За первый год работы Чэня в Синьцзяне по всей провинции открылось 7000 таких же участков, в каждом из которых, по словам Ценца, работало от шести до тридцати сотрудников службы безопасности. Излишне говорить, что в настоящее время этот регион находится под усиленным контролем полиции. Ценц обнаружил, что в 2010 году в Синьцзяне было объявлено менее 5000 вакансий, связанных с безопасностью, а за первые восемь месяцев 2017 года открылось более 60 000. В период с лета 2016 года по 2017 год было набрано почти 90 000 новых сотрудников, что в двенадцать раз больше, чем в 2009 году.
В 2018 году в Китае работал мой коллега из журнала The Economist. Он сообщил, что в Хотане, небольшом городе на юго-западе Синьцзяна, появилось по одному участку на каждые 300 метров. Кроме того, на всех улицах с интервалом в 100 или 200 метров были установлены столбы, с которых во все стороны смотрели по восемь – десять видеокамер[198].
Многие из этих камер оснащены автоматическими системами считывания номерных знаков и распознавания лиц. Сотрудник службы общественной безопасности сказал моему коллеге, что все эти устройства вместе сверяют лица водителей с регистрационными данными их автомобилей, и любой, кого обнаружат за рулем чужой машины, будет арестован. В репортаже радио «Свободная Азия» сообщалось, что камеры распознавания лиц устанавливаются даже в деревнях. Один полицейский из городка Сиек сказал, что его коллеги используют камеры для проверки любого, кто въезжает в деревню[199].
Службы безопасности Синьцзяна располагают гораздо более широкими и экспансивными полномочиями, чем полиция на Западе. В рамках программы под названием «Станем родственниками» уйгурские семьи усыновляют китайских чиновников, те регулярно посещают свои приемные семьи, даже время от времени живут с ними, обучают их китайскому языку и привозят подарки детям. Цитируя отчет за 2018 год, мой коллега отметил, что в 1,6 миллиона местных семей власти разместили более одного миллиона чиновников.
Другая инициатива Чэня – политика Один уйгурско-китайский родственник – приписывает уйгурам ханьскую «родню». Правительство также поощряет ассимиляцию через смешанные браки, выделяя по 10 000 юаней (около 1440 долларов США в 2018 году) уйгурско-ханьским парам, вступающим в брак. Китай запретил мужчинам отращивать ненормальные бороды, женщинам – носить паранджу на публике, а родителям – давать детям имена, которые считаются слишком религиозными, в том числе Мухаммад, Арафат, Фатима и Муслим.
Службы безопасности передают информацию о местных жителях в интегрированную платформу совместных операций (IJOP) – этот инструмент агрегирования данных сотрудники службы безопасности Китая используют для выявления людей, которых считают потенциальной угрозой. Human Rights Watch провела реинжиниринг приложения IJOP, установленного на смартфонах чиновников, и обнаружила, что с его помощью власти собирают тревожный объем сведений. Фиксируются не только имена, адреса и идентификационные номера жителей Синьцзяна, но и этническая принадлежность, группа крови, уровень образования и политические убеждения, цифры на счетчиках электроэнергии и воды. Кроме того, приложение выявляет, может ли домохозяйство демонстрировать необычное использование электричества и почему; является ли человек, который покупает бензин для машины, ее зарегистрированным владельцем; совершал ли человек подозрительно долгие поездки за границу и какие представил для этого основания. Власти также собирают биометрические идентификаторы уйгуров, в том числе образцы ДНК, отпечатки пальцев, сканы радужной оболочки глаза и образцы голоса.
Human Rights Watch обнаружила, что подозрительным считается наличие любого из десятков приложений на телефоне, особенно VPN и зашифрованных, но общедоступных мессенджеров, таких как Viber и WhatsApp, а также ряд других безобидных действий, включая отказ от общения с соседями, редкое использование парадной двери и пожертвования мечетям. Пост во время Рамадана, регулярные молитвы и отказ от алкоголя тоже являются потенциальными признаками экстремизма[200].
Один китайский мусульманин рассказал Австралийской телерадиокорпорации, что наличие молитвенных ковриков или религиозных книг в доме часто бывает основанием для задержания[201]. Полиция следит за телефонами людей с помощью шпионских программ, установка которых обязательна. Human Rights Watch отметила, что сетевая информация, предоставляемая приложением IJOP через физическое и виртуальное наблюдение, описывается китайскими властями как серия фильтров или сетчатых устройств по всему региону, отсеивающих нежелательные элементы.
