– Казалось бы, Мария могла избежать казни, дело хотели закрыть. Но, к несчастью для Марии, секретарь Елизаветы, сэр Фрэнсис Уолсингем, был не только приближенным английской королевы, но и главой шпионской сети. – Профессор медленно вышагивал вдоль рядов парт и кивал собственным словам. – Он перехватил письма королевы Шотландии и передал их Томасу Филлипсу – лучшему дешифровщику того времени. Томас Филлипс взломал шифр в письмах и выяснил, что истинным заговорщиком в самом деле была королева Мария Стюарт. Так, восьмого февраля тысяча пятьсот восемьдесят седьмого года, под крики и плач прислужниц она лишилась головы. Причем трижды. К сожалению, ей попался неумелый палач. Но интересно то, что на плахе она оказалась из-за шифра. И если бы он был более стойким, то, возможно, судьба королевы сложилась бы иначе.
Кэруэл закатал рукава водолазки, которая успела испачкаться в меле, и вернулся к доске.
– Теперь, когда вы понимаете всю серьезность шифрования, мы, пожалуй, начнем с истоков. Записываем. – Мел заскрипел по грифельной поверхности, а ручки студентов – по листам тетрадей. – Пятый век до нашей эры. Древнегреческий отец истории. Ге-ро-дот. – Поставил точку профессор.
Внезапно Реджис обнаружил себя еле поспевающим за лекцией. Ксеркс, Демарт, Греция и Персия… Реджис выписывал факты, подглядывая в тетрадь Ноа. Гистий, что обрил голову вестника и, написав на ней послание, отправил его, уже обросшего, к Аристагору во время восстания против персидского короля. Секретные переписки. Стенография. Китайцы, глотающие облитый воском шелковый шарик с письмом внутри. Млечный, светящийся в темноте сок.
Все это так увлекло исключительных, что два часа пролетели как один. Некоторые, не осилив нудную историю, все-таки уснули. А остальные упоенно обсуждали услышанное, даже выйдя в коридор. И сам Реджис наконец смог отвлечься от мыслей, разъедавших голову уже второй день. От Эбель, которая так и осталась в кабинете мистера Кэруэла. И отца, который в любой день мог найти его и вернуть обратно в тот кошмар, из которого Реджис сбежал после долгих лет мучений.
Другие пары прошли скучнее. Зато оказалось, что высшая математика давалась Ноа легче, чем чтение «Американской трагедии» Драйзера на уроке литературы и изучение принципов бытия на философии.
День в академии заиграл новыми красками, когда пахнущий потом и дикой яростью из-за плохо выполненного задания мистер Льюис выпустил студентов из душного кабинета. Не забыв напомнить о воскресной службе в главном зале собора и вечерних отработках, которые, по словам математика, были куда важнее и куда полезнее, чем Божественная литургия. Краски стали еще ярче, когда Реджис потерял Эбель в толпе торопящихся на обед. Одной головной болью стало меньше. Если не считать Ноа, который, как и Реджис, пропустив обед, исчез из академии.
Шаркая ногами по потрескавшейся асфальтовой дорожке, Реджис шел на кладбище. Неуверенно. Неторопливо. Все еще надеясь передумать, он засматривался на фонари, обвитые плющом, и на пожелтевшие листья, которые срывал с деревьев холодный ветер. Спрятав руки в карман косухи, Реджис пытался согреться. Пытался найти в себе силы взглянуть на могилу, которую на самом деле боялся увидеть.
Обойдя отдыхающих во дворе студентов, Реджис подошел к маленькой сторожке. Она была такая же обшарпанная и истерзанная временем, как и оставшийся за спиной собор. Стены ее покрывала высохшая потрескавшаяся грязь. В самых широких трещинах прятались сороконожки. Быстро, пытаясь сбежать от последних лучей солнца, они заползали в щели или, падая на землю, скрывались под листьями папоротника.
– Ты чего там возишься? – раздался из сторожки старческий голос, уставший и шершавый, как наждачка. – Листья сами себя не соберут.
– А если т-т-там опять зазвенит к-к-колокольчик? – испуганно ответил ему другой голос, моложе.
– Не зазвенит, Бенни. Он больше никогда не зазвенит. Я за этим прослежу.
– Из-за н-н-его вчера п-п-приходил тот д-д-дядя? – неуверенно, пугливо, будто вот-вот расплачется, мямлил молодой человек. – Он п-п-приходил за мной?
– Нет, Бенни. Нет.
Послышались уверенные шаги, хлопок дверью и вновь приглушенный голос:
– Я больше не отдам тебя им, сын. Не бойся. Ты никогда туда не вернешься.
Реджис напряг слух. Шагнул вперед к приоткрытому окну и, пытаясь рассмотреть силуэты через штору, чуть не упал, потеряв равновесие. Услышав шорох на улице, люди в сторожке заговорили еще тише.
– Я оплошал. Знаю, Бенни. Я виноват перед тобой. За все виноват. Но сейчас папа рядом. Слышишь?
– Д-д-да.
– Я не позволю им даже пальцем тронуть тебя. Понял?
– Д-д-да.
– А ту девку обходи стороной. Она вчера ночью копошилась у могилы. Я следил за ней. Думал, что смогу ее… – старик замолчал.
О ком они говорят? Кто ночью в здравом уме ходит на кладбище?
Первая мысль вспыхнула о ней. Эбель. Полоумной и вечно сующей нос во всякие беды Эбель.
– Но пришла мисс Вуд, – продолжил старик.
– Та д-д-добрая тетя?
– Да, та добрая тетя. Она не дала сделать папе плохое дело.
