Эбель первый раз увидела Хиггинса не на фотографиях из газет. Отец был прав: что в жизни, что на бумаге тот казался неестественным, ненастоящим. Как и его часы, которые он наверняка купил на барахолке во время одного из горных фестивалей. Папа всегда называл его «слабоумным павлином». Кажется, он ничего не мог сделать без своей правой руки – отца Робинса. Оттого Хиггинс и показался Эбель не просто фальшивкой, а двуличной фальшивкой. Сложно было забыть широкую улыбку на фотографии под статьей, где мэр наградил шефа полиции Итана Палмера за поимку очередной скуры. В этой же статье Хиггинс говорил, что все скуры будут пойманы и наказаны и что он защитит каждого жителя Санди от этой нечистой силы.
Удивительно было наблюдать точно такую же улыбку сейчас, в засекреченном соборе, где тайно держат исключительных. Хиггинс, не стесняясь, всем своим видом показывал, что он добр к ним, а мисс Вуд, безоговорочно верующая в его честность, подтверждала это своим студентам. Мэр сидел на двух стульях. Услуживал горожанам и помогал исключительным. Но зачем ему это было нужно?
– Пока ведется расследование, я прошу вас не использовать свои… – мэр скривил лицо, – суперсилы. На этой неделе мы отменим занятия и попросим вас оставаться в спальном крыле.
Кто-то из студентов, кажется Ноа и еще несколько парней, радостно засвистели, но, увидев взгляд директора, сразу смолкли.
– Мой помощник, мистер Янсен, поговорит с каждым из вас отдельно, – продолжил Хиггинс. – И отныне каждое утро будет начинаться с молитвы. Я хочу, – он посмотрел на священника, – чтобы все вы исповедовались и отпустили грехи. Отец Робинс будет ждать вас в главном зале. На завтрак, обед и ужин вы ходите только в сопровождении преподавателей.
Теперь Ноа и другие недовольно завыли.
– Да, последняя неделя сентября выдалась тяжелой, но мы обещаем, что уже на следующей вы сможете вернуться к учебе и своей, – Хиггинс опять поморщился, – нормальной жизни.
Эбель хотелось плюнуть ему в лицо, чтобы смыть напыщенность и надменность. Мерзкий индюк.
– А сейчас каждый из вас может оказаться не только свидетелем, но и подозреваемым, – добавил он. – Поэтому допрос мы начнем с особо опасных скур. Раз Эрика Лайне с нами больше нет, значит, первым будет Йонни Куагия. Или появились новые особо опасные?
– У нас среди «красных» есть новенький. – Дебора выцепила из толпы Реджиса и вывела его вперед.
Он почему-то криво улыбался. Будто, как и Эбель, хотел плюнуть мэру в лицо.
– Реджис Фобс. – Мисс Вуд отряхнула его жилетку, приводя в порядок внешний вид, словно он был экспонатом.
– Реджис, – процедил сквозь зубы Хиггинс, – Фобс. Очень приятно. Тогда начнем допрос с вас. Я опрошу вас лично, если вы не возражаете.
– Возражаю.
– Реджис! – ударила его по спине мисс Вуд. – Ты как разговариваешь?!
Эбель с интересом наблюдала за тем, как на лице мэра меняются эмоции. С него спала маска, и он показался живым человеком, а не болванкой в чужих руках: Хиггинс злился. Дерзкий студент с пылким нравом явно пришелся ему не по вкусу.
– Все хорошо, мисс Вуд, – сказал отец Робинс, – он грязный. Еще не очищенный и грешный. Я займусь им.
– Уж будьте добры, – чуть не захлебнувшись в своей желчи, закашлял Хиггинс.
– Тогда я распущу всех студентов? – спросила мисс Вуд, и Хиггинс ей кивнул, не отрывая взгляд от Реджиса. – Мистер Чампи, сопроводите всех в спальное крыло.
– Стойте! – раздался дрожащий голос мисс Моретти.
Она бежала ко всем, заплаканная, спотыкаясь о торчащие из земли сорняки. Соль с тревогой впилась в локоть Эбель и, прикусив губу, с жалостью в глазах смотрела на Бруну. Она сильно за нее переживала. Эбель, кстати, тоже.
– Мисс Вуд… – не поприветствовав гостей академии, мисс Моретти остановилась рядом с директором. – Мисс… Вуд… – она задыхалась и давилась слезами.
– Что случилось? – директор была напугана.
Она приложила свою руку к груди Бруны, и пальцы засверкали в слабых лучах прячущегося за тучами солнца. Блеск, подхваченный ветром, разносился по внутреннему двору и начал успокаивающе действовать не только на преподавательницу искусств, но и на студентов. В такие минуты Эбель любила Вуд особенной любовью. Мыслить трезво в моменты общей паники было сложно, а с аурой директора был шанс хотя бы не забиться в угол и не спрятаться в шкафу от надвигающегося страха.
– Там… – мисс Моретти медленно приходила в себя. – Там студентка… Она…
Амелия толкнула Эбель в плечо и шагнула вперед, кажется догадавшись о том, что преподавательница пыталась сказать.
– Джосайя нашел ее в своем кабинете. – Бруна сжимала на груди шелковую рубашку. – Боже, Дебора, она…
Услышав беспокойный шепот студентов, Дебора заискрилась вся целиком, и мисс Моретти наконец вздохнула полной грудью.
– Она умерла, – выпалила Бруна.
– Кто это? – Амелия подошла к ней. – Мисс Моретти, кто та студентка?
