерзлоты. Она обрекает всех нас на то, чтобы вести битву жизни в соответствии с полученным воспитанием или со сделанным в начале жизни выбором, стараясь при этом как можно более преуспеть в этом нелегком деле, ибо мы не годимся ни для какого другого дела и слишком поздно начинать все сначала. Она не позволяет смешиваться между собой различным социальным стратам.»
Влияние привычки решающе, ибо любой истинно человеческой деятельности приходится учиться, а создание привычек составляет самую суть учения. Привычки связывают нас с устоявшимися и упорядоченными способами действия, поскольку порождают тот интерес к вещам, ту простоту и умелость обращения с ними, которые стали для нас чем-то обычным; к тому же они заставляют нас опасаться неизведанных путей, так как не дают нам средств опробовать их. Привычка не является препятствием для работы мысли, но задает для нее определенные рамки. Мышление обитает в зазорах привычек. Моряк, шахтер, рыбак и фермер умеют думать, но их мысли заключены в рамки обычных для них занятий и отношений. В мечтах мы порываем с обычным и привычным, но грезы редко когда становятся стимулом к действию, способным разорвать оковы — настолько редко, что случись кому-то осуществить свою мечту — и мы называем его гением и восхищаемся его поступком. Да и само мышление становится привычкой, движущейся по заданной колее, оно превращается в занятие особого рода. Ученые, философы, литераторы — все это не те, кто порвал узы привычек настолько, что их устами говорят разум и эмоции, не замутненные обыкновением. Они принадлежат к числу тех мужчин и женщин, чьи привычки относятся к особому, редкостному типу. Поэтому представление, согласно которому люди движимы разумной и рассчитанной заботой о собственном благе, является чистой мифологией. Даже если человеческое поведение и стимулируется эгоизмом, это не отвергает того факта, что те объекты, которые служат для людей воплощениями их любви, объекты, олицетворяющие их особые интересы, создаются привычкой, отражающей социальные обычаи.
Эти факты служат объяснением тому, отчего социальные доктринеры нового индустриального движения проявили такую неспособность предвидеть последствия этого движения. Эти факты показывают, почему чем большие перемены происходят вокруг, тем неизменнее остается все нас окружающее; иными словами, они позволяют понять, почему, вопреки ожиданиям, действие механизма политической демократии привело не к все-уничтожающей революции, а главным образом к переходу законной власти от одного класса к другому. Мало кто из людей (независимо от того, насколько сильны они были в суждениях о собственных интересах и собственном благе) обнаруживал компетентность в ведении дел, приносящих денежную прибыль, равно как и в том, какой должен быть новый правительственный механизм, способный обслуживать их интересы. Для того чтобы при использовании тех или иных политических форм уйти от влияния глубоко укоренившихся в нас привычек, прежних институтов, привычного социального статуса (с присущим всему этому ограничению ожиданий, желаний и требований) понадобится вывести новую расу людей. И эта новая раса — если только это не будет раса ангелов — просто начнет все с самого начала, как начинали люди, выходящие из состояния человекоподобных обезьян. Несмотря на внезапные революции и катастрофы, наличие в ходе истории преемственности в главных вопросах гарантировано им в двух смыслах. Дело не только в том, что личные желания и верования являются функцией привычки и обычая; но и объективные условия, снабжающие деятельность ресурсами и орудиями (и одновременно ограничивающие ее, ставящие им ловушки и чинящие препоны) также являются продуктами прошлого, невольно продляющими его силу и власть. Создать tabula rasa[23] дабы поспособствовать установлению нового строя так же невозможно, как уничтожить надежды жизнерадостных революционеров или опасения испуганных консерваторов.