Как только они будут отфильтрованы, эти нежелательные элементы могут оказаться в одном из многочисленных лагерей перевоспитания, которые открылись по всему Синьцзяну за последние несколько лет. (Никто точно не знает, сколько их, оценки варьируются от 27 до 1200.) Адриан Зенц подсчитал, что в таких лагерях содержатся (или содержались) до 1,5 миллиона человек, то есть примерно каждый шестой взрослый мусульманин Синьцзяна. По большей части задержанным не предъявляются обвинения в совершении преступлений, и эти люди не могут оспорить свое задержание. На партийной конференции в марте 2019 года китайский чиновник заявил, что лагеря являются образовательными учебными центрами типа школ-интернатов, где учащиеся питаются и живут бесплатно[202].
Бывшие заключенные рисуют гораздо более мрачную картину: их не кормили, пока они не простоят несколько часов, скандируя да здравствует Си Цзиньпин, лишали сна и пищи в наказание за то, что они недостаточно быстро учили китайский язык, избивали и заставляли принимать стрессовые позы.
Казахская мусульманка, сбежавшая из лагерей, сообщила израильской газете «Гаарец», что женщин там неоднократно насиловали. Она сказала, что заключенных вынуждали признаваться в своих грехах, одним из которых могло быть недостаточное знание китайского языка. По ее словам, их также заставляли есть свинину, избивали электрическими дубинками и сажали на гвозди. Некоторых подвергали принудительным медицинским экспериментам или абортам. Их семьи не знали, куда уехали люди и когда их освободят. По возвращении домой задержанные рассказывали, что соседи зачастую боялись к ним подходить. Знакомство с заключенным может увеличить ваши шансы стать таковым[203].
Но и освобождение не является гарантией жизни, свободной от притеснений. Один уйгур рассказал Human Rights Watch, что, отсидев несколько недель в следственном изоляторе за нарушение общественного порядка, он попытался войти в торговый центр, но при этом включилась сигнализация. Полицейские доставили его в участок и велели держаться подальше от общественных мест. Он сказал им: «Я был в следственном изоляторе, и вы, ребята, освободили меня, потому что я невиновен… Что мне теперь делать? Просто сидеть дома?» По его словам, страж порядка ответил: «Да. Это лучше, чем задержание, верно?»
Будь Синьцзян единичным случаем китайских репрессий – все равно ситуация выглядела бы довольно пугающей. Но это лишь самое экстремальное воплощение китайского полицейского государства. В ряду других его аспектов – государственная система социального рейтинга граждан, в которой оценивается и ранжируется их финансовая и политическая благонадежность – по аналогии с тем, как на Западе частные компании оценивают финансовую кредитоспособность людей. Рейтинги еще не стали общенациональной программой, но, похоже, к этому все идет. Система опирается на информацию из многочисленных источников, включая банки, интернет-магазины, активность в WeChat и Weibo – тщательно отслеживаемых китайских сервисах обмена мгновенными сообщениями – и, конечно же, полицейские и судебные протоколы.
Гражданам с низким социальным рейтингом труднее выезжать за пределы Китая, покупать билеты на самолеты или скоростные поезда и отправлять детей в частные школы. Прежде чем американский читатель начнет качать головой, сокрушаясь по поводу несправедливости такой системы в далекой стране, предлагаю вспомнить о побочных последствиях судимости на родине. В Соединенных Штатах бывшим заключенным – зачастую независимо от того, какое преступление они совершили и как давно – может быть запрещено пользоваться государственным жильем, голосовать, получать социальные пособия и проходить профессиональную подготовку. У них всю оставшуюся жизнь могут возникать трудности с устройством на работу, особенно такую, за которую платят прожиточный минимум.
Система слежки в Китае включает неустанный мониторинг онлайн-привычек граждан и обширную сеть видеонаблюдения. Согласно отчету Брукингского института, опубликованному в июле 2019 года, использование интернета в Китае контролируют более шестидесяти полицейских агентств. В докладе «Экспорт цифрового авторитаризма» также отмечается стремление китайского правительства к постоянному мониторингу общественных пространств с целью создания вездесущей, объединенной в единую сеть, всегда работающей и полностью контролируемой системы наблюдения (цитата из правительственной комиссии Китая)[204].
Технический репортер «Нью-Йорк таймс» из Шанхая Пол Мозур сообщил, что по состоянию на июль 2018 года в Китае насчитывалось около двухсот миллионов камер видеонаблюдения, что примерно в четыре раза больше, чем в Соединенных Штатах[205]. Вероятно, в период между тем днем, когда Мозур написал эту фразу, и моментом, когда вы ее прочитаете, власти Китая установят еще миллионы. Кроме того, по сравнению с США, где большинство камер находятся в частной собственности и контролируются, в Китае камеры в подавляющем большинстве принадлежат правительству. Мозур сообщил, что имена, лица и государственные идентификационные номера китайских пешеходов и водителей, нарушающих ПДД, появляются на рекламных щитах. Полицейские носят очки с функцией распознавания лиц. Эта обширная система онлайн- и офлайн-наблюдения позволяет правительству с пугающей дотошностью документировать и сохранять сведения о действиях граждан.