Все уже знали ответ. Урок пропустила лишь одна из них.
– Ребекка Мартинс. – Бруна с сожалением посмотрела на Амелию и, подойдя к ней, крепко обняла. – В кабинете шифрологии на полу лежит мертвая Ребекка Мартинс.
– А ты любил бы меня, если бы я был муравьем? – смахнул с руки маленькую букашку Реджис.
– Конечно, что за глупый вопрос.
Маленький Реджис развалился на свежестриженном газоне прямо в центре парка Санди. Рядом лежал его отец и, смотря в небо, грелся под лучами солнца. У них под боком ютилась уставшая от долгой игры собака и, высунув язык, громко дышала. Гимли был не только рыжим тибетским мастифом, но и лучшим другом Реджиса. Он напоминал ему гнома из «Властелина колец», особенно с двумя косичками, которые мама заплетала на его мохнатой гриве. Гимли вечно недовольно рычал, когда его вытаскивали на улицу, и лениво приносил слюнявый мячик, который кидал ему Реджис. И сейчас, запыхавшись от жары, он бросал на хозяина многозначительные взгляды, обвиняя его в своей усталости.
– А если бы я был не твоим сыном? – Теплое солнце разморило Реджиса, и ему стало неимоверно скучно лежать на этой зеленой колючей траве.
– Такого не может быть, – зевая, ответил отец.
– Ну просто представь.
Папа развернулся к ребенку и приложил сухую ладонь к его лбу.
– У тебя жар?
– Ну ответь, – хихикал Реджис.
– Любил бы.
– А если бы… – замечтался Реджис. – А если бы я был инопланетянином?
– Тогда я бы тоже был инопланетянином.
– А если бы я был суперменом?
– Ты бы все еще был моим сыном.
Отец гладил волосы Реджиса и любовался его глазами цвета янтарного меда. Реджис был похож на маму. По крайней мере, папа часто ему об этом говорил.
– А если бы я был плохим? – не сдавался ребенок.
Гимли, услышав его, недовольно фыркнул.
– Ты бы очень расстроил меня, но любить тебя меньше я бы не стал.
– А если бы я был убийцей? – хихикнул Реджис, надеясь услышать еще один ответ от отца.
Это была обычная игра, занимающая скучающего ребенка и папу, мечтающего о тишине и спокойствии.
– Реджис, мальчик мой, я всегда буду любить тебя. Что бы ни случилось, я буду на твоей стороне, – перевернувшись на спину, сказал он и, закрыв глаза, попытался задремать.
Вокруг сновали люди, играли с мячиком собаки, у пруда крякали утки. Пожилая парочка, сидящая в нескольких метрах от них, обсуждала очередную статью в газете и бранила скур, не дающих людям спокойно жить. Где-то далеко в коляске плакал ребенок. Ветер разносил запах пиццы с беконом, которую ел парень, сидя на лавочке. Кто-то позади шелестел страницами книги. Все это Реджис помнил до сих пор. Как и предательство отца, который соврал своему маленькому сыну.
Смерть Ребекки почти никого не удивила. Многие даже облегченно выдохнули, когда поняли, что больше никто не будет вытирать о них ноги. Сложно сказать, был ли Реджис рад этому, ведь смерть не может сделать никого счастливым, но… Надо признать, ему стало легче. Эрик не понравился ему с самого первого дня, когда на занятии у мисс Вуд он прижал Реджиса к стене со словами: «Особо опасный здесь один, и это явно не ты». Видимо, он не хотел делить славу и власть над другими, в частности «белыми» исключительными. Но Реджису эта власть даром не сдалась. Он хотел лишь тишины и спокойствия. Размеренной и обычной жизни ровно настолько, насколько жизнь скуры можно было назвать обычной. Он устал бежать и прятаться. Устал быть игрушкой в чужих руках. Устал быть преданным и быть… предателем.
Эрик правда был опасен, и Реджис радовался тому факту, что этот индюк додумался надеть перчатки. По словам Ребекки, которая вечно лезла Реджису под руку и буквально приклеивалась, как сраная рыба-прилипала, Лайне не то что спал в перчатках, но еще и мылся в них, боясь убить прикосновением самого себя. И Реджис был уверен, что это очередной слух, пока сам не увидел его в общей душевой. Там, кстати, был и Ноа. Забавлялся в одной из кабинок с близняшкой Аддерли. Лайне, кажется, привыкший к этому, даже не обращал внимания на стоны, разбивающиеся о мокрый кафель, но зато сразу заметил Реджиса, который кинул полотенце на скамейку. Эрик пару раз обернулся на него, будто хотел что-то сказать, но так и продолжил молча смывать пену с волос.
– Не нравится? – наконец спросил он Реджиса, когда тот бросил взгляд на торчащую за перегородкой шевелюру мокрых кудрявых волос.
Каменные стены, разделяющие душевые, были невысокими и закрывали обнаженных студентов лишь по плечи. Но и на том спасибо. Реджис не хотел видеть то, о чем потом долго бы жалел. Ему хватало розовых леопардовых трусов Ноа, в которых тот постоянно разгуливал по комнате.
Ноа не мог не раздражать. Это, видимо, было прописано в его ДНК. Тупоголовость, наглость и безрассудство. Ему было незнакомо стеснение, и если за первые три качества Реджис его осуждал, то последнему завидовал.
– Мне плевать. – Реджис не собирался признаваться в ненависти к соседу по комнате.
– В академии мало мест, где можно уединиться, – зачем-то продолжал говорить с ним Эрик. – Душевая – одно из них.