Голоса вновь замолкли. Послышался топот. Хлюпанье носом раздалось прямо рядом с окном, и Реджис отшатнулся, боясь, что его увидят.
– Верь мне, Бенни. Все станет как раньше. Забудь о том, что видел. И никому не говори о дяде, который вчера ко мне приходил. Хорошо?
– Д-д-да.
– Молодец. Молодец, сынок, – захрипел старик рядом с сыном. – А теперь иди подыши свежим воздухом. И листья заодно прибери.
– Слушаюсь, с-с-сэр!
Реджис, оставшись незамеченным, обогнул сторожку и направился к кладбищу. Вдыхая воздух, пропитанный запахами смолы и перегнивших листьев, он остановился у большого дерева, что обвивало корнями заброшенные плиты, и спрятался за широким, поросшим мхом стволом, чтобы попытаться понять услышанное. Построить логическую цепочку. Додумать. Оправдать.
«Она вчера ночью копошилась у могилы. Я следил за ней. Думал, что смогу ее…»
Сможет – что?
Поймать с поличным? Остановить? Наказать?
Но лишь один ответ плотно засел у Реджиса в голове, отметая любые другие предположения и догадки.
Убить.
Что он сможет ее убить.
Тогда руки Реджиса сжались в кулаки, а сердце налилось неясно откуда взявшейся ненавистью к старику из сторожки. Ко всем, кто хочет причинить Эбель вред.
– П-п-привет! – Неожиданно, с граблями в руках, оказался перед Реджисом тот самый заикающийся сын старика. – Ч-ч-что ты тут д-д-делаешь?
У него было пухлое лицо с маленькими глазками, короткий и широкий нос и круглые, торчащие в стороны уши. Высокий лоб закрывала русая, неаккуратно подстриженная челка, а на короткой шее был повязан тонкий рваный шарф, совсем не защищающий от ветра. Рубашка, заправленная за пояс джинсов, которые держались только на подтяжках, плотно обтягивала руки и живот.
– Привет, – замешкался Реджис. – Я… Я эм… Приходил проведать тут кое-кого. Но я уже ухожу.
Он не хотел врать Бенни. Такой как Бенни явно не причинит вреда. И вряд ли выгонит с кладбища, угрожая граблями. Но убраться отсюда хотелось поскорее.
– П-п-понятно. А я Б-бенджамин, но м-м-можешь звать меня Б-б-бенни.
– Я Реджис. Приятно познакомиться. – Перешагнув поваленную плиту, Реджис двинулся к тропинке.
– А я в-в-видел тебя сегодня, – сказал догоняющий его Бенни. – На у-у-уроке. Ты тоже д-д-должен был меня видеть.
Это вряд ли. Такого студента Реджис бы точно запомнил.
– Кого т-т-ты приходил проведать? – скрипя высокими резиновыми сапогами, Бенни шел рядом.
– Да так.
Это «да так» убивало Реджиса. Его вечная ноша. И непростительная, мучающая до конца жизни вина. Его скорбь. Его сожаления. Его ошибка.
– П-п-почему ты уходишь? Я тебя н-н-напугал? Может, п-п-побудешь тут со мной еще н-н-немного?
– Нет, не напугал, – Реджис остановился. – Я просто…
Просто я подслушал ваш разговор. Просто я узнал то, чего не должен был знать. Просто возненавидел твоего отца. И захотел раскрыть тайну, которую ты вместе с ним прячешь.
– А знаешь, – Реджис развернулся на каблуках своих испачканных в грязи ботинок, – я бы хотел помочь тебе убрать листья.
Держи друга близко, а врага еще ближе.
– Откуда т-т-ты знаешь, что я у-у-убираю листья? – удивился Бенни.
Реджис на секунду застыл.
– Грабли, – наконец сообразил он. – Так я тебе помогу?
– Т-т-тогда оставайся! – улыбнулся Бенни. – Мне с ж-ж-живыми нравится общаться б-б-больше, чем с мертвыми!
– И мне, Бенни.
И мне.
– Ну, мам, ну пожалуйста, меня там ждут друзья, – сидя на коленях в прихожей, всхлипывал маленький Ноа.
Он рыдал и держался за ручку двери, надеясь, что ему все-таки разрешат ее открыть. Но мама, отряхивающая перед зеркалом свой строгий костюм, только сильнее злилась.
– Нет, Ноа! – она почти сорвалась на крик.
Кажется, это было ее десятое «нет». На одиннадцатое она обычно звала отца, которому достаточно было сказать лишь раз, чтобы младший сын, словно обруганный щенок, молча ушел в свою комнату.
– Почему Арни можно, а мне нет? Почему? Почему?! Почему!
Ноа упал на грязный ковер и застучал ногами. Лицо горело от обжигающих слез, а на щеки налипал песок, который приносил на обуви работающий на стройке отец. Прилизанные гелем кудрявые волосы растрепались, жилетка, заправленная в выглаженные брюки, помялась, а красиво завязанный галстук и вовсе норовил соскочить с шеи.
– Потому что Арни обычный, – на выдохе гаркнула мама. – А ты – нет!
– Я тоже обычный! И меня тоже ждут друзья!
– У тебя нет друзей! Они желают тебе лишь зла. Это плохие дети.
– Ну, мам, ну пусти! – Сил плакать уже не было, но Ноа старательно выдавливал из себя слезы, хоть и знал, что ее ответ не изменится.
– Матс! – прозвучало имя отца вместо одиннадцатого «нет». – Твой младший сын не слушает меня!
– Он и твой младший сын, Хельга! – раздался грозный голос с кухни, и Ноа, вдохнув побольше воздуха, умолк.