В 2009 году полиция Кембриджа в штате Массачусетс арестовала Генри Луиса Гейтса, уважаемого профессора Гарварда, когда он входил в собственный дом. Гейтс, афроамериканец, вернулся домой после поездки за границу и обнаружил, что дверь его дома заклинило. Позвав на помощь водителя, Гейтс с силой рванул дверь и открыл ее. Сосед по либеральному Кембриджу позвонил в полицию и сообщил о взломе. В итоге Гейтса арестовали на крыльце собственного дома за хулиганство, а Барак Обама потом пригласил профессора и полицейского, который его задерживал, в Белый дом на пивной саммит. Можно себе представить, насколько больше станет таких звонков, когда они будут исходить не от одного нервного соседа, у которого есть время посмотреть приложение и позвонить в полицию, а от десятков таких людей, вооруженных телефонами и ноутбуками.
Кроме прочего, Ring ухитряется избегать общественных дебатов о целесообразности наблюдения, которые наверняка начались бы в том случае, если полиции пришлось бы запрашивать дополнительные камеры у городских или окружных властей. Тогда люди – особенно в районах с низким уровнем преступности и высокими доходами – непременно спросили бы, насколько оправданны затраты на установку десятков камер видеонаблюдения на улицах, где почти никто не нарушает закон. Помимо этого, они задались бы вопросом, хотят ли сами постоянно находиться под надзором полиции.
Но Ring принадлежит частым лицам и апеллирует к чувству личной безопасности, а не к коллективному благу общества, и потому такие дебаты не происходят никогда. Камеры устанавливают и оплачивают домовладельцы, каждый из которых обособленно принимает свое рациональное решение. В совокупности же эти решения способствуют росту огромной сети надзора, которую государство может в любой момент присвоить, ничего за это не заплатив. Когда вы решаете, установить ли у себя видеодомофон, подумайте не только о том, как будете смотреть на улицу, сидя за закрытой дверью. Представьте, как другие люди неусыпно наблюдают за вами из-за своих закрытых дверей.
Основываясь на собственном опыте, Мик Невилл отмечает, что камеры слежения, какими бы вездесущими они ни были, для следственных целей зачастую бесполезны. В Лондоне, пояснил он, полиция находит полезные для себя материалы с камер видеонаблюдения только в двух процентах от всех случаев преступлений. «Это потому, что у них все бессистемно, – добавляет он. – Слишком много форматов и слишком много камер. Может, они работают, а может, нет. Урок здесь заключается в том, что нельзя тратить миллионы на оборудование, если нет систем для извлечения данных. Это как прапорщик, который тратит миллионы на винтовки, но не покупает патронов».
Аналогичную озабоченность высказывает Тони Портер: слишком часто камеры видят слишком мало. Долю камер, находящихся под контролем правительства, он оценивает немного выше, чем Невилл, – около 10 %, а не 5 %, однако добавляет: «У местных властей плохая система управления. Расположение многих камер, контролируемых местными органами власти, было целесообразным лет десять назад, но теперь они на своих местах бесполезны. Очень часто – чаще, чем вы думаете, – камеру заслоняет дерево или новое здание».
Польза камеры, смотрящей на дерево, в лучшем случае ограничена, разве что кто-нибудь устроит экстравагантные шалости среди ветвей. С другой стороны, владельцам магазинов известно, что неработающие камеры тоже способны предотвращать кражи. Вор ведь не знает, что камера над входом в магазин сломана уже много лет.
Но нельзя сказать, что камеры слежения повсеместно имеют сдерживающий эффект. Вероятно, они сдерживают преступность лишь иногда и при определенных обстоятельствах. Но исследования рисуют противоречивую и неясную картину их эффективности – отчасти потому, что почти невозможно подобрать контрольную группу, то есть найти два идентичных места, одно с камерой, а другое без камеры.
Центр проблемно ориентированной полицейской деятельности при Университете Аризоны утверждает, что эффективность сети видеонаблюдения зависит от двух факторов: во-первых, потенциальные преступники должны знать о присутствии камер, во-вторых, они должны верить, что риск задержания перевешивает любые потенциальные выгоды от преступления[25]. Первый фактор часто отсутствует, а второй может быть сведен к минимуму, если потенциальный преступник принимает вещества, мешающие ясно мыслить.
Возможно, именно поэтому камеры слежения, как правило, лучше предотвращают имущественные преступления, которые иногда приходится планировать, осматриваясь на местности, чем насильственные, которые зачастую совершаются импульсивно и без подготовки. Такие камеры способны вытеснить преступность в другие места, но не уменьшить ее в целом. Исследование, проведенное Калифорнийским университетом в Беркли, показало, что рядом с очевидными камерами слежения уровень насильственных преступлений снижается, но при этом растет вдали от них.
Для человека с видеодомофоном эта закономерность не имеет значения. Домовладелец покупает камеру ради безопасности своей семьи. Если наличие такого устройства побуждает преступника уйти и грабить в другом квартале, миссия выполнена, а всем остальным не повезло. Но правительство ведет бухгалтерию по-другому: хочет ли оно тратить такие деньги на то, чтобы выталкивать преступников в другие кварталы?
Однако Центр проблемно ориентированной полицейской деятельности, помимо простого снижения уровня преступности, определяет еще несколько потенциальных преимуществ сетей видеонаблюдения. Как правило, такие камеры уменьшают страх перед преступностью у обычных граждан, хотя происходит это лишь тогда, когда камеры находятся на виду и люди о них знают (здесь срабатывает тот же механизм, который мы видели у потенциальных преступников). В свою очередь, от этого может возрасти число людей, которые предпочитают жить и работать в охраняемых районах, что само по себе снизит уровень преступности. К тому же с помощью камер можно более эффективно управлять территориями, в частности, ориентировать медицинские службы или наблюдать за ситуациями, чтобы определить надлежащую реакцию правоохранителей.
В основе рассуждений о применении и полезности уличных камер лежит тот же фундаментальный вопрос, который постоянно задается в этой книге: сколько слежки вы готовы терпеть во имя общественной безопасности? Технологически у нас есть возможность создать идеальное полицейское государство – не в каком-то далеком антиутопическом будущем, а сейчас, сегодня. У нас даже готовы многие элементы этого государства. Мы не собираемся запрещать домовладельцам устанавливать камеры на дверях домов, а предпринимателям – в магазинах и ресторанах. Полицейские ездят на машинах, оборудованных устройствами ALPR, и не станут их убирать. Наша задача – настаивать на разумных правилах хранения этих материалов и доступа к ним. Если у вас установлен Ring и полиция просит предоставить запись, поинтересуйтесь, для чего это нужно, и, может быть, потребуйте ордер. Спросите в местном отделении полиции, долго ли хранятся данные ALPR, как они защищены и кому дается доступ. Настаивайте на своем праве знать и решать, кто, как и зачем будет вести за вами слежку.
Чего ожидают люди от камер видеонаблюдения? Устраивает ли их – и вас, и ваше сообщество – что камеры стоят повсюду на главных улицах, а во всех остальных местах работают видеодомофоны, доступные для полиции? Должна ли полиция иметь возможность видеть каждую улицу и вообще смотреть куда хочет? Является ли сломанная или фальшивая камера признаком лени или нечестности, нужно ли заменить ее рабочей? Или это попытка получить (возможную) пользу от (мнимого) наблюдения без ущерба для свободы?
Меняется ли ваш ответ в зависимости от ситуации? Что касается меня, я обычно отвечаю одинаково, но мои чувства, безусловно, меняются: когда я иду по своим делам, я не хочу, чтобы государство за мной следило. Это чувство усиливается вдвойне, если я держу плакат на политической демонстрации. С другой стороны, если бы пострадал мой ребенок, я, конечно, хотел бы, чтобы полиция стучалась в каждый дом и в каждый офис, где стоит камера, и чтобы каждый владелец камеры делился своими кадрами. Но есть еще одна (третья) сторона: возможно, мы не должны допускать, чтобы встревоженные или скорбящие родители слишком влияли на формирование политики.
Ришон-ле-Цион начинался как сельскохозяйственное поселение на центральном побережье Израиля. Сейчас от его деревенского прошлого почти не осталось следов. Очаровательный в своей неочаровательности, вызывающий теплые чувства своим неряшливым побережьем, он сливается с джунглями большого Тель-Авива. Сегодня это один из крупнейших городов Израиля, хотя мало кто из путешественников хотел бы вернуться в Ришон-ле-Цион без определенной цели.
Я приехал туда увидеть израильскую охранную фирму Toplines. Ее штаб-квартира расположилась в маленьком торговом центре, скромном и невзрачном, который показался мне типично израильским. В сфере технологий слежения Израиль явно пытается прыгнуть выше головы. Выпускники знаменитого Отряда 8200, несравненного израильского военного подразделения, ответственного за сбор разведывательных данных (по сути, за криптоанализ и прослушивание сообщений врагов), обладают предпринимательскими наклонностями и используют свой опыт для создания множества компаний, одной из которых является Toplines.
Среди продуктов этой компании – автоматические считыватели номерных знаков, предназначенные как для индивидуального, так и для корпоративного использования. Мы с несколькими сотрудниками загрузились в микроавтобус руководителя Toplines и поехали по узким улочкам Ришона. Ноутбук между двумя передними сиденьями показывал непрерывный поток номерных знаков, которые снимали камеры, установленные на крыше и по бокам автомобиля. Сначала появлялось фото номерного знака, а затем система переводила буквы и цифры в текстовый формат и сохраняла в